В поисках Беловодья
(Приключенческий роман, повесть и рассказы) - Белослюдов Алексей Николаевич - Страница 39

Баскур подтвердил, что водил караваны Кафтанникова в Чугучак и с закрытыми глазами найдет дорогу к дубовой усадьбе на Бухтарме.

— Большой человек твой дядя, сказал он почтительно. — Пойдешь к нему жить, сам станешь большой и богатый, как он.

Тит оборачивался от Уйбы к Баскуру, от Баскура к Уйбе. Он искал знак, которому мог бы верить, как божьему знамению. Но ничем, кроме как коричневой кожею, сожженной в степи, да узкими глазками, зорко видевшими вдаль, не могли они свидетельствовать перед ним о справедливости сказанного.

— Вот до какого места остается месяц пути, — сурово докончил Баскур. — Так если ты не раздумал, я доведу тебя туда за стоимость двух лошадей, не более, как водил я не мало русских… О другом Беловодьи не слыхано в наших краях, пройди хоть до самого солнца на восток! — прибавил он сухо, дивясь странному поведению хозяина и холодности, с какою он принял необычайную новость.

Тит слушал его, но прежде, чем отвечать нежданному вестнику, он поторопился перемолвиться молитвою с тем, кто послал его. Он перекрестился широчайшим, похожим на взмах цепа, кулугурским крестом и улыбнулся господу. Теперь он был убежден, что и обиравший станичников самозванный епископ со своим длинноруким прислужником, как ранее Уйба, а теперь Баскур, — все были посланы ему господом-богом, неустанно хлопотавшим о том, чтобы молодой казак добрался до белых земель благословенной страны.

И, возблагодарив господа, он стал торговаться с Баскуром.

Караван Баскура составляли угрюмые переселенцы, тюками бесформенного сырья громоздившиеся на медленных русских телегах. То были остатки симбирской деревни, сведенной на нет голодом и становым приставом. Часть ее осела под Оренбургом на «горькой линии» крепостей, но большинство в сорок семей, просидев на земле два года, двинулось дальше.

В Кокчетавском уезде, где только что начали отводить участки выходцам из России, мужикам удалось найти свободную степь, где на сто километров кругом нельзя было встретить ни одного хутора. Здесь, показалось им, нашли они белые земли, где не было ни попов, ни помещиков, ни урядников, ни становых.

Они выбрали старостой самого упрямого мужика, который и теперь шагал след вслед за Баскуром, командуя телегами и людьми, и стали пахать степь.

Места были удачные. Урожаи дивили пахарей, и в два года выросла в степи на тысячелетней целине новая деревня. Сорок семей удвоились плутающими беженцами из России. Староста не отказывал никому. «Садись и живи!» — говорил он.

Трое старейшин затем отводили новоселу участки для усадьбы, огорода и пашни. Каждый ведал свою часть и ею распоряжался. Новосел набирал в долг для хозяйства скот и инвентарь и осенью расплачивался с процентами в пользу мирской казны.

На третий год в богатое село, росшее с изумительной быстротою и богатевшее с угрожающей поспешностью, прислано было начальство. Оно немедленно затеяло ряд дел по размежеванию, по признанию права владения, по устранению неправильно приписанных к обществу обывателей и по постройке каменного храма на месте деревянной часовни.

Упрямый староста, прозванный за крепкость Василием Кряжем, погрузился на телегу, сжег свою избу и выехал в степь. За ним вышло еще восемнадцать семей, всего около шестидесяти человек, со скотом, птицею и оборудованием. Остальные вышли их провожать. То были незабвенные проводы.

