Тихоокеанский шторм (ЛП) - Шеттлер Джон - Страница 48

Адмирал Вольский появился на мостике, широко улыбаясь.

— Судя по всему, мы были в самой гуще, — сказал он. — Я слышал пуски ракет, но гул самолетов становился все сильнее. Поверьте, это было очень тревожно.

Они рассказали все, что обсуждали с Добрыниным Карпову, который выслушал с большим интересом.

— Удивительно, — сказал он, наконец. — Николин доложил мне о Добрынине, но я был слишком занят обороной корабля. Жаль. Мы выпустили все ракеты до последней по этим самолетам. Если бы я знал, что мы собираемся сместиться, я бы сберег их.

— Нет, Карпов, — сказал Вольский. — Это был тяжелый урок, но, я полагаю, мы научились сначала стрелять, а потом задавать вопросы.

— Удивительно, — сказал Роденко. — Мне показалось, что я вижу, как что-то проходит сквозь корабль, точно так же, как снаряды, ударившие по цитадели, когда мы появились на Средиземном море, но мы не получили никаких повреждений.

— Должно быть, мы уже частично сместились, — сказал Федоров.

— Верно, — добавил адмирал. — Я был с Добрыниным, и он снова доложил о странных потоках в рабочей зоне реактора. На этот раз я услышал это сам, когда он сказал мне, и, разумеется, системы зафиксировали событие.

— Мне нехорошо от мысли, что один из этих самолетов, должно быть, спикировал прямо в корабль, — сказал Федоров. — Но мы уже были не в той временной фазе, и поэтому удара не было. Мы были там, но не в тот же момент, когда там был самолет. Я полагаю, что если бы мы оказались в одной временной фазе, он бы врезался в нас.

— Это что-то большее, чем я пока могу понять, — сказал Вольский. — Однако встает вопрос, где мы сейчас? Вернулись ли мы в будущее? Если это так, я полагаю, мы останемся здесь на некоторое время. Этот мир был пустым и мрачным, но, по крайней мере, никто не стрелял в нас.

Николин доложил, что не фиксирует никаких переговоров.

— Раньше все частоты были просто забиты, — сказал он. — Не только вблизи нас, но и на большем удалении. Я полагаю, что где-то там шло крупное сражение.

— И, слава Богу, мы больше не является чьей-то мишенью, — сказал Вольский. Но радость была преждевременна. Раздался вызов из инженерной части. Это был Добрынин.

— Снова начинается, товарищ адмирал. Я слышу это, и на приборах те же показатели, за исключением того, что линия ниже медианной, а не выше, как остальные. Очень странно.

Адмирал положил трубку и прислушался, настороженно оглядываясь во сторонам в попытке увидеть признаки и последствия того, о чем говорил Добрынин, но обстановка казалась тихой и спокойной. Он медленно подошел к передним иллюминаторам, чтобы осмотреть море, и внезапно ощутил под ногами дрожь.

— Кто-нибудь ощущает это?

— Так точно, — сказал Федоров. — Очень слабое, прямо как тогда, перед появлением самолетов.

Николин внезапно насторожился, наклонил голову и озабоченно посмотрел на него.

— Товарищ адмирал… Фиксирую радообмен. — Однако затем сигналы исчезли, затерявшись в треске статического шума.

Лицо Федорова приобрело мрачное выражение.

— Ничего не кончилось, — сказал он. — Мы снова смещаемся. Вероятно, мы еще не встроились в новую временную рамку.

Они ощутили это снова, более глубокий рокот, после которого корабль слегка задрожал, будто на него накатила невидимая волна, хотя море вокруг было спокойным. Николин снова отметил радиообмен, голоса и кодовые сигналы начали разрывать его гарнитуру. Экран «Восхода» словно наполнился нечеткими сигналами, но когда линия сканирования обошла его снова, все было чисто. А затем экран словно ожил, наполнившись четкими отметками целей. Николин подтвердил, что что-то случилось.

— Фиксирую интенсивный радиообмен, — сказал он. — Прямо как раньше.

— Наблюдаю воздушную цель… Высота три тысячи и уменьшается. Четкий сигнал!

Все инстинктивно подняли головы, словно ожидая, что очередной японский бомбардировщик в любой момент врежется в крышу цитадель. Затем Роденко объявил.

— Ответчик выдает «свой»! Это Ка-40!

