Сиреневый туман, любовь и много денег - Черкасов tm Дмитрий - Страница 35

• Предыдущая
• 35/57
• Следующая

— Во, блин, ништяк! Ух, ништяк!

Палач смотрел вперед, на дорогу, и молчал. Потом сказал:

— Все, хватит базарить. Подъезжаем.

«Вольво» переехала через реку Смородину и повернула в сторону Устюжинской косы. Теремок, знавший, что Устюжинский проспект упирается в Яхт-клуб, спросил:

— Это мы в Яхт-клуб едем, что ли?

— Нет, — ответил Палач, — ближе.

На Устюжинском проспекте было пусто. Ни машин, ни людей. «Вольво» двигалась между двух бетонных заборов. Свернув в тупик, под прикрытие трансформаторной будки, «вольво» остановилась у ворот, выкрашенных в синий цвет. Судя по траве, в обилии росшей перед воротами, ими давно уже никто не пользовался. Палач, не выключая двигателя, сказал:

— Все, приехали, выходим.

Теремок с Грушей, торопясь побыстрей получить свою часть миллиона, тут же выскочили из машины и стали озираться по сторонам.

Палач, не торопясь, посмотрел по сторонам и, убедившись, что в тупике никого кроме них нет, вынул из кармана деновский «Макаров» и аккуратно выстрелил Теремку в голову, а Груше в грудь.

Оба повалились на землю, не успев даже удивиться.

Палач сделал контрольные выстрелы и быстро уехал с места преступления. Выезжая обратно на Тихорецкую, Палач усмехнулся и произнес свою любимую фразу из фильма «Свой среди чужих…»:

— Это нужно одному…

Через час Палач сидел в кресле напротив Салтыкова и рассказывал о том, как они, преследуя машину одного из кабачковских лохов, заехали на Устюжинский проспект в какой-то тупик. Теремок с Грушей вышли из машины, чтобы лоха мочкануть, а он, типа, отъехал на десять метров, чтобы запарковаться по-нормальному, как вдруг подлетел из-за поворота черный джип, из него — бах, бах, и оба наповал! Ну, Палач, не будь дурак, по газам и ноги! Еле ушел. Жалко пацанов, полегли ни за что…

Салтыков, держа в руке хрустальный стопарик с коньяком, злобно сощурился, поиграл желваками и проницательно, как ему казалось, посмотрел на Палача.

— Ну, и что думаешь? — спросил он, когда Палач окончил рассказ.

— А что тут думать, Николай Иваныч, — возмутился Палач, — кабачковские козлы нас в ловушку заманили. Подстроено все было заранее, точно.

— Правильно думаешь. А что делать думаешь?

— Замочить их всех, пи… ов, надо, вот что!

— Верно думаешь. А не думаешь, что они нас первые замочат?

— Так ведь смотреть надо, Николай Иваныч! — Палач развел руками. — Эти-то выскочили из машины, как на бульваре, надо же и за поляной следить. А еще прикрытие должно быть. Меньше двух машин на дело ездить нельзя. Хитрые сволочи, эти «кабачки».

— И то верно, думаешь, — Салтыков выпил коньяк. — Тебе не предлагаю, ты за рулем. Езжай к пацанам. Там, «На нарах», сходняк сегодня будет.

— Думаешь, думаешь… Сам-то ни хрена не рубит в деле, а ты за него думай, — передразнил главаря Палач и плюнул под ноги. — Достану «лимон», сколочу свою банду, тогда и думать буду, а сейчас не думать, а трясти надо.

Подъезжая к дому на Агрегатном, Бекас думал о том, что, взяв злополучный миллион, он даже на десять процентов не осознавал, насколько вредным это может оказаться для его здоровья. То есть, он предполагал, что могут быть осложнения, и даже воображал, как за ним, стреляя из всех видов оружия, гонятся злодеи и кричат: «Отдай наши деньги!»

Но в мыслях это было слишком похоже на кино, в котором ты сам не участвуешь и в глубине души знаешь, что после съемки эпизода убийцы и их жертвы будут, смеясь, хлопать друг друга по плечам и пить «Coca-Cola».

В создавшейся ситуации он сам становился участником событий, которые нельзя было остановить с пульта дистанционного управления простым нажатием кнопки «стоп». Ну, положим, история с машиной, разбившейся в строительном котловане, не имеет никакого отношения к миллиону. Но парень, который сидел сейчас примотанным к креслу — это уж точно первая и очень опасная весточка от хозяев миллиона. События наверняка теперь посыплются, как картошка из дырявого мешка. Это только начало. Что-то будет впереди?

