Сын вождя (СИ) - "Нэйса Соот' - Страница 26

Льеф спустился ниже и острым кончиком языка пощекотал яички.

Кадан тяжело дышал и прогибался навстречу, но Льеф лишь дразнил. Он наслаждался властью и полным обладанием, своим правом делать с Каданом все, что хотел — а больше всего он хотел Кадана просто любить.

Распробовав все, что хотел, Льеф рывком перевернул таявшего под ним Кадана на живот и до конца стянул с него штаны.

— Подготовь себя, — приказал он и, отстранившись, начал раздеваться сам. Взгляд его был прикован к Кадану, а тот встал на четвереньки и, пропустив руку между чуть разведенных ног, принялся проникать в себя.

Льеф облизнулся — возбуждение стало таким сильным, что он почти что уже не мог терпеть. Наконец, обнаженный, он опустился на колени позади Кадана и одним махом вошел в него.

Кадан охнул и подался навстречу, насаживаясь до самых яиц.

Льеф подхватил его под живот и потянул назад, усаживая себе на колени.

Кадан откинул голову назад, Льефу на плечо, и медленно покрутил бедрами, привыкая и силясь почувствовать Льефа сполна.

— Люблю тебя, — прошептал он.

— Я тоже люблю тебя, — Льеф поцеловал его в шею пониже ушка и принялся гладить по животу.

Кадан медленно задвигался, насаживаясь на него, принимая глубоко-глубоко. Иногда он открывал глаза, чтобы поймать взгляд Льефа, и тот всякий раз смотрел на него.

Той ночью они почти не спали. Как и в следующую ночь.

На третий день Льеф приказал Кадану приготовить снаряжение.

Боевой наряд северянина был довольно прост: доспехом Льефу служила жесткая войлочная куртка, обшитая металлическими кольцами и пластинами. Ее дополняли продолговатый щит и меч. Разглядывая все это, Кадан не удержался — взялся за меч и кончиком его на обратной стороне куртки нацарапал руну "Защиты" — а затем быстро вывернул куртку назад, даже перед собой стараясь сделать вид, что ничего не произошло.

Родичам обоих соперников не нравился грядущий бой, но обычай не решался нарушить никто.

Минули три ночи, и Рун и Льеф начали облачаться к битве.

Кадан помог Льефу застегнуть доспех, вручил в руки щит.

Эрик сопровождал сына вместе с большим количеством дружинников, а за Льефом шли законоговоритель Скафин и те воины, что взялись свидетельствовать за него.

Договорились, что пять марок серебра составят откуп того, кто окажется ранен.

На земле, где было место каждого из соперников, постелили плащ, как делают, когда дерутся насмерть. С начала поединка даже делать шаг в сторону от плаща было нельзя. Между углами плащей отмерили семь альнов. К самим углам плащей, после того, как прочитали над ними специальные заговоры, пришили большие кольца, в которые вбили "граничные столбы". От других трех краев плаща отмерили три широкие полосы и оградили их, вбив четыре кола. Место это называлось "огороженный рубеж".

Противники и их сопровождающие осмотрели оружие друг друга, чтобы быть уверенными, что на него не было наложено заклятий, и вступили в пределы рубежа.

Законоговоритель огласил законы. Соперники договорились о правилах боя и назначили виру.

— Будешь выкупать живот? — не сдержав усмешки, спросил Льеф.

Рун осклабился зло и качнул головой.

У каждого противника в придачу к обнаженному мечу был еще один, привязанный за рукоятку к правой руке — на случай, если сломается или будет выбит первый меч.

Оба противника заготовили по три щита, и ими они могли прикрываться по очереди. До тех пор, пока хоть один из щитов был цел, бойцы не могли сойти с плаща, но могли отступить до "столбов". Когда же все три были бы разбиты, сходить с места было уже нельзя.

Рун начинал бой. Меч его опустился с силой на щит Льефа сверху, но скользнул вбок.

Теперь наступила очередь Льефа нанести удар — но и щит Руна выдержал напор.

Так бились они до тех пор, пока все три щита каждого не оказались разрублены.

