9 дней падения (ЛП) - Шеттлер Джон - Страница 20

Он конечно, был прав, подумал Федоров, и внезапно его поразило осознание. Он видел этого человека… Видел раньше. Нет, не в живую, а на портрете, который висел над стойкой — деда Иляны! Это был тот самый человек — на стене не было портрета, вместо него был живой человек. Федоров посмотрел на него, словно увидел призрака. Что случилось?

— Könnte es ein Vulkan sein?[39] — Сказал один из людей в дверях.

— In Sibirien? Ein Vulkan?[40]

— Haben Sie auf dem Auto überprüft? Wenn Protos beschädigt wurde dann könnten wir einen weiteren tag mit reparaturen zu verlieren.[41]

Еще трое, следовавшие за хозяином, говорили на иностранном языке, в котором он узнал немецкий. На одном из немцев была плотная шапка, закрывавшая голову и уши, оставляя только румяное лицо с черными глазами и длинными тонкими усами. На двух других были шерстяные кепи с закрепленными поверх них очками и двубортные пальто с медными пуговицами.

Федоров немного знал немецкий. Они говорили о каком-то вулкане, а затем заговорили о необходимости ремонта автомобиля. Его недоумение усилилось, а затем он посмотрел на стену за стойкой, где должен был висеть портрет — портрет только что замеченного живого человека — и то, что он увидел, ошеломило его окончательно. Там висел календарь, открытый на июне 1908 года!

Он отступил назад, на его лице появилось испуганное выражение, и пожилой седой человек за стойкой, наконец, обратил на него внимание, странно посмотрев. Федоров отступил от стены, ощущая, как голова кружится бешеным вихрем. Внезапно он вспомнил о микрофоне в воротнике и, отступив к очагу в столовой, нажал переключатель и сказал тихо и отчаянно:

— Трояк? Зыков? Как слышите, прием.

Тишина.

Федоров обернулся, посмотрев на черную лестницу. Иляна предупреждала его об этих ступеньках, и теперь его единственной мыслью было вернуться на второй этаж в свою комнату. Он хотел убедиться, что его шапка, шинель и снаряжение остались там — если в происходящем можно было найти какой-то здравый смысл — и медленно отступил в темноту лестницы. Он видел как Миронов подозрительно провожает его взглядом. Затем раздался еще один громовой раскат.

Федоров повернулся и начал подниматься по лестнице. На ней было всего двенадцать ступенек, но они показались ему бесконечными, ноги словно налились свинцом, и достигнув последней, он ощущал себя изможденным и тяжело дышал от страха и напряжения. Он согнулся, положив руки на колени, пытаясь отдышаться. В этот момент он услышал звук тяжелых ботинок и выпрямился, увидев человека, шедшего по коридору с автоматом на изготовку.

Это был Трояк.

— Вот вы где! Где вы были, товарищ полковник?

Федоров уставился на него, все еще сбитый с толку и скованный необъяснимой усталостью.

— Мне надо присесть…

Трояк увидел, в каком он был состоянии, так что помог пройти через коридор в комнату. По дороге он дал знак Зыкову, указывая тому идти следом. Федоров сделал глоток воды и опустился на кровать. Трояк пристально следил за ним с серьезным выражением на лице.

— С вами все в порядке, товарищ полковник?

— Да… Да, но что-то случилось. Я не могу объяснить.

— Мы обыскали все здание. Где вы были?

Федоров моргнул, пытаясь взять себя в руки.

— Спустился по черной лестнице. Мне показалось, что я услышал что-то — какой-то рев — и пошел проверить.

Федоров впервые заметил, что снаружи было темно. Комната освещалась одной керосиновой лампой, но снаружи была ночь.

— Внизу? Вас не было больше часа, товарищ полковник. Уже полночь, поезд отправляется через полчаса.

— Поезд? — Федоров еще выглядел потерянным. Что только что случилось? Он что, спал? Ходил во сне? — Должно быть, мне приснилось, — медленно сказал он. — Да… Это должен был быть сон.

В зале раздались шаги, и Трояк обернулся, держа оружие наготове. Они услышали приглушенные голоса. Затем кто-то громко сказал:

— Я ничего не сделал! Отпустите меня!