Выйдя из машины, Бекас захлопнул дверь и направился во двор. В подворотне он, воровато оглянувшись, быстро вынул «беретгу» из кобуры, передернул затвор и спрятал руку с пистолетом под курткой. Медленно открыв дверь в парадном настежь, он придержал ее ногой и прислушался. В парадном было тихо. Поднявшись на третий этаж, Бекас выставил «беретгу» перед собой и тихо повернул левой рукой ключ. Дверь отворилась на несколько сантиметров и остановилась. Он резко распахнул ее и отступил на другой конец площадки. Тишина. Медленно, как гепард, крадущийся к добыче, Бекас проник в квартиру и бесшумно обошел ее. Заглянул на антресоли. Никого. Тогда он вернулся в прихожую и запер дверь на все замки и засовы.

Пленник неподвижно сидел в той же позе, замотанный, как пациент травматологического отделения из какой-нибудь комедии. Бекас вдруг подумал — а может, он умер? Может, это и к лучшему.

Убрав пистолет в кобуру, Бекас прошел в кухню и поставил чайник. Он не мог, да и не хотел избавляться от этой всеобщей российской привычки — по любому поводу пить чай или кофе. Пришел — чайку. Уходишь — чашечку на дорожку. И так далее.

Поставив чайник, он прошел в комнату и занялся своим клиентом. То есть, теперь уже пациентом. В медицинском шкафчике Роман обнаружил хирургические ножницы с тупыми концами и, подойдя к Скорпиону, приступил к его частичному освобождению.

Начал Бекас с того, что разрезал ножницами скотч, обматывавший голову, от виска до шеи. Потом сказал:

— Сейчас будет больно.

И резким круговым движением сорвал с головы неподвижного человека сразу весь широкий пласт слипшегося скотча, охватывавший его голову.

Скорпион застонал сквозь зубы. Видимо, это было действительно больно. На скотче осталось много волос. Все лицо Скорпиона было покрыто белесыми слежавшимися складками от скотча. Бекас сходил в ванную за полотенцем и вытер сидящему лицо. Полотенце бросил на пол.

Бекас заметил посиневшие кончики пальцев, торчащие из-под витков липкой ленты, и ему стало стыдно. Он, злясь на себя за излишнюю совестливость и мягкотелость, освободил пленнику кисти рук и запястья, а потом перерезал и веревки на ногах, так что у пленника остались примотанными к креслу только голени и предплечья.

— Как вас звать? Точнее, как к вам обращаться?

Сидящий поднял на него взгляд и, помедлив, ответил:

— Мое имя — Тимур.

Бекас кивнул и сказал:

— Хорошо. Тогда слушайте меня внимательно, Тимур. Я еще раз задам вам тот же самый вопрос. Если вы сможете ответить на него так, что я буду вынужден с вами согласиться, я отпущу вас. По-настоящему. Не «сделаю вас свободным», как обещали мне вы, а действительно дам вам уйти и жить дальше. Я повторяю этот вопрос: ЗАЧЕМ МЕНЯ УБИВАТЬ? НЕ ПОЧЕМУ, а ЗАЧЕМ?

Скорпион смотрел прямо перед собой и молчал. Некоторое время молчал и Бекас.

— Если это был слишком сложный вопрос для вас, тогда я буду задавать вопросы, на которые вы сможете ответить, — сказал Бекас и достал из принесенного от Гоги полиэтиленового мешка сверток со шприцом и ампулами.

Тимур уставился на все это богатство с некоторым беспокойством. Бекас, увидев это, спросил:

— А что, вы хотели со мной как-то иначе разговаривать? Насколько я помню, ногти вы у меня вырывать не собирались.

Тимур закусил губу и, нахмурившись, отвернулся.

«Ага, — подумал Бекас, — пробрало тебя, наконец! А каким невозмутимым и любезным ты был, когда я так же беспомощно сидел в этом кресле! Сволочь ты в сущности профессиональная — вот ты кто! А все равно жаль…»

Заглянув в инструкцию, Роман покопался в ампулах и выбрал ту, на горлышке которой был синий ободок.

— Ну-с, можно начинать, — сказал он и посмотрел на Тимура.

Хладнокровие исчезло с лица привязанного к креслу человека, и вместо него выглянули вдруг отчаяние и паника. Тимур смотрел на Бекаса, как животное со сломанным позвоночником, и молчал. Когда Бекас представил в этом кресле себя, а напротив — Тимура, руки которого наверняка не дрожали бы, как сейчас у Бекаса, ему стало сильно не по себе.

• Предыдущая
• 35/57
• Следующая