Плоды манцинеллы - Сугробов Максим Львович - Страница 31

— Что значит «совершенство»? — невинно спросила Маша 21 марта.

— Это ты, милая, — без задержки ответил Себастьян. — Ты мое Совершенство.

Он свято верил в ту истину, что видели его глаза, и чувствовало сердце. Бастиан вовсе не замечал, как крепло отчуждение внутри Марты. Резкие фразы, жесткий голос, нахмуренные брови — все это оставалось вне поля зрения Себастьяна. Ведь перед ним была Маша.

— Ты не должен ее так называть, — сказала Марта накануне 22 числа, в ту самую секунду, когда скрипучая дверь гостиничного номера закрылась за их спинами. — Это неправильно. Если ты хочешь ее забрать, то пойми уже — девочку нужно воспитывать и прививать ценности, а не говорить, что она…

— Я говорю, что чувствую, — он грубо перебил ее, желая закончить несуразный диалог.

«Впервые за долгое время». Все эти годы, проведенные рядом с Мартой, теперь казались ему настолько нелепыми, бредовыми до отвращения, что память этих лет хотелось выжечь под корень, стереть, как омерзительное пятно на чистой ткани.

«Сколько прошло? Пятнадцать?» Больше на один или меньше — разницы не было, суть заключалась в порядке. И суть эта открылась Себастьяну теперь, на едва уловимой границе жизни, когда привычный строй сломался при появлении Совершенства. Теперь он все видел и понимал, чувствовал нечто необъятное и великолепное, находясь рядом с Марией, а покидая ее, сокрушенно плелся прочь, терзаемый присутствием чужой женщины.

«Как я мог столько лет… Немыслимо».

— Ты опять ничего не видишь, — медленно проговорила Марта. — Но в этот раз даже страшнее, ведь дело не в тебе, — она старательно прятала взгляд, подбирая слова, но все же решилась и стойко встретила его взор. — Дело в ней.

— О чем ты?

Он сидел в кресле, внимательно наблюдая за Мартой. И раздражение росло внутри.

— Все очень странно, — неуверенно начала она. — Не знаю, как объяснить, но рядом с ней мир становится другим.

«Но ведь в этом и самое чудо».

— Ты разве не чувствуешь? В этом детском доме все будто под кайфом, тепло улыбаются и разговаривают друг с другом как-то… Противоестественно, — она заломила руки.

— А тебе не приходило в голову, — речь Марты злила, но как-то слабо и далеко, без бушующих эмоций и страстей. Так человек реагирует на затянувшийся дождь, — что эти люди искренне любят своих детей, а дети обожают семью, в которой им посчастливилось оказаться.

— Семью? У этих детей нет ни прошлого, ни будущего. Они живут в развалинах, а их жизнь зависит…

— Тебе еще самой не надоело? Ты везде видишь один лишь мрак.

— Я стараюсь трезво смотреть на вещи.

— Выходит у тебя не очень.

Конечной истины нет. Всегда есть нечто субъективное, такое, что остается в стороне, но обязательно попадает в поле зрения одного из наблюдателей. Он видел, как Марта относится к жизни, видел ее позицию и уже был готов с ней смириться, но ее навязчивая предвзятость, негатив, который не смогло искоренить даже знакомство с невероятной девочкой, достали окончательно. Исчерпали безмерное терпение Себастьяна Майера.

— Потому что она рядом, — финальным аккордом бросила женщина. Но не выдержала и продолжила. — Пойми меня, прошу тебя, пойми, Бастиан, — Марта села на подлокотник кресла. — Маша прекрасна и изумительна… Но она меня пугает. Ты ведь помнишь Бертрана Торна?

Берти. Малыша Берти он прекрасно помнил. Один из сотни инвалидов, кому они когда-то нанесли визит. Воспоминание пришло мгновенно, но казалось настолько давним и бессмысленным, что ощущалось чужим — неправдоподобным пересказом древней истории.

Бертрану было восемь, когда Себастьян его нашел. Сценарий складывался уже привычный: пометка «S» на скане, контакт с семьей инвалида, получение разрешения на встречу, заказ билетов, перелет. До этого Майер не был в Дублине и ничего особенного для себя не нашел — обычный английский город, не больше, не меньше. Но сам контакт с мальчиком долгое время оставался чем-то особенным.

