Венец Венеры (СИ) - Устомский Александр - Страница 22

Короче, за здоровьем продажных женщин в Сиятельной следили строго - никаких проблем, медицина была бесплатной! Цех даже скромную поддержку оказывал несчастной, которая случайно заразилась негодной болячкой от сволочи грязной приезжей - гостя больного, поганца похотливого. С гостями надо было быть аккуратными - в каждом доме были мастерицы видеть насквозь симптомы всяких нехороших болезней, но иногда случались неопрятности и неприятности, такова жизнь. Сегодня вольно писей, а завтра больно писать - никто не спрячется от неумолимой гонореи, гонококк он микроб вредный и неубиваемый, как таракан, еще древние греки распознали эту болезнь и обозвали «текучкой».

Зубриков был счастлив, с грязными пейзанками он не баловался, а с честными шлюхами он отжигал на полную катушку. Вот такую катушку и увидела Нерезза, которая постучала молоточкам в дверь, была осмотрена придирчивым взором привратницы, которая сразу разоблачила её немудреный маскарад, но только с пониманием улыбнулась такой клиентке. Более того - она ехидно улыбнулась, вредная путтана, потому что знала, это Аль Пачино брезгует куртизанками, но сами куртизанки давно уже только на свету нос воротят, и мнят о себе невесть что, а так - каждую ночь куртизанки приходили в простые веселые дома свиданий, где имели возможность сыграть роль «недостойных путтан», но поиметь этого несносного тарантийца в постельке.

Не снимая маски, ведь маскарад в Венеции никого не напрягал вовсе, Вента прошла всего несколько шагов и зашла в большую залу первого этажа. И увидела картину, которая навсегда отпечаталась в её памяти. До самой смерти будет она помнить этот момент. На большом столе, уставленном пустыми и полными бутылками и блюдами с фруктами и закусками, на небольшом пустом участке посередине стола не было традиционного большого подсвечника - там плясал пьяный вдрабадан Аль Пачино! И ему хватало места, потому что он плясал эту свою невиданную тарантеллу! И музыки никакой ему было не нужно, хватало девчонок путтан, которые довольно точно хлопали аккуратную ритмическую партию в ладоши и напевали под указующие взмахи руками одного из подручных этого безобразника. Распевали они пару дикарских непонятных и бессмысленных фраз. Девочки с голосами пониже напевали странные слова: «Тум-шюби-дум!» «Шюби-дуба!» - тут же продолжали путтаны с высокими голосками. И вся эта нелепая распевка длилась и длилась, снова и сначала, простая и вздорная распевка, которая полностью устраивала Пачино, который лихо отплясывал, так виляя своим задом, что у Нереззы слюньки потекли и челюсть отвалилась - так и застыла она с раскрытым ртом.

Но вдруг Пачино заметил её и сразу остановился. Голосом совершенно трезвым он весело воскликнул: «Во! А это нас опять соблазнять пришли. Я тебя не буду спрашивать, но и ты не отвечай - ты ведь не какая-нибудь куртизанка. Я тебя вижу! У тебя груди красивые, мальчикам такие и не вырастить. Ты просто любишь в маске секос-шмекос трах-тибидохать. Согласен, очень эротично! Возбуждает. Девоньки, я ушел на недолго, мы с подружкой живенько сообразим один быстрячок, и я снова к вам вернусь. Артемиус - без меня не танцевать! Спой им песенку какую-нибудь, у тебя голос славный, жаль Николас сейчас не может тебе на дудочке подыграть, он наверху свою дудочку суёт непонятно во что, баловник развратный. Пойдем моя красавица! Я весь в тебе и весь твой!»

Нерезза рассмеялась и протянула руку, бережно, грациозно и очень деликатно приняв её руку, этот пройдоха и бездельник повел её на второй этаж по одной из двух лестниц. Им сразу указали на одну из доступных комнат. Когда они вошли Нерезза увидела, что Пачино не жадничал - комнатка была небольшой, всего несколько шагов вдоль и поперек, но прочная, невысокая постель была устлана чистой белой шелковой простыней. В нескольких вазах благоухали свежие цветы, окно было раскрыто - никто не стеснялся вопить и блажить во весь голос в таких домах, соседями стояли такие же места свиданий и развратного времяпровождения, даже считалось особым тоном - поорать погромче, чем уважить честь заведения. За окном стоял именно такой вой, визг, ор и рев - настоящий хор похоти и эротизма - и это страшно возбуждало.

