Дневник помощника Президента СССР. 1991 год - Черняев Анатолий - Страница 27

• Предыдущая
• 27/83
• Следующая

Яковлев позвонил, пригласил подписать их адрес. В основном там — бывшие члены Президентского совета. Мы с Шахназаровым поколебались, но подписали и их бумагу. А наутро, 2-го, надо было улучить момент, чтобы «предстать» перед именинником в промежутке между официальными поздравлениями. Это удалось, когда он забежал к себе в ЦК после приветствий в Политбюро. И получилось очень мило. Его растрогало наше послание. Всех девиц он расцеловал, что-то каждой сказал и ринулся в Кремль на продолжение.

Там в «телевизионной комнате» сосредоточились высшие чины: министры и прочие. Лукьянов держал речь. Помощники и бывшие члены Президентского совета — Яковлев, Бакатин, Примаков, Медведев, Ревенко — и еще кто-то сочли неудобным туда лезть. Потом он в веселом раположении духа пришел к нам. Говорит: «Кто будет произносить первую речь?» Выдвинулся Александр Николаевич, открыл папку и начал читать тот текст, под которым и мы с Шахназаровым «через силу» подписались. После первого абзаца М. С. отобрал папку, захлопнул, положил ее на стол и, обращаясь к оратору, сказал: «Говори так». Яковлев стал говорить «от себя». Устно у него всегда хуже получается, чем в его витиеватых текстовочках.

М. С. всех пообнимал, повел туда же, где до этого встречался с высшими чинами. Там — стол с бокалами и бутербродами. Выпили. Пошел разговор. Он много и хорошо говорил. Ясно, складно, глубоко, как это бывает, когда он в ударе и когда перед ним понимающие и принимающие его (так часто с иностранцами бывает) люди. Жаль, невозможно было делать пометки.

Вдруг он мне: «Анатолий, а где это твое приветствие?»

— Да там, у вас осталось.

— Давай его сюда.

Я вышел, сказал, чтобы «фельды» молнией привезли из его цековского кабинета текст. Через десять минут он был вручен Горбачеву.

Он сам стал его читать с явным удовольствием. У него не оказалось в кармане очков, я предложил свои. Смеется: даже через одни очки с Черняевым Горбачев на проблему смотрит.

Болдин съязвил: толково, мол, написано, приближается к уровню нашего текста (т. е. того, который Горбачев не стал слушать).

Вот этот текст:

" Дорогой Михаил Сергеевич!

Это — не политическое поздравление по случаю круглой даты. Их Вы получите предостаточно со всех концов земного шара, скорее более, чем менее искренних. Это — выражение нашего восхищения Вами и, можем сказать, удивления (юбилей позволяет не очень стесняться в выражениях чувств).

Обычно в таких случаях говорят «на Вашу долю выпала миссия» и далее следуют соответствующие слова. Но в данном случае — не совсем так: Вы сами с огромным личным риском взяли на себя великое историческое бремя. Сделали это ради своего народа, ради достоинства и блага страны, движимый совестью и стыдом за состояние, в которое ее завели Ваши предшественники.

Шесть лет назад трудно было представить, что Вам удастся сорвать этот материк с казалось бы намертво забитых заклепок. Мы-то знаем, что Вы предвидели и предчувствовали, чем это может обернуться для такой страны, для каждой семьи на какой-то более или менее длительный период. Но Вас и это не испугало, хотя и заставляет переживать в десятикратном размере свою ответственность за все, что происходит.

Однако история — а она оказывается всегда права

— уже занесла Вас на свои самые значительные страницы. И этого уже никому никогда не удастся ни перечеркнуть, ни замазать. Хотя самым печальным в нынешней ситуации является как раз то, что такие попытки и в таком массированном масштабе предпринимаются именно в своем Отечестве.

Ну что ж, Вы, кажется, научились относиться к этому спокойно, хотя Вам и очень трудно при Вашем темпераменте и живости мысли удерживать себя от того, чтобы не убеждать, не разъяснять, не взывать к здравому рассудку и т. д. — даже в случаях, когда явно надо подчиниться пушкинскому «и не оспоривай глупца». Доверчивость и любовь к людям тут Вас часто подводят. Но это от большой души. И это тоже вызывает восхищение Вами, как и Ваша непредсказуемость, которая сродни народу, от которого Вы произошли.

