Год змея - Лехчина Яна "Вересковая" - Страница 12

Перевернувшись на спину, он взревел сильнее. Вымученно, чудовищно. Теперь он старался расцарапать не камень, а собственное брюхо, но не дотягивался ни задними лапами, ни распоротыми крыльями. И метался на полу исполинского чертога, оставляя под собой нити окровавленных, изломанных чешуек.

Хороша ли твоя доля, Сармат?

Луна над Матерь-горой врастала в самоцветное небо.

Если сложить все легенды, то в них нашлась бы крупица правды. Дракон обращался человеком в полнолуния — на одну ночь. В равноденствия и солнцевороты — на несколько суток. Драконье тело не боялось ни огня, ни железа, а человек был слаб. Поэтому перед летним солнцеворотом, когда чешуя спадала на самый долгий срок, Сармат убивал всех пленных, что жили в его чертогах почти год. Из-за страха. Боялся, что рабы и жены придумали, как его извести. И поэтому все это время Сармата охранял его брат.

Каменный воин сидел перед входом в палаты, где дракон, клокоча от боли, пытался соскрести наросты с головы. Царапался, стелился по полу. Ярхо-предатель знал, что дни и ночи, когда Сармат был человеком, тянулись долго. Длиннее, чем обычно. Это — колдовство Матерь-горы, ее проклятие. Словно княгиня хотела налюбоваться сыном, пока тот человек, а не чудовище. Но для Ярхо не существовало времени. И боли — тоже.

Его руки — серая горная порода. У него окаменели даже волосы, заплетенные в косу до основания широкой шеи. Где-то внутри, за прочной, будто гора, кольчугой и слоями породы год за годом не шевелилось сердце. Ярхо участвовал в сотнях битв, но его тело ни разу не кровоточило. Оно не знало усталости. А сам он не ведал ни страха, ни пощады. Разве что глаза — глаза у него были похожи на человеческие, но с матовым блеском, будто у изваяний. Со зрачками, двигающимися чуть медленнее, чем у живых. Ярхо-предатель был силен и массивен, нетороплив, но способен отзываться на мельчайшие изменения вокруг него. Быть крепким щитом и смертоносным оружием.

Драконье горло Сармата, издав оглушительный рык, лопнуло, будто по шву. Прореха сползла ниже, перечертила брюхо и оборвалась у гребнистого хвоста.

Под пудами развороченной кожи лежал обнаженный человек — на животе, мелко дрожа. Превращений не выдерживала ткань, но не металл. Поэтому когда человек поднялся, звякнули золотые зажимы на его семи огненно-рыжих косах. В его правой ноздре блеснуло золотое кольцо.

Человек шел к Ярхо, и его колени подгибались. Сухопарое, до сих пор трепещущее тело лоснилось в блеклом свете лампад. Он неловко переставлял ступни и осторожно шевелил пальцами, словно вставший с постели больной. Человек повел сначала одним плечом, потом другим, стараясь привыкнуть к телу. Согнул локти, вспоминая, как отвечает ему слабая человеческая оболочка. Как в жилке у сгиба бьется кровь — ничего не стоит ее выпустить. Затем человек глубоко вдохнул, ощущая себя от позвонков до ногтей, от живота до моргающих в полутьме глаз. Они видели хуже драконьих, и человек казался себе почти слепцом. Он взял положенную у входа в палаты одежду, вдел ноги в порты, а руки — в расшитую узором рубаху. Затянул кушак пальцами, покрытыми у костяшек старыми ожогами. Поднял голову и, сощурившись, посмотрел на нешелохнувшегося Ярхо, державшего на коленях меч.

У Ярхо — широкие лоб и подбородок, выдающиеся скулы. Лицо же человека было уже и выражало множество чувств. Этого камень не умел. Человек, до сих пор перекошенный от боли, криво, но одновременно весело и жутко улыбнулся, обнажив просвет на месте одного клыка. У него были подпаленные брови и ресницы, несколько пятнышек ожогов на шее. Хитрые глаза, в свете Матерь-горы похожие на темный агат с медовыми прожилками.

— Здравствуй, братец, — произнес Сармат и, едва не завалившись от усталости, смахнул за спину одну из косиц. Улыбнулся еще раз и, стиснув кулак, ударил в плечо Ярхо. Несильно, чтобы не повредить хрупкие человеческие пальцы.

Ярхо перевел на него взгляд, но не ответил. И медленно поднялся. Он был выше Сармата на полголовы и куда мышечнее и шире. Пусть его мышцы — базальт и гранит.