Берти родился слепым и глухим. «Почти как Жозеф. Почти». Других отклонений у мальчика не выявили просто потому, что не смогли их определить. Но НСГМ смог. Сканер увидел нечто, сокрытое за черной пеленой таинственного образа Бертрана Торна.

Себастьян не питал больших надежд на счет паренька. Он уже порядком пропутешествовал и с каждым днем все ближе подходил к тому переломному моменту, когда смысл поездок перестанет существовать. «Данных много. Толку ноль». Простое равенство, что сложилось за добрый десяток лет.

Берти уверенно шастал по дому, когда приехали гости. Слепота не мешала ему передвигаться.

— Должно быть, он неплохо знает обстановку, — шепотом предположила Марта.

Мальчик расположился в кресле напротив Изобретателя, а глаза его были крепко зажмурены.

«Жил такой певец раньше. Он носил очки».

— Спасибо, что позволили встретиться с вашим сыном, — учтиво начал Бастиан, обратившись к Софии Торн.

— Не за что, мистер Майер, — высоко прощебетала женщина. — Мой мальчик любит новых людей. Он у меня особенный.

— Да, мисс, мы знаем. Вы не против, если мы закрепим пару датчиков на голове Берти?

— А это ему не навредит? — взволнованно спросила женщина.

Она задавала этот вопрос по телефону. Трижды. Себастьян терпеливо и спокойно объяснил ей вновь, что никакого вреда датчики не нанесут. Они просто покажут небольшой отклик на внешние воздействия.

— Хорошо, мистер Майер, — неуверенно кивнула София. — Но я никуда не уйду, пока вы не закончите.

— Как пожелаете.

Мальчик спокойно сидел в кресле, не реагируя на прикосновения Марты, а когда женщина закончила установку датчиков, медленно повел головой и прикоснулся к каждому тонкому проводку.

— Начинаем, — коротко оповестил Себастьян.

Нейронный отклик Бертрана напоминал чистое течение полноводной реки — ни всплесков, ни динамики. Мальчик одинаково реагировал на прикосновения к рукам и ногам, на запахи, вне зависимости от их резкости и интенсивности, на легкие покалывания кончиков пальцев. София заметно напряглась, когда Бастиан достал пластиковую иглу, но сумела сдержаться и не стала вмешиваться. Все, что происходило с Берти, самого Берти не волновало.

— Удивительно, — пробормотал Себастьян. Марта молча кивнула. — Сенсор исправен? — очередной кивок. — Тогда я вообще ничего не понимаю.

— Что-то не так? — поспешно вставила София.

— Я бы так не сказал… Просто реакция вашего сына…

— Ее нет, — отрезала Марта. — Нет реакции. Датчики будто воздух считывают.

— Это потому, — тепло проговорила мать Бертрана. — Что мой мальчик особенный.

События следующих нескольких секунд развивались настолько быстро, что в памяти Себастьяна отпечатались одним смазанным пятном. Экран датчика показал мощный скачок, София протянула руку, а Берти слегка повернул голову ей навстречу и расплылся в широкой улыбке.

«Он ведь ее не видит. Он не видит и не слышит. Так?» — пронеслось в голове у Бастиана, когда Берти открыл глаза. Мальчик слепо смотрел перед собой, но смотрел ровно туда, где сидел Майер.

Сперва отчего-то сделалось очень радостно. Изобретатель чувствовал такое неописуемое счастье, что едва не захлопал в ладоши, ликуя на пике эйфории. Потом пришла грусть, такая тяжелая и густая, какой никогда не было в жизни, даже в тот мрачный день, когда погибла любимая мать. А затем навалился страх. Животный, дикий ужас, что выбил дух и поразил каждый нерв неистовым разрядом, сковал тело и разум. Себастьян сжался под неожиданным гнетом эмоций и мог лишь наблюдать, как мать дефективного мальчика машинально поглаживает сына по щеке, размашисто качая головой и бормоча под нос неразборчивые слова. Еще через мгновение все исчезло.

— Прочь! — завопила София. — Вон! Убирайтесь!

Она хлестко ударила Бастиана по лицу.

— Проваливайте! Сейчас же!

Женщина сорвала датчики с головы сына, смотала провода в клубок, вырвав сенсор из рук Марты, и по широкой дуге отправила прибор в непродолжительный полет. Треск, звон.