Сиреневый туман, любовь и много денег - Черкасов tm Дмитрий - Страница 22

• Предыдущая
• 22/57
• Следующая

С него было достаточно сознания того, что он все делает правильно. Он вспомнил вдруг Тимура и остальных ребят, с которыми провел на спецбазе две недели, и ему стало приятно. Все они очень понравились ему, и он знал, что никогда их не подведет. Он не помнил, что именно должен сделать, но знал, что не ошибается в своих действиях и что все идет по плану.

Доехав до станции «Каменья», Серега вышел из электрички и, стоя на платформе, дождался, когда поезд скроется за поворотом. Стало тихо, как обычно бывает за городом, и только в рельсах пощелкивали колеса удалявшегося поезда. Серега вдруг увидел перед собой лицо Тимура, глядящего на него с надеждой и строгостью. Он вспомнил, как Тимур говорил ему:

— Мы все надеемся на тебя. От тебя зависит безопасность нашего дела. Помни об этом.

«Да, — подумал Серега, — на меня можно положиться. Я не подведу».

Он посмотрел на часы и, спустившись с платформы, зашагал вдоль путей вслед уехавшей электричке. Он уверенно шел, зная, что скоро выполнит важное задание. Через сорок минут он снова посмотрел на часы и остановился.

Рельсы негромко сказали ему о том, что сзади приближается поезд. Посмотрев в ту сторону, он увидел на расстоянии километра игрушечные вагончики, показавшиеся из-за леса. Серега знал, что это был московский экспресс.

«Не подведи нас», — снова услышал Серега голос Тимура.

— Да не подведу я, — вслух ответил он, зная, что сейчас выполнит важный приказ, и шагнул на рельсы…

У дорожной обходчицы Прасковьи Тихоновны заболела сменщица. Дура, есть дура. Говорила ей — не бегай ты после бани за своим пьяным охламоном. Сам приползет на автопилоте. Нет, пошла, искала его по кустам и заборам, нашла, притащила на себе. Что мылась, что не мылась. И вот результат. «Тихоновна, выручай! Я вся горю, не пойму от чего».

Вот и шла Прасковья злая и невыспавшаяся по железнодорожной насыпи, в оранжевом жилете, с кувалдочкой на плече. Долюшка русская, долюшка женская… Зато на свежем воздухе, свой огород есть у времяночки.

И что одна-одинешенька — это тоже не беда, сколько их таких баб по России. Вон, Нюрка-сменщица не одна. Любовь, говорит у нее. Видела она эту любовь. Один глаз на Москву смотрит, а другой — на Минеральные Воды. И в обоих глазах одна любовь читается — к водке. Люблю, говорит, ты только наливай, не отвлекайся. А как набрался, так ищи его по лесу, как гриб. Нашла? Тащи на горбу во времянку… Хороша у нас на Руси любовь! Только больно он тяжелый, Нюркин ухажер. Сам-то он плюгавый, да сапожищи у него больно здоровы, сорок пятого размера и еще с подковками.

А не он ли это по насыпи тащится? Про волка речь, а он навстречь! Нет, этот городской, одет прилично. Трезвый, не шатается. Лицо счастливое. Улыбается. Может, новый русский? Так те, все на «мерседесах» ездют, а этот пехом… под московский двадцать первый. На рельсы шагнул и ручки растопырил, словно Анна Каренина!

— Да ты что же такое удумал, бестолковая башка?!

Раздумывать было некогда. Мужик на окрик никак не отреагировал. Тихоновна находилась от него в паре шагов, а потому, подбежав, размахнулась и тюкнула самоубивца тем, что было в этот момент под рукой, то есть кувадцочкой. В состоянии аффекта сама не поняла куда попала, но мужичок ахнулся в канаву, только городские штиблеты в воздухе мелькнули. Тут как раз и экспресс промчался, чуть Прасковью не задел.

Подошла. Лежит. На лбу здоровенная шишка. Это не беда! Лоб для мужика — самая бесполезная вещь. Жив ли? Дышит. Шепчет что-то. Жопер какой-то задание выполнил. Какой такой «жопер»? Может, шофер?

Эх, как там Нюрка своего носит? Вот так… На крюкишах. Взяли! Тяжеловат, не чета Нюркиному огрызку. Ну да ничего, донесем как-нибудь. Куда ж его? К себе, во времянку. Больше некуда. Кувалдочку я тоже не брошу. Упрут еще! Ну, мужичок, тронулись… Не в том счастье, чтоб лбом локомотив поймать, а в том, чтобы жить и поживать… Поживешь еще на белом свете.

Если организация Кабачка была преступной не в большей степени, чем правительство любой из южноамериканских стран, то представители салтыковской группировки были попросту разбойниками с большой дороги. Это были откровенные бандиты, кичащиеся своей кровавой славой.

Уровень их деятельности предполагал использование кистеня, топора и ржавого тесака. Однажды на рабочей встрече руководителей нескольких наиболее влиятельных неформальных объединений Кабачок элементарно доказал всем присутствующим, что существование таких примитивных и опасных сообществ, как салтыковская группировка, полезно для других организаций, занимающихся настоящими и серьезными делами.

Общественная опасность салтыковцев была совершенно очевидна и не нуждалась в анализе и доказательствах. Их внешний вид, вызывающее поведение в общественных местах, кровавые, шокирующие общество преступления, совершаемые ими, были налицо. Когда этих тупых и опасных бандюков ловили, показывая по телевизору операцию по их захвату, народ получал удовлетворение. В общественное сознание внедрялся образ именно такого преступного сообщества.

Салтыковские братаны: Вован, Букаха и Крендель ехали в старом черном «БМВ-525» по проспекту Энгельса в сторону Лысой горы.

В багажнике их машины лежал Михаил Борисович Иванов. Он был связан, и рот его был заклеен пластырем.

В ста метрах позади следовала еще одна машина, «Жигули» пятой модели, в которой сидел новобранец-салтыковец Огурец. Дистанция — сто метров. Задание — сечь поляну.

Огурец, чувствуя себя агентом прикрытия, держал дистанцию и смотрел по сторонам злобно и подозрительно.

Михаил Борисович Иванов, упакованный в багажнике «БМВ», стал жертвой примитивного жульничества, закономерно перешедшего в вымогательство с применением угроз и силы. Говоря проще — его развели по полной.

На пятидесятом году жизни он пришел к выводу, что настало время позаботиться о старости и создать надежный источник постоянного дохода.

Наведя справки, Михаил Борисович достал из-под матраса несколько тысяч долларов, накопленных им за последние годы жизни, и купил хороший ларек. На товар денег не хватало. Кроме того, нужно было заплатить немедленно объявившейся «крыше».

«Крышей», ясное дело, были салтыковские орлы-стервятники.

Дальше пошло по накатанной схеме. Салтыковцы предложили ему деньги, не требуя никаких гарантий и процентов. Михаил Борисович, не почувствовал ничего подозрительного и с радостью согласился принять помощь. Человек человеку — брат, думал он.

• Предыдущая
• 22/57
• Следующая