Иначе — смерть! - Булгакова Инна - Страница 11

— Ты ощутила запах миндаля?

— Нет, я в этом не разбираюсь.

«А я разбираюсь!» — отметила про себя Катя.

— Почему же поставила стакан назад?

— Я подумала: а вдруг от этого коньяка он и омертвел.

— Понятно. Дальше!

Дуня замолчала, побледнев, подойдя, видимо, к самому «жуткому месту» своего повествования.

— В полной тишине я услышала голоса. Нездешние, не наши. Вы мне верите?

— Господи, помилуй! — взмолилась Катя. — Слуховая галлюцинация от нервного потрясения.

— Вот и дундук то же сказал! — Дунечка в упор глядела на нее. — Я была в полном сознании и слышала — вот как сейчас вас слышу. Екатерина Павловна, ну хоть вы мне поверьте!

И Катя сдалась.

— Поверю. Только опиши все четко, ясно, без истерик и сдвигов.

— Детские или женские голоса лепетали что-то в своеобразном как бы ритме под какой-то небесный звон.

— Почему «небесный»?

— Ну… я такого никогда не слышала, а с шести лет в музыкалке мучаюсь. Ну, серебряный, стеклянный, колокольный… ну все вместе.

— То есть голоса пели под музыку?

— Не пели. Как бы переговаривались. И не под музыку.

— Эолова арфа в горних сферах, — пробормотала Катя. — Это Моцарт.

— Ну уж нет. Но вы очень красиво сказали. Они повторялись и повторялись, а я стояла и слушала.

— Ты хоть одно слово поняла?

— Вы думаете, в загробье по-русски или по-английски общаются?

— Дуня, без сдвигов!

— Никаких сдвигов. Это было, и я никогда не забуду.

— Кто-то включил магнитофон или транзистор?

— Исключено! В этом я как раз разбираюсь.

— Но если звуки отдаленные, с улицы или даже с соседней…

— Я не сказала главного: они раздавались в той комнате. Очень тихие, да, но их источник был там. Я это просто знаю. Ну, словно попугайчики на занавесках заговорили.

— Птицы в саду?

— Нет, в комнате. Человечьи голоса, только очень странные.

— Где ты стояла?

— Напротив Глеба, возле кровати. И чувствовала… как это называется?.. запредельное. Вот мертвец улыбается, голоса заговорили. А потом, когда я узнала, что там его отец отравился, я поняла: их души переговаривались.

— Понятно, почему следователь принял тебя…

— Но вы-то!

— Я знаю тебя лучше, уже восемь месяцев, — Катя улыбнулась. — Ты — девочка с характером, разумная. Повзрослеешь…

— Я — взрослая!

— Повзрослеешь, Бог даст, перестанешь бредить Америкой и слушать магов-шарлатанов по московской программе…

— Да черт с ними, с магами, я за это не стою! — легко согласилась Дуня. — Я только вам так подробно рассказала. Объясните, что со мною было.

— Ты эти голоса до утра слушала?

— Недолго… а может, долго, не знаю. Я их спугнула. Нечаянно шевельнулась и задела ящики на кровати. Там постели не было, а на железной сетке нагромождены ящики, для рассады, по-моему, земля просыпалась. Этот жуткий грохот их спугнул.

— И наверное, дал возможность кому-то сбежать, — пробормотала Катя.

— Кому? Там никого не было.

— Ты ощущала чье-нибудь присутствие в комнате?

— Отца и сына.

— Дуня, не дури!

— Как же я не ощущала, когда тень вздрогнула и голоса заговорили. Глеб сказал: «В ином измерении», — слезы зазвенели в ее голосе. — У мертвых.

— Дуня!

— Или у него и у меня крыши потекли?

— У обоих — так не бывает. Я тебе верю, значит, там кто-то прятался.

— Негде!

— Вот скажи: дверь дачи открывается вовнутрь или наружу?

— Кажется… вовнутрь. Да!

— Вспомни: звучали голоса… Занавески были раздвинуты?

— Да. То есть не до конца, но выход в сад весь виден. Я вбежала, раздвинула.

— Когда упали ящики, что ты сделала?

— Бросилась подбирать… поставила на место.

— А потом?

— Захлопнула дверь, замок автоматический, и села на кровать. На другую, которая была застелена верблюжьим одеялом.

— Почему?

— Мне было страшно.