Когда же распался под ударами последний щит, сражающиеся по правилам боя больше не могли сойти с плащей и на шаг и отбивали нападения оружием. С этого момента они сражались уже только мечами, а для самого поединка наступал ключевой этап. Даже случайное касание ногой граничного столба принималось за отступление, если же боец задевал столб обеими ногами — то признавали его сбежавшим с поля боя.

Оба наносили удары один за другим.

Обычно бой длился до того момента, когда один из бойцов получал ранение — и кровь его стекала на плащ. Но ни Рун, ни Льеф не оставили поединка, даже когда оружие уже падало из их рук.

Бой длился уже несколько часов, а у Льефа кровоточило плечо, когда Рун ударил его с такой силой, что куртка оказалась прорублена насквозь. Тело Льефа пронзила боль, и он вскрикнул, но устоял. Через всю его грудь тянулся глубокий порез.

Льеф понял, что долго не выстоит. Бой подходил к концу, и только один выйдет из него живым.

Он рубанул изо всех сил. Рун закричал протяжно и горестно, обида и разочарование слышались в его голосе.

— Будь ты проклят… — прошептал он и рухнул на землю. А в следующую секунду и Льеф стал оседать.

Кадан с коротким вскриком бросился к любимому — никто не останавливал его. Кадан подхватил Льефа на руки, хотя тот был намного тяжелее его, и быстро-быстро зашептал:

— Льеф, Льеф, Льеф… только не умирай. Не оставляй меня одного. Куда бы ты ни ушел, я последую за тобой. В Вальхаллу или в Сид — мне все равно…

Эрик медленно подошел к телу сына. Он не наклонился к нему, потому что даже издали видел, что Рун уже мертв.

— Будьте вы прокляты, — прошептал он, — было у меня два сына — не осталось ни одного. Жизнь Руна не оплатить серебром.

Сигрун стояла в толпе, зажав рот рукой. Как никогда ей хотелось броситься вперед и обнять Руна — но она не была ему ни невестой, ни женой. Слезы душили ее, но ни одна не выступила на щеке.

— Будьте вы прокляты… — прошептала она одними губами, — будьте прокляты, Льеф и Рун. Будь проклят и ты, Эрик, не сумевший их остановить. Пусть души ваши вечно скитаются в пустоте и одиночестве, на какое обречена я.

Какое-то время никто не знал, выживет Льеф или умрет. Никто, впрочем, и не стремился сохранить ему жизнь: Эрик отрекся от него, родня Льефа осталась далеко, да и не стала бы вступаться за пасынка, попавшего в немилость к владыке местных земель.

Даже Сигрун дичилась первое время, так что первую ночь Льеф пролежал у костра, разведенного возле частокола, куда Кадан кое-как дотащил его. Костер вышел неровным, да и разжигать его времени толком не было — Кадана куда больше занимало то, как обработать рану, потому что хоть он и знал немного заговоры этих и чужих земель, но куда лучше ведал песни, чем целебную траву.

Каждую секунду опасаясь оставить Льефа одного, он все же собрал в окрестностях кое-что из лекарств. Измолол в ступке, которую выпросил на кухне, и нанес на рану, чтобы не допустить воспаления.

Льеф не приходил в себя несколько часов. Только метался во сне и звал Руна, которого сам же и убил. Кадану с трудом удавалось удерживать его, чтобы Льеф не навредил самому себе.

Всю ночь он не спал, сидел около него, готовый поднести к губам Льефа целебный отвар, снимавший боль.

Так прошло три дня.

На третий день Льеф открыл глаза и увидел склоненное над ним прозрачное лицо, в обрамлении червонного золота волос, и ему показалось, что это валькирия явилась забрать его с собой.

Он протянул руку, чтобы коснуться этого лица.

Кадан тут же перехватил ее и поднес к губам.

— Льеф… — прошептал он, и слезы навернулись ему на глаза.

Льеф хотел ответить, но голос не слушался, и он закрыл глаза опять. А Кадан все сидел, прижав к губам его большую руку, и уже не пытался скрывать слез — его все равно не видел никто. Он забыл о брате и об отце, забыл о своем племени, оставшемся в чужой земле… Весь его мир сузился до исхудавшего, потемневшего лица Льефа и раны, на которую время от времени приходилось наносить мазь.