— Мы едва не забыли про вертолет, — сказал Карпов. — Я видел, как он использовал все ракеты для самообороны против пикировщиков!

— Николин, дайте связь, — адмирал подошел к посту радиста.

— Ка-40, я «Мать-один», как слышите, прием?

Ответ раздался мгновение спустя

— «Киров», я Ка-40, слава Богу! Где вы были? Мало топлива, прошу немедленную посадку. — Это был лейтенант Алексей Рыков. В то утро он был дежурным пилотом вертолета, и в это утро видел все, когда японские самолеты пошли в последнюю атаку. Он выпустил в них все четыре ракеты «Воздух-воздух», после чего мало что мог сделать. Когда пропала телеметрическая связь с кораблем, его первой мыслью было то, что «Киров» был поврежден, но не видел никаких признаков взрыва внизу, а японские самолеты продолжали жужжать вокруг, словно мухи. И, тем не менее, он не видел корабля, ни визуально, ни на радаре. В один момент он даже решил, что «Киров» затонул, и несколько долгих часов проводил поиски посредством погружаемой антенны сонара, но не нашел ничего.

— Прикажите ему немедленно идти на посадку, — сказал Вольский и посмотрел на Федорова.

— Что же, Федоров, наш эксперимент удался, но не надолго. Появление вертолета означает, что мы вернулись обратно, верно? К тому же моменту во времени, из которого ушли. Он не мог переместиться вместе с нами.

— Японских самолетов не наблюдаю, — сказал Роденко. — На радарах чисто.

— Радары всегда отказывали при перемещениях, — сказал Карпов. — По кораблю полная боевая готовность.

— Вы правы, товарищ капитан, — сказал Федоров. — Но я не думаю, что нам придется о них беспокоиться. Посмотрите на солнце.

Они впервые заметили, что солнце находиться высоко в небе, практически в зените. Все утро сжалось в менее чем час, проведенный в желанном мире и спокойствии какой-то другой эпохи, и они никогда точно не узнают, где именно они были. Явно было другое. Ка-40 не мог переместиться в другое время вслед за ними. Он находился слишком далеко. Глядя, как он опускается на площадку на корме, они понимали, что вернулись в тот самый день.

Это было 27 августа 1942 года, лишь семь часов спустя, 12.30, когда солнце уже начало свой путь в сторону моря.

Адмирал Ямамото спокойно слушал доклад Куросимы, лицо которого превратилось в безжизненную маску, а глаза смотрели куда-то вдаль. События к востоку, у Гуадалканала, развивались не хорошо. Обнаружить американские авианосцы оказалось легко, но они отреагировали просто бешено. Адмирал Нагумо первым увидел солнце, поднимающееся из вод Тихого океана, но сразу после рассвета странным образом отказала радиосвязь. Он не смог установить точное местоположение западной группы адмирала Ямасиро, и даже связь на ближней дистанции с группой прикрытия оказалась невозможна. На всех частотах стоял лишь треск статических разрядов.

Он пришел к выводу, что американцы задействовали некие новейшие средства радиоэлектронной борьбы и принялся ходить туда-сюда по мостику своего флагмана «Кага», пытаясь понять, что делать. Они приближались к северной оконечности островов Санта-Круз без знания о том, что американцы перебросили несколько гидросамолетов из залива Грасиоза на остров Нендо. Его соединение было обнаружено и о нем было доложено прежде, чем истребители смогли добраться до гидросамолета и сбить его. Он понимал, что американцы знают о его появлении, и для него крайне важно поднять свои самолеты как можно скорее.

Японцы знали, что американцы действовали к северо-востоку от Гуадалканала, как и утверждал Генда. И он не менее понимал важность нанесения первого удара. Тем не менее, два японских «рога» приближались по различным маршрутам на большом удалении друг от друга, и он помнил о словах Ямасиро насчет того, что важно скоординировать удар.

В 05.20 Нагумо решил, что более не может ждать. Вне зависимости от действий западной группы, он должен был нанести удар, дабы не увидеть утреннее небо потемневшим от американских самолетов, бросившихся на перехват его собственных. Это было роковым решением. Сразу после того, как авиагруппы «Акаги» и «Кага» поднялись в воздух и направились на юго-запад, раздались сигналы тревоги. Впереди была обнаружена вражеская ударная группа, и А6М2 уже бросились на перехват. Но их было недостаточно.