Катя почти физически ощущала, как тихая ее, такая родная обитель, с зеленоватым воздухом от липы за окном, отравлена страхом «не от мира сего». От которого не спрятаться, как в детстве, под одеяло и не выплакаться всласть. Почувствовав головокружение, встала и подошла к форточке вдохнуть гремучую городскую гарь. На той стороне, возле дома с красной крышей, где аптека, стоял Алексей. Они посмотрели друг на друга, вдруг заколотилось сердце, он пересек улицу.

Лестничная клетка тонула во мраке, снизу, из мутного подъездного окна, — у которого стоял когда-то Глеб, — поднимался рассеянный свет, и послышались восходящие шаги… выше… выше… Соседская дверь медленно открылась, выплыла Ксения Дмитриевна в длинном своем халате из лилового бархата; в руках — перевязанный веревочкой пакетик для мусорного бака во дворе.

— Ох, Катя! Ты меня напугала. Что вы тут на сквозняке?..

Катя обернулась: Дуня стоит на пороге.

— Ждем гостя, слышите?

Неторопливые тяжелые шаги приближались, за изгибом лестницы показался Алексей. Сдержанно поклонившись женщинам, он обратился к Кате, так же сдержанно:

— Можно к вам в неурочный час?

— Пожалуйста.

Ксения Дмитриевна тотчас же двинулась на выход, за нею — поспешно Дунечка.

— Так до пятницы, Дуня?

— Ага, Екатерина Павловна, я перевод подготовлю!

Прошли в кабинет, сели: он на диван, она за стол.

— Что-то случилось, Алексей Кириллович?

— Что-то? — повторил он с вопросительной иронией.

— Ну, вы не в свой день.

— Как и девочка, да? — помолчав, он заговорил серьезно. — Что-то случилось, Екатерина Павловна, и я в вашем распоряжении.

— Но… что вы имеете в виду?

— Смертью пахнет.

Катя вздрогнула.

— Это фигуральный оборот или…

— Что «или»?

— Вы знаете запах миндаля?

— Цветущего дерева — да. Думаю, в коньяке я б его различил.

— В каком коньяке?

— Екатерина Павловна, что с вами?

— Я уже говорила вам: дело закрыто.

— Но вы же так не считаете, правда? И лезете, извините, в самое пекло.

— Что вы знаете? — спросила Катя тихо.

— Меньше вас. Я хотел бы знать.

— Зачем?

Алексей улыбнулся, блеснули белые крупные зубы.

— Надо же выручать прекрасных дам из беды.

— Я не вхожу в эту категорию, — отозвалась Катя холодно. — Надеюсь, Агния дала вам свой телефон? Или я могу посодействовать.

— Дала, не суетитесь.

— Вот и выручайте!

— А возможно, и придется, — он помолчал. — Вам известно, куда она поехала в ту пятницу после того, как мы расстались?

— Домой, она говорила.

— Врет. В 20.35 Агния села на каширскую электричку, которая останавливается, между прочим, в Герасимове.

— А, вы за ней следили?

— Заниматься слежкой, если вы помните, любил Глеб… еще есть любители, — Алексей поморщился. — Я к ним не отношусь.

— Откуда же вы знали, куда она поехала?

— Возле платформы я покупал пирожки с мясом на завтрак. А расстались мы с ней в метро у автоматов. Она бросила монету и двинулась к эскалатору. И вдруг спустя три минуты промчалась мимо меня, не заметив, и успела заскочить в последний вагон. Кстати, перед этим тридцать минут электричек не было, так что, возможно, она ехала вместе с Глебом.

— А вы уже знали про расписание, про электричку…

— Нет, машинально запомнил время на перронных часах, а проверил потом, после рассказа Дуни.

— Зачем?

— Меня интересует, — отчеканил Алексей, — кого обвинил юноша тут за столом и был ли кто-то третий на даче.

Опять закружилась голова, как от вина с терпким тонким букетом. Катя подошла к окну. Он пристально наблюдал. «Я его боюсь — давно, с первой встречи… но не могу выгнать… какое-то безволие, гипноз — оттого еще более боюсь».

— Он нас разыграл, — ответила она вяло.

— А после розыгрыша взял да отравился, так?.. Нет, Екатерина Павловна, он не играл… то есть играл, конечно, но всерьез. В ком, в ком, а в юношах я разбираюсь.