Трояк открыл дверь и увидел Зыкова, одной рукой держащего за воротник какого-то парня, а другой приставив ему пистолет к голове. Старший матрос улыбнулся.

— Смотрите, кого я нашел.

— Отпустите, говорю вам! Я ничего не сделал!

Зыков втолкнул парня в комнату и вошел следом. Федоров удивленно поднял взгляд. Это был Миронов!

— Так вы все-таки из Охранки, — угрюмо сказал Миронов, как только увидел Федорова. — Я знал, что с вами что-то не так. Что я сделал? Вы не имеете права меня задерживать!

Мозг Федорова наконец обрел способность функционировать, и все, что он видел и пережил в последние несколько минут начало медленно складываться. Грохот, гром, далекое зарево на горизонте — и месяц и год в том календаре!

— Послушайте меня, Миронов. Какое сегодня число?

— Число?

— Месяц и год.

Трояк смущенно посмотрел на него и переглянулся с Зыковым, словно сообщая ему нечто невысказываемое. Оба смотрели на Федорова, словно на больного. Затем Миронов ответил, все еще с некоторым возмущением.

— Вы что, меня допрашиваете?

— Нет, нет, конечно. Просто назовите мне сегодняшнее число.

— 30 июня[42]. Я прибыл поздно ночью. Вы что, думаете, что я тупой? Я знал, что вы из Охранки, как только вас увидел. А когда вы отказались сесть за стол, мои подозрения удвоились. Но у вас нет причин беспокоить меня. Я ничего не сделал! Или что? Вы скажете, что я сказал что-то не то о журналистике? Да, правительству это может не понравиться то, что я должен был сказать, но я не сказал ничего! — Его глаза горели от негодования.

Федоров попытался успокоиться, но от того, что сказал Миронов, сердце забилось еще чаще. 30 июня! Невозможно. И вместе с тем утомленный разум, накапливая факты, вдруг рухнул в пучину внезапного осознания. 30 июня 1908 года, грохот и огонь в небе…

— Господи, не может быть… — Выдохнул он. — Миронов… Вы только что поднялись по черной лестнице?

— Я видел, как вы пошли туда и да, я пошел за вами, чтобы понять, кто вы. Я слишком много понял, да? Но это не причина меня арестовывать. Человек может побеспокоиться о своей безопасности, особенно после того, что только что случилось. — Он указал на окно, внезапно осознав, что за ним была темная тихая ночь, а в небе светила лишь серебристая луна. Теперь пришла его очередь обескураженно уставиться в окно. — Что случилось? Почему за окном темно?

— Как ваше имя, Миронов? Полное имя.

Парень повернулся к Федорову, с вызовом сложив руки на груди.

— Сергей Миронов. Если вы из Охранки, то прекрасно знаете, кто я. И что дальше? Какое обвинение вы на этот раз намерены сфабриковать? Скажете, что нашли типографию? Я не имею к этому никакого отношения. — Его возмущение было очевидно.

— Хотите сказать, Миронович?

Парень не ответил, но его губы под тонкими усами напряглись, а глаза вспыхнули.

— Сергей Миронович Костриков? — Надавил Федоров. — Вас недавно выпустили из тюрьмы?

— Значит, вы меня знаете. Вы следили за мной все это время. Я думал, вы следите за тем британским репортером. Это на вас похоже. Вы знаете, что я его предупреждал. Я сказал ему, что иностранец теперь может привлечь к себе нежелательное внимание в этой стране. Притеснения царя презренны! Да, я так и сказал ему. Наконец кто-то ему это сказал. Можете арестовать меня и бросить в тюрьму, если хотите. Вы сделаете это в любом случае. — Он снова сложил руки на груди, смиряясь.

Трояк смотрел на них обоих, будучи явно сбитым с толку. Федоров, казалось, знал этого человека, по крайней мере, легко назвал его полное имя. Но причем тут была какая-то охранка и июнь 1908?

Снова донесся грохот, опять словно из неоткуда. Все повернулись, глядя на открытую дверь. Федоров сел, ощутив, как силы вернулись к нему, а разум окончательно очистился. В движениях появился жесткая настойчивость, особенно когда они снова услышали этот звук и увидели янтарное свечение из-за двери.