— Плакали курицыны дети, горькими слезами плакали, а не пошли с нами! — злобно стуча костылем по мягкой дороге, рассказывал теперь этот Василий Кряж новым людям, приведенным Баскуром, шагая рядом с их долговязой арбой. — Не пошли. В колокола велели бить погребальным звоном. «Себя, говорят, хороним, Василий Иваныч. Знаем, что без тебя будет, знаем, на что остаемся». «Что же, говорю, в последний раз вас спрашиваю, с нами идете или не идете?» «Сыты, говорят, стали мы, Василий Иваныч, не можем подняться, пуза висят». «А, говорю, пуза свои жалеете, ну так лопай вас становой, туда вам и дорога, на то вы и нужны»…

Осенью Кряж отстраивался уже верстах в двухстах от Атбасара на нетронутой целине. Тут не было ни проезжих дорог, ни караванных тропинок километров на двадцать кругам. Поселок укрыли в лощине, обсадили ветлами сплошь так, что выросла в два года непролазная чаща, но на третий год и за зеленой стеной отыскали начальники нигде не значащийся поселок.

— А, самовольничать? — орал на мужиков дорвавшийся до незаконного хутора станичный атаман, размахивая нагайкой над головой старосты. — Не платить податей? Не признавать власти, от господа бога данной? Мерзавцы! Все снесу, с землей сравняю. Кто зачинщики — выходи!

Так как зачинщиков не оказалось, то атаман, сопровождаемый десятком казаков, проскакал взад и вперед крест-на-крест собранную на самовольной улице толпу. Он выбил глаз парню, перебил переносицу женщине, проломил головы двум мужикам и рассек ухо девушке. Затоптанных ребят никто не считал.

Затем он приказал старосте явиться к нему в Атбасар за книгами, печатями и документами и привезти тысячу рублей штрафу за неплатеж податей и самовольную жизнь.

Срок для явки был назначен молниеносный: ровно двадцать четыре часа. Но и этого срока оказалось достаточным для того, чтобы Кряж поднял с земли одиннадцать семей, которые в ночь погрузились на дожидавшиеся под навесом походные телеги, и двинулся в путь, в сторону от следов, оставленных на дороге казацким атаманом.

Плутая по степи два месяца, упрямые симбирцы должны были зазимовать в старых киргизских кстау. К весне их осталось не больше половины; остальные поумирали, поразбежались, повозвращались на старые места.

— Вот видишь, — указал Кряж на следовавшие за ним телеги, — что нас осталось? Пять семейств в восьми телегах — двадцать четыре человека. Весну мы опять плутать начали было, да хорошо вот — Гирасим Кривой-то вот как-раз надоумил взять киргиза, чтобы довел нас куда следует… Вот он и ведет нас теперь, слышь, в белые эти земли, где уж мы сядем, верно, крепко. Да хороший попался киргиз, вишь ты, пособие нам выхлопотал, по семнадцать рублей на семейство. Спасибо. Половину себе взял, да не жалко. Мы и подойти бы к станичному за эти деньги не взялись, а он с самим атаманом все обладил.

— Это не с тем ли, который вас нагайкой крестил? — спросил Тит.

— Нет, давно уж другой, говорят. Того-то где-то на расправе прикончили. Лют уж был очень. Как таких жалеть?

Баскур встретил плутающих крестьян в степи на пути в Атбасар. Они увязались за стадами, которые гнал на ярмарку руководимый им киргиз; они отчаялись уже каким-нибудь другим способом выбраться из спаленного зноем степного океана.

Он выслушал печальную повесть о странствованиях несчастных и сговорился с ними о плате, пообещав водить их до тех пор, пока они не одобрят выбранных им земель.

— Вот и ходим так-то девятый год, — подсчитал в заключение неугомонный староста странствующей деревни, — девятый год. Растерялось много нас. Коренных-то нас, которые то есть из-под самого Симбирска с нами все девять лет ходят, всего человек девятнадцать. А остальные пристали. Вот женщина-то идет позади всех, видел, что ли? — спросил он. — В степи подобрали. Помирала совсем, да оходили. Ну, а в разум так и не вошла…

На привале Тит увидел, как к зареву костра из черной глубины поля подобралась эта женщина. Она долго и пристально рассматривала новых людей: Таню, Уйбу, Тита. Опершись на длинную сучковатую палку, она глядела в упор то па одного, то на другого и не переставала шевелить губами. Тит подозвал ее и спросил, что ей нужно.

Она усмехнулась и покачала головой.

— Не тебя ищу, не тебя… пробормотала она, — Не тебя. Что испугался? Я того рыжего ищу, рыжего, с хвостом…