О Вас написаны сотни книг, бессчетное количество статей, будут написаны тысячи. Позвольте воспользоваться сравнением с одним из них, чтобы косвенным образом дать Вам совет. Авраам Линкольн тоже долго учился игнорировать яростную критику против себя и наконец сказал: «Если бы я попытался прочесть все нападки на меня, не говоря уж о том, чтобы отвечать на них, то ничем другим заниматься было бы невозможно. Я делаю все, что в моих силах, — абсолютно все, и намерен так действовать до конца. Если конец будет благополучным, то все выпады против меня не будут иметь никакого значения. Если меня ждет поражение, то даже десять ангелов, поклявшись, что я был прав, ничего не изменят».

Мы умоляем Вас воспользоваться этим опытом — чтобы беречь энергию и нервы для продолжения великого дела, которое в конечном счете неизбежно победит. Очень всем трудно. Мы, близкие Вам люди, вместе с Вами переживаем неудачи, радуемся большим и малым победам. Питаемся Вашей поразительной жизнестойкостью и уверенностью, что все преодолимо, все можно сделать, если цель того стоит. Мы горды принадлежностью не только к эпохе, отныне навсегда связанной с Вашим именем, но и тем, что судьба определила нам быть в это время возле Вас и работать для страны в атмосфере доброжелательности, духовной раскованности, интеллектуального напряжения, которую Вы вокруг себя создаете. Удовлетворение приносит уже одно то, что можем говорить «такому начальству» все, что думаем, и даже рассчитывать, что кое-что из сказанного учтется. Мы верим Вам. С тем и победим".

Стали было расходиться. Но произошел эпизод, который может иметь последствия для моих отношений с Игнатенко и Примаковым.

М. С. спросил Примакова: «Что там твой Саддам, сбежал уже или еще хорохорится?»

Поговорили. Вступил в разговор Яковлев: «Михаил Сергеевич, надо бы параллельно с Бейкером, который едет на Ближний Восток, послать от вас представителя в регион — чтобы наше присутствие чувствовалось, чтобы не отдавать всю победу Америке. И когда Бейкер приедет потом сюда, у вас будут проверенные карты. Ведь арабы не все ему скажут, ну и т. д.».

Я понял, в чем дело: накануне вечером Игнатенко эту идею мне красочно — а он это умеет — излагал. Примаков, мол, от нее в восторге, и, конечно, послать надо именно его. Потом мне звонил сам Примаков и предлагал уговорить Горбачева. Я мямлил, отнекивался и не обещал выходить с этим на Горбачева: ну разве если к слову придется.

У меня сразу возникло неприятие этой идеи по существу — мельтешить, мельчиться, стараться урвать кусочки американской победы, выглядеть перед всем миром «примазывающимися к славе». Когда шла война, вмешательство Горбачева, вопреки раздражению Буша, в глазах мира было оправдано гуманизмом — избежать новых жертв, разрушений, отстаивать приоритет мирных средств (в духе нового мышления), а теперь эти мотивы исчезли и наши потуги выглядели бы жалко.

Деваться мне было некуда, и я произнес свое возражение довольно резко. М. С. смотрел на меня искоса, задавал неудобные вопросы, но сбить меня ему не удалось. И он сказал: «И в самом деле, чего суетиться? Не солидно будет. Все равно без нас они не обойдутся. Мы свое дело сделали».

Последовало смущенное молчание. А к вечеру мне позвонил Бессмертных и благодарил за то, что я «засыпал» эту идею. Между прочим, об этом эпизоде рассказал ему не без ехидства сам Горбачев.

3 марта

Прошлая неделя оказалась «пестрой». Я воспользовался отъездом М. С. в Белоруссию, куда он направился, чтобы объяснить народу, «где мы находимся», «где он находится», на что собирается ориентироваться (вроде на центризм, в его понимании — это здравый смысл). Опять, как всегда, опаздывает: уже окончательно определились позиции, уже трудно сочетать одни с другими. Впрочем, вчера в узком кругу на своем 60-летии он так проанализировал расклад сил: крайние' с одной стороны — это 25 %, «крайние» с другой стороны — еще 25 %. Остальные могли бы пойти за «центром», т. е. в русле народного самосохранения.

• Предыдущая
• 27/83
• Следующая