— Как тебе Гурат-град? Великолепно, верно? — Сармат, наклонившись, обул сапоги из телячьей кожи, красные, с медными бляшками. И прошел глубже в чертог, у которого его дожидался Ярхо. Он был меньше того, где остались лежать драконьи чешуя и кости, — Сармат снова срастется с ними, когда придет время. — Кажется, он совсем не изменился с тех пор, как мы ездили туда с отцом. Нет, изменился, конечно, разросся… — Язык Сармата слегка заплетался. Глаза продолжали моргать на неожиданно ярком свету. — Были ханы, а стали князья… Но все равно это наш старый добрый Гурат.

Самый кровавый город. Город, построенный на телах.

Малый чертог был вырезан из темно-сливового минерала. Своды, куда ниже, чем в большинстве палат, подпирали колонны в виде извивающихся змей со сложенными на спине крыльями. Часть чешуи на них переливалась серебром, часть — платиной. В глазницах чернели ограненные обсидианы. Змеи распахивали пасти и выпускали раздвоенные гагатовые языки.

Змеи, крылатые или бескрылые, умели шипеть, но не владели человеческой речью. Сармат всегда был словоохотлив, и за дни, проведенные в драконьем теле, хотел наговориться всласть. Он хрустнул шеей и обвел малый чертог неизменно прищуренным, не то пугающим, не то задорным взглядом. В чертоге стоял принесенный каменными слугами стол, а на нем — еда. В пище не нуждался Ярхо, но не Сармат. Мужчина поднял кувшин, в котором плескалось темное тягучее вино: в Матерь-горе оно хранилось в привезенных бочках и пахло дымом и дубом. Сармат захотел плеснуть его в золотой кубок — он любил золото, как и красивые дорогие вещи, — но отвыкшая рука дрогнула, и вино разлилось по столу.

— Ты сжег деревню? — нехотя спросил Ярхо. Голос — скрежещущий, словно неживой.

Сармат вскинул подбородок и, с любопытством расправляя маленькие для него пальцы, почесал щетину на горле — у Ярхо ее и следа не было. Задумчиво переставил кубок, расположился на выкованном княжеском троне.

— Я похож на того, от кого можно откупиться серебром и зерном? — неровно улыбнувшись, спросил он. — Конечно, сжег. — Драконий нюх Сармата улавливал запахи зерна и серебра так же, как и мяса. — Но ты ведь не об этом, неболтливый братец? Да, я не просил добить выживших. И не попрошу, потому что это пустая трата времени и лучше направить твоих тяжеловесных людей на что-нибудь… более стоящее. Деревня в дюжину дворов — если кто там и выжил, то мелкая скотинка, забившаяся в амбар. — Он лениво взмахнул рукой в ожогах. — И это даже смешно.

Сармат многое находил смешным. Мелкие деревни, одинокие фермы, хижины на склонах Княжьих гор — они для него ничего не стоили. И он не мог относиться к ним серьезно. Сожжет одну — вторая решит прибиться к своей столице или придумает, чем заплатить. Но иное дело — древний Гурат. Как и любой защищенный город, пославший дракону вызов. Тридцать лет назад их было много, сейчас — почти нет, но каждый раз это заслуживало и внимания, и сил. Сармат поднял со стола кривой тукерский кинжал, украшенный резьбой.

— Кажется, это от какого-то хана. — Он смахнул с лезвия капли пролитого вина и осмотрел его вязким, неспешным взглядом. Сармат так смотрел на все. На присланное оружие, украшения, свои палаты.

На женщин.

Ярхо-предатель знал, что в Матерь-горе эта ночь будет длинной. А в соседних деревнях — тех, что остались, — ее назовут ночью драконьей свадьбы.

А за десятки топазовых, ясписовых и сапфировых залов от малого чертога драконья невеста случайно порвала ожерелье. Нить лопнула, и горсть жемчугов рассыпалась по апатитовым плитам. От стука Кригга побледнела и втянула голову в шею, ожидая наказания, — его не последовало. Будь она в деревне, ее бы за такое оттаскали за косу. Но сейчас на нее не обрушилась ни Матерь-гора, ни дракон, чье сокровище она испортила. Ни драконьи слуги — каменные марлы и сувары. Даже Малика Горбовна не повернула головы, хотя жемчужины подпрыгивали и катились, отзываясь под сводами пугающим эхом.