Пачино улыбался и уже начал стягивать свои кальсоны, но она его остановила, просто сняв свою маску. И увидела, зрелище занятное - так падает стояк! Так обламываются потрахушки. Так поступать нехорошо. Но её это не волновало. Она прошла к постеле  и присела. Потом сказала только пару слов: «Ты доигрался». Аль сменил выражение лица с неповторимо ошарашенного на хитро улыбающееся, словно приглашал женщину продолжить, прояснить точку зрения, ибо он игрок тот еще, и доиграться он мог много до чего, и результат ему одному был ясен. Нерезза спокойно продолжила:

- Тебя завтра убьют. Ты доигрался.

Пачино не убрал улыбку с лица, глаза его чуть остановились, потом он кивнул сам себе головой и высказался:

- Убивалка не выросла.

- Совсем сдурел! Тебя отравят. Сначала посадят в тюрьму, а потом отравят.

- Тюрьма не удержит... - в этот момент Лешка пожалел, что нельзя помянуть графа Монте-Кристо. - А отрава меня не возьмет. Это семейное дело, Пачинусы с ядом в крови с детства растут.

- Совсем дурачок, - улыбнулась она. - Тогда дождутся, когда уснешь, и перережут глотку. В окошечко стрелой из лука ударят. Скрутят пять силачей, а один придушит шелковой веревочкой. Ты что, вообразил себя неуязвимым Ахиллом? Они найдут твою пятку, Аль.

Он чуть посмурнел лицом и она поняла, что своего добилась. И была рада. Когда он подошел, присел рядом и просто и спокойно предложил:

- Рассказывай. Что хочешь то и рассказывай.

Нерезза не смотрела на него, ей сделалось дурно. Так бывало, когда вразнос шло всё: за окнами вопили в экстазе страстные любовники, рядом сидел мужчина, которого она очень хотела, а надо было рассказывать о том, что его решили завтра убить. Решили властные, великие рода Венеции - а это значило одно - его найдут и убьют, по его следу пустят мастеров, от которых не скрыться. Как бы он не прятался - его убьют. Так решила Сиятельнейшая Венеция - великая и грозная, неумолимая и вездесущая.

Она рассказала о вечернем малом совете нескольких либрадоро, и о том, что Паскуале её уверил - Пачино не жить. Так решили дож и либрадоро. Это приговор. Завтра его пригласят во дворец дожей, и он уже не выйдет из него живым.

- Да, дела нарисовываются зловредные и дюже паскудные! Но мы не привыкли отступать, - Аль снова был весел и совершенно невозмутим.

Не могла она его понять. Но одно она понять хотела, и поэтому прямо спросила:

- Ты почему меня не хочешь? Как женщину ты меня совсем не хочешь. Не надо мне ерунды про куртизанок и прочей ерунды врать. Ты меня лично не хочешь, что со мной не так, Пачино?

Он посмотрел на неё так, словно она его отвлекла от вкусного пирожка, от предвкушения новых приключений. Ей сделалось неудобно, даже жалко саму себя! Вот ведь сволочь какая! А он опять немного посоображал, даже покусал губу и пошмыгал носом, но принял решение и честно ей выдал:

- Ты черная. Я не сплю с черными женщинами. Это мой пунктик такой. У всех свои недостатки. Я не сплю с еврейками и черными женщинами.

И она замерла от подобной дикости! Вот так дела. Уму непостижимо. Ничего непонятно, так не бывает.

- А что не так с черными женщинами? Я не спрашиваю, почему ты меня чернишь, я не черная, - совершенно серьезно и очень желая узнать правду, продолжила она допытываться до этого ненормального.

- Не надо меня дурить. Ты пахнешь черной женщиной. У вас особый запах. Честно говорю - это не моё. С еврейками там другие заморочки, тебя не касаются. Но ты черная, Нерезза. Не знаю, твоя мама или папа были негусами, но не надо меня дурить. У тебя губки черные, и запах черный. Мне достаточно. Не могу. Не хочу.

- Ты меня не пробовал!

- Вот ты смешная чукча! Так нельзя. Когда ты можешь всё - запрещай себе всё. Абсолютно. Я не ем холодец, вообще, никогда даже не пробовал, но не буду его кушать, ни крошечки. Тьфу. Ты не знаешь что это такое. Это северное блюдо, там холод нужен и лёд, чтобы приготовить.