Золотой Конвой. Дилогия (СИ) - Соколов Лев Александрович - Страница 37

Ведь книжная история для обычного человека, - это всегда нечто вроде художественного романа. Ты умом знаешь, что описанное было, но это ничего не дает сердцу. Это просто текст на страницах. Но сидя здесь, в старом остроге, слушая фрагменты из дневника давно мертвого штабс-капитана, и одновременно вертя в руках вещи, которых он касался, и которые оставил больше ста лет назад... Это было удивительное ощущение. История ожила, превратилась из страниц в реальность, дохнула на меня живо и сильно. Это было трудно передать словами, но я это чувствовал.

- Дай карандашик, - Попросил меня Иван.

Я передал ему карандаш, из сумки штабс-капитана, а сам продолжил размышлять. Интересно, как сложилась потом судьба этого Медлявского? В блокноте, на тылу обложки даже было приклеено его фото. Он оставил здесь, на ящиках с булыжниками, свою планшетку, и ушел. Наверно он оставил её здесь как свидетельство. Но как сложилась его судьба дальше? Вышел ли он из тайги живым? Пережил ли гражданскую? Он эмигрировал? Или примирился с новым режимом? Чем занимался? Родил-ли после себя детей? Живы ли его потомки? Все это было мне интересно. И скорее всего, я так этого и не узнаю...

- Да, парни. - Сказал Павел, отставляя пустую консервную банку. - Неловко получилось с моей семейной легендой. Втравил вас, потащил черт знает куда... Я-то ладно, хоть по пути предка прошел. Слушайте, я вот думаю. Эти вещички из сумки, винтовка ржавая. Я еще в валу в комнате копье у стены видел. Может они чего-то стоят? Можно еще поискать, какую мелочевку. И все это продать. Я вам даже все деньги с этого отдам. В компенсацию.

- Да ну брось, - перебил я его. - У нас договор, все делим на троих. Только я тебе честно скажу, не хочу я ничего из этого продавать. Оставил бы как память.

- Ну или так, - легко согласился Павел.

Иван сидевший напротив нас, вдруг засмеялся. Сперва тихонько, будто завелся маленький моторчик, а потом все громче.

- Вань, ты чего? - Спросил я.

Иван не ответил, он откинулся на свой рюкзак, и заржал аки конь. Затем вдруг резко выдохнул, и рывком вернулся обратно в сидячее положение, крепко хлопнув себя по колену. Глаза у него были шалые.

- Скисли?! - Трубным голосом вопросил он. - Нашли транспортир и карандашики, - и успокоились? Разобрали барахло на сувениры, и расползлись обратно по норам? А вот фиг! - Он выставил мне под нос пухлый объемистый кукиш. - Быстро сдаетесь, девчата! Ты Лёва у меня еще будешь просить прощение за 'Пантеру в болоте'. - Он оглядел нас бешенными, веселыми глазами, - что сидите, как погорельцы? А сплясать не хотите? Балбесы! Не было золота, да! Все правда, не было. Но оно - было! Было! И сейчас есть! И лежит здесь, рядом! А мы ж чуть не ушли, едрить-колотить!

Я переглянулся с Павлом. Лицо у того вытянулось.

- Ты чего гонишь, Иван? - Спросил Павел.

- Вань, ты здоров? - эхом отозвался я.

- Здоровее вас, болезных! - В полном восторге захрюкал смехом Иван.

- Что это значит 'золота не было, - но оно было'? - Растерянно спросил я.

- А то и значит. - Фыркнул Иван, потрясая старинным блокнотом. - Дневник не врет. Этот Медлявский пишет, что конвой оказался пустышкой. Только вот, кто-то из дневника выдрал последнюю исписанную страницу. Смекаешь? Вся история, кроме последнего пункта. Писали карандашом, сильно нажимали, и на чистой странице, через исписанную, вмятины от грифеля остались. Те же слова, только невидимые. А я чистый лист приложил, и проштриховал. Помнишь, как мы в детстве, изображения с монет на лист перештриховывали?.. И вот тебе текст с последней выдранной страницы. Здесь все и сказано, про золото.

- И что там? - Посунулся вперед я.

- Ах, испорченный отпуск, ах 'пантера в болоте'... - со скорбным видом, поднял глаза вверх Иван.

- Ваня, - серьезно пообещал я, - я потом перед тобой на колени упаду, и буду лбом в землю долбиться, сколько скажешь. Но сейчас скажи, - чего ты нарыл?

