Тридцать три - нос утри - Крапивин Владислав Петрович - Страница 37
- Предыдущая
- 37/72
- Следующая
– Ну и ладно тогда, – покладисто отозвался Ферапонт. – Раз нормально, тогда конечно... А мне вот никакая операция не поможет. Длиннее не стану, хоть тракторами растягивай.
Винька виновато примолк. Затоптался босыми ногами на щелястых досках. А Ферапонт достал из кармана тенниски два бумажных квадратика.
– Держи.
Бумажки были обычные, из клетчатого тетрадного листа, но на них – размашистая непонятная роспись и круглая печать с блеклым словом “Госфилармония”.
Винька затоптался сильнее и пробормотал “спасибо”.
– На здоровье... Это завтра в два часа. Приходите пораньше, сядете ближе. Места не нумерованные...
В длинном доме над оврагом все комнаты – кроме крайней, где жила Людмила с семейством – были проходные. Чтобы не беспокоить других жильцов, Винька обычно пользовался окном: прыг – и у себя в комнате! Снова прыг – и на дворе! Но сегодня он ради любопытства прошел дом насквозь. Как там устроились квартиранты-артисты?
Оказалось, что устроились необычно. Явно по-артистически. На столе Винька увидел блестящую высокую шляпу – цилиндр. Рядом лежал прозрачный шар зеленоватого стекла (размером с тот мячик). Кровать была отгорожена ширмой из бамбуковых реек и блестящей материи с нарисованными тиграми – наверно, японской! Винька не стал задерживаться, поскольку из-за ширмы раздавалось похрапыванье. Видимо, Рудольф Яковлевич Циммеркнабе почивал после артистических трудов.
А Ферапонта нигде не было: ни на дворе, ни на кухне, где тетушки, Никита и Людмила опять играли в лото. Винька играть не стал. Он умаялся за день и хотел спать.
Когда Винька спустился к блиндажу, он увидел сквозь рогожный полог желтые проблески – горела свечка. Кто там? Винька опасливо просунул голову.
На топчане, качая башмачками, сидел Ферапонт.
– Я тут... в гости к тебе без спросу. Можно?
Винька пожал плечами: чего, мол, спрашивать, если уже влез. И сказал нахмуренно:
– Курил, что ли?
– Нет, здесь не курил. Просто надышал...
Винька сел напротив. О чем говорить, он не знал. Нельзя сказать, что он чувствовал себя с Ферапонтом свободно.
И Винька спрятал неловкость за небрежностью тона:
– Вот только угощать нечем...
– Да ладно, я сытый! Ты... знаешь что? – Ферапонт заболтал ножками сильнее (они не доставали до пола; в башмачках отражались свечки). – Ты... разреши мне у тебя переночевать, а?
– Ну... ночуй... – Винька пожал плечами. Радости, конечно, было мало. Но как откажешь человеку, который одарил тебя двумя контрамарками.
И все же Винька спросил:
– А что, в доме мало места?
– Кровать-то хоть большая, но одна на двоих. А Рудольф опять выдул чуть не пол-литру, паразит, и стонет, как беременная корова. И дышит... Я не терплю, когда водкой в меня дышат...
– Ложись, – опять согласился Винька. – Только не кури здесь, ладно? Ты водочный дух не любишь, а я табачный...
Слово “дух” сказалось само собой. И тут же напомнило про другого духа. Того, что жил во Тьме и недавно выбрался наружу.
А что, если фокусник Циммеркнабе в самом деле – этот самый дух? Или его слуга. И Ферапонт тоже...
Лучше бы, конечно, оставить карлика здесь, а самому пойти спать в комнату. Найти бы только причину... А, вот!
– Ты как на голых-то досках будешь? Ложись на мое место, а я – в доме..
– Да не беспокойся! Я привык хоть на чем спать!
Ферапонт, оказывается, опирался спиной на маленький тюк. Он размотал его – это были два одеяла и жесткая подушечка, которая называется “думка” – с тети Дусиной кровати.
– Твердо будет, – неуверенно сказал Винька.
– Хорошо будет! Мы люди привычные...
Ферапонт ловко застелил топчан, сложил на его краю одежду, остался в красных трусиках и забрался под одеяло.
Теперь деваться было некуда. Ферапонт сразу поймет, что Винькин уход – не хозяйская вежливость, а постыдное бегство.
Да и не стоило дрожать. Не похоже было на злого духа это существо с незагорелым щуплым тельцем мальчика из октябрятского отряда.
Еще спокойнее стало после разговора о свечке.
Ферапонт повозился (наверно, одеяло было колючее) и нерешительно спросил:
– Ты свечку на ночь не гасишь?
– Как когда. Если долго читаю, то не гашу. Лень подыматься и задувать. Да ты не бойся, видишь, она в воде. Безопасно...
– Я и не боюсь, что опасно. Я... наоборот. Ты не задувай, ладно? Я, по правде говоря, темноту не очень-то люблю. Нервы такие...
– Как хочешь, – самым небрежным тоном откликнулся Винька. А в душе возликовал: не могут же духи Тьмы и их слуги бояться темноты!
Полежали, помолчали. Свечка потрескивала. Она была длинная, новая. Хватит до рассвета.
Ферапонт опять повозился.
– А чего она... Кудрявая эта... решила, что мое имя не настоящее?
– Ну... решила и решила. Согласись, оно же редкое, не Вася, не Ваня... Ты обиделся, что ли?
– Нет... Просто подумал: ее тоже непонятно зовут. “Кудрявая”, а ни одной кудряшки.
– Это я ее так прозвал. По закону “наоборот”...
– А сам ты... тоже не “Ваня”. Винцент – имя иностранное.
– Испанское. У отца друг был в Испании, они там вместе воевали...
– Мой тоже воевал. А потом пропал без вести. А мать убили при бомбежке. Она меня собой закрыла, когда налет был на эшелон... Когда из Смоленска эвакуировали... Меня подобрали контуженного, я три месяца ничего не помнил и говорить не мог. А боец, который меня в санитарный поезд принес, был по фамилии Ферапонтов. Ну и дали на память о нем такое имя. А фамилию – Смоленцев. Документов-то при мне никаких не было.
– Но потом-то ты вспомнил?
– Потом... По правде-то мое имя было Федор, а фамилия Цыпкин... Ну, а документы переделывать – такая волокита. Директорша детдома и говорит: “Ты будь Ферапонт по документам, а так – просто Федя, имена-то маленько похожие”... А фамилия “Смоленцев” мне и самому больше нравилась. Потому что и без того ростом с цыпленка, да еще “Цыпкин”... Только Федей меня в детстве никто не звал, так уж привязалось: ”Ферапонт” да “Ферапонт”... Сперва я думал поменять имя обратно, когда буду паспорт получать, а потом не стал, привык... С ним, с паспортом-то, и без того хватило мороки...
– Не верили, что взрослый? – понимающе сказал Винька.
- Предыдущая
- 37/72
- Следующая
