Академия темных властелинов - Мамаева Надежда - Страница 26

— А я тебя недооценил… Думал, просто глупая и чуть наглая провинциалочка.

Он наклонился и, схватив меня за подбородок, пристально посмотрел в глаза:

— Будь я не так уверен, что передо мной именно та девушка из захолустья, что пришла ко мне ночью сама, в наивной надежде, что если я разделю с ней постель, то и безропотно позволю надеть на себя брачный браслет, подумал бы, что сегодня у меня в гостях просто похожая красотка.

Если бы я была Рей, восемнадцатилетней юной дурочкой, то на такие слова залепила бы пощечину. Но, увы, разница почти в десять лет ровно в это же число раз тормозит необдуманные выплески эмоций. Кто-то называет это опытом, кто-то — умением сдерживаться. Так или иначе, но только не ныряя с головой в эмоции, можно ответить достойно. Провокацией на провокацию.

— В каждом заблуждении есть доля истины, но чаще — наоборот, — я выдохнула эти слова ему прямо в лицо. Без ноток соблазна. Они здесь были излишни.

Зрачки мужчины расширились, дыхание чуть участилось. Его тело, до этого бывшее на взводе и не получившее разрядки, напряглось.

Мы так и замерли. Глаза в глаза. Не шевелясь. Запах пота и желания. Смятые простыни за широкой спиной. Его хриплое дыхание. Мои ровные вдохи и выдохи. Он наклонился с недвусмысленным желанием: чтобы даже не поцеловать — смять мои губы, но усмешка вкупе с ехидным: «На те же грабли? Увольте», — вылилась на блондина ушатом холодной воды.

Он разозлился:

— Ты ненормальная! Провоцируешь, дразнишь и тут же бьешь наотмашь. Тебе нужна моя помощь, но ты не просишь. Ты ее требуешь!

— Знаешь, та мудрая женщина, что меня воспитывала, как-то сказала, что если тебя ударили по правой щеке, подставь левую, а сама врежь кулаком в солнечное сплетение, потом вторым — в челюсть, а дальше действуй по ситуации…

— А она не учила тебя вообще не нарываться на пощечины?

— И этому тоже, — вздохнула я и, вкладывая в голос все свое обаяние, добавила: — Но ведь по-другому ты бы меня не пустил переночевать.

Говоря все это, я не отрывала он него взгляда. Пристального. Не умоляющего, не флиртующего, но чисто женского.

— Вот ведь зараза! — в сердцах бросил Эрвин. — Оставайся.

Он встал, ни разу не целомудренный, обнаженный, злой скорее уже на себя, нежели на меня, что поддался, согласился.

— Спасибо, — прошептала в ответ.

Я не праздновала победу — внутри хронограф отсчитывал последние мгновения. Не прошло и минуты, как по коридору послышались шаркающие шаги. Это вахтер, не дождавшись «роженицы», решил лично проверить, все ли в порядке, и вынести (если и правда дело пошло) или вывести (симулянтку под белы рученьки) брюхатую.

Когда раздался стук в дверь, Эрвин уже накинул черный халат.

— Это по поводу меня.

— Проскочила мимо вахтера? — понимающе хмыкнул адепт.

Видимо, в его практике этот случай был отнюдь не первым, скорее уж сто первым.

Я молча пожала плечами и развела руки в стороны: дескать, что поделаешь. Получила в ответ ироничный взгляд и изогнутую в насмешке бровь.

— Сиди здесь, разберусь.

По этому «разберусь» поняла, что все же, несмотря на весь его кобелизм и сволочизм, была в этом Эрвине исконно мужская черта: если он что-то решил, то уже не отступает. Своеобразный кодекс чести у бесчестного.

Щель между открывшейся дверью и косяком загородила широкая мужская спина. Сипловатый голос вахтера и уверенный — Эрвина.

А я поймала себя на мысли, что с момента появления в этом мире впервые мои проблемы кто-то решает за меня.

Когда адепт вернулся, усмехаясь, я не выдержала:

— Что? — и едва успела сцедить зевоту в кулак.

Пережитое давало о себе знать, и когда поняла, что геноцида отдельно взятой псевдобеременяшки не будет, усталость навалилась бетонной плитой.

— Спи уже, недоразумение, — покачал головой Эрвин.

Я сочла это за приказ и как была, сидя, покачнулась и упала боком на кровать. То ли провалилась в сон, то ли в полуобморок.