- Ладно. - Смилостивился Иван. - Слушайте, про конец конвоя. Вот что вышло с золотом...

***

Это был нелегкий труд. Покойники уже начали застывать, и тащить их приходилось будто неуклюжые чурбаки с не отпиленными ветвями. Спасал только снег, который позволял волочить. Они сбросили последнее тело в яму, перекрестили её. Потом развели затухший костер, растопили котелке перемол с салом, согрелись перекусили.

- Пора уходить, - сказал краском Екимов, отогревая у умирающего костра озябшие пальцы.

- Пора. - Согласился Медлявский. Еще только одно. У меня здесь остался еще один человек. Прапорщик Краузе. Он сидел с винтовкой на той скале... Это нам по пути.

- Заглянем. - Согласился Екимов. Раз уж начали, приберем до конца.

- Слушайте, Екимов - Медлявский вспомнил свой последний разговор с Краузе - У вас в отряде не было такого Владимира Сенцова? Бывший царский офицер.

- Был. - Кивнул Краском - Был такой. Артиллерист от бога. Погиб в нашу первую стычку. Знал его?

- Нет, слава Богу. - Медлявский качнул головой. - Краузе знал. Близкие товарищи по училищу. Краузе в него пулю и вложил. Переживал потом.

- Усобица. - Екимов вытер иней с усов и щетины. - Паскудное это дело.

- Да... - Медлявский на секунду прикрыл глаза. - Как же мы дошли до такого дерьма, Екимов? Я вижу в этой безумной бойне тех, кто превратился в мясников, и вижу тех, кто остался людьми. Все перемешаны. Разделение проходит не по границам политических партий. Со всех сторон есть нормальные люди. Почему же мы не смогли договориться? Русские не должны стрелять в русских. Не должны.

- На фабриках бывал когда, до войны? - Спросил Екимов.

- Нет.

- А мне доводилось. Повезло, потом приметил меня человек. Взял в учебу на завод, выучился я на слесаря-лекальщика. Вышел я в люди не последний человек стал на Мотовилихе. Но те - первые месяцы на фабрике Скоромыслова... Там такое скотство творилось... Сам не увидишь, не передать. Вонь, грязь, люди как свиньи. Хуже, чем свиньи. И работа, по четырнадцать часов в день. Четырнадцать! А с фабрики не выпускают. Живешь прямо при ней. Иначе штраф. А хочешь купить еды, - покупаешь в прифабричном магазине, где цены втрое. А в сортирах не убирают, - знаешь, почему? Владелец объяснил, - если в сортирах убрать, рабочие начнут там отдыхать... Такие дела.

- Ужасно, - согласился Медлявский. - Но ведь и мы за перемены! Сибирская директория не за восстановление царской власти. Мы...

- Не царь на той фабрике людей гнобил. - Перебил Екимов. - Позволял, да. Наплевать ему с его царского насеста было, - может быть. Но гнобил нас владелец-буржуй. И вы хотите, чтобы буржуи были. А мы - чтоб не было. Вот и вся политика. И ты прав. Не должны русские стрелять в русских. А жилы тянуть одни русские из других - должны? Должны быть среди русских упыри, -которые сосут из работяг здоровье, и превращают их кровь в свою деньгу? Подлость и скотство укоренились. А что теперь - это уже ответ идет. И это я с тобой говорю, потому что кое-чего в жизни видал. А работяга с фабрики, тебе бы сразу лицо кулаком проштробил. Потому что, в нем ничего кроме ненависти нет. Одна у него политическая программа Буржуй-Фонарь-Веревка. Ему эту программу очень долго вколачивали. Каждый день, по четырнадцать часов.

- А что они смогут построить? Твои, - у которых только ненависть? Разрушат, да. А построят-то что?

- Новый мир построят. У кого самого шкура в рубцах, - других пороть не будет.

- Но нельзя же все рушить, Екимов. Реформировать надо.

- Кто мешал? Долгие годы шло до точки. А теперь поздно. Реформа с помощью винтовок идет. Реформируют живых врагов в мертвых.

- Понимаешь, Екимов, вот какая аналогия... ну, сравнение то есть: Нельзя сносить до снования дом, в котором живешь. Худую лодку посреди океана не раскачивают.

- Дом сгнил и рухнул, лодка утонула. Хоть шатай её сидя на дне, хоть нет... Только кое-кто еще этого не понял. Ничего, прозреют. Только многим уже поздно будет.

- Но кто вас ведет? Ваш Ленин - немецкий шпион.