Как сквозь плотную пелену почувствовала: чьи-то руки меня аккуратно укрывают. А потом прошелестел задумчивый шепот:

— И как я такую занятную умудрился проглядеть?

Утро встретило меня ласковым прикосновением солнечного луча и настырным тычком чего-то мокрого и щекотного в нос. Открыла глаза и убедилась: таки крысявка решила поработать будильником на полставки.

— Просыпайся, соня, — пропищала она мне в ухо, — пока этот ухажер глаза не продрал. Переночевала — и будет с тебя.

С таким нехитрым планом головастой я была полностью согласна. Хотелось, конечно, помыться и поесть, тем более что заботливый хозяин повесил у моего изголовья халат, а на столе лежали фрукты — свидетели так и не совершившейся вакханалии Эрвина с блондиночкой. Но я прекрасно понимала, что вчерашняя хохма — поутру уже не хохма, и если мне удалось накануне напроситься на ночлег, то сейчас хозяин может потребовать плату за постой.

А я как истинная внучка еврейской бабушки предпочитала не натуральный расчет и не денежный, а записать услугу в счет давешнего долга Эрвина перед Рей.

Оттого, подобрав ботинки, на цыпочках прокралась к двери и тихонько выскользнула в коридор. Общежитие еще спало тем безмятежным сном, что бывает лишь в ранний рассветный час, когда каждый звук — как горное эхо, а воздух до холода чист.

Вахтер, прикорнув на своем посту, опустил голову на сложенные руки. Я уже было хотела так же незаметно выскользнуть на улицу, когда крысявка меня остановила:

— Сними сторожевой аркан, а то всех перебудишь.

Я уставилась на нее недоуменно.

— Ех ты… — только и протянула крысявка, а потом, ловко перебирая лапками, спустилась с моего плеча и, виляя хвостом, потрусила к двери.

Там она с ловкостью скалолазки по клепкам, петлям и скобам добралась до замка и… всунула хвост в скважину. Энжи окутало серебристой магией, отчего голохвостая чихнула, но упорно продолжила взлом.

Вахтер сонно причмокнул губами, но так и не проснулся, когда замок с тихим скрежетом открылся.

Ворота, увы, так просто было не отворить, оттого пару часов я провела на одной из лавочек. Благо время удалось провести с пользой: талмуд по законам империи оказался весьма занимательным.

А едва врата заскрипели, распахивая створки, я поспешила в город. Если верить расписанию в выданном мне пергаменте, завтра начинаются занятия. А в полдень мне еще нужно встретиться с муженьком…

Временное жилье нашлось быстро. Как оказалось, не я одна в академии озадачена проблемой, куда складировать свои кости. За воротами магистерии имелось аж три доходных дома. Как говорится, на любой вкус и кошелек. Мне особо перебирать не приходилось, оттого я сговорилась там, где цена за постой была самой низкой. Правда, сам процесс этого сговора…

Хозяйка, еврейшей души женщина, несмотря на то что гоблинша, напомнила мне тетю Моню, бабулину соседку. Та, когда ее ненаглядный Семочка упал с горки и сломал ногу, вопрошала костоправа в платной клинике: «За шо таки дорого наложили гипс?» Врач не растерялся и ответил в тон: «Понимаю, у вас горе и вы хотите поторговаться…» Вот и гоблинша, содержательница дома, была из той же породы: пришлось долго слюни по щекам гонять, прежде чем горбатая карга согласилась на три серебра в месяц (супротив поначалу заявленных пяти) за каморку на чердаке.

Пока мы поднимались по скрипучей лестнице, я убедилась: дом не только доходный, но и очень веселый. Из-за дверей слышались то крики (прямо как будто грузины на депиляции, ей-богу), то стоны, смех, шумные разговоры. В общем, жизнь тут бурлила, била ключом. Причем разводным и сразу по барабанным перепонкам.

Зато, несмотря на тесноту, комнатка оказалась вполне милой и даже с таким чудом, как древний медный кран, рядом с которым соседствовал каменный кругляш — местный аналог плиты.

Кабинет размышлений же был этажом ниже. Когда мы проходили мимо него, хозяйка махнула на дверь с ромашкой и пояснила, что это женский. Мне стало интересно: а мужской как обозначен? Если использовать все ту же растительную символику, то ближе всего по смыслу исконно русское огородное растение — хрен. Впрочем, свои мысли я оставила при себе.