Второй Шанс (СИ) - Шмакова Архелия - Страница 2

— Сойдемся на ста, — ухмыляясь, сказал Коуп. – Или ста десяти. Бренчит небось в кармашках опосля Бигринова каравана?

Я подняла упавшую было челюсть и переспросила:

— Шутки шутишь?

— Могу ли я!

Я вытянула руку с луком, намереваясь положить его на прилавок. Расставаться с ним не хотелось, но замолченные долги вроде этих ничуть не лучше таких, которые у писца сургучом скрепляются. Коуп долго наблюдал за моими жалкими попытками и, в конце концов, сказал:

— Ему пятьсот красная цена, уж ты мне верь. Да и сама ведь оценила.

— Смешно, ага. На эти деньги можно избу построить.

— Вот именно. И кто у меня купит его задорого – в такой-то глуши? Да и ты мне столько эля перетаскала – можно считать, расплатилась. Или хочешь, чтобы хозяин за мной сам пришел, уши гнилые роняя?

— Конечно, уж куда веселее выйдет, если он придет за мной, — проворчала я.

— За тобой не придет, — заверил меня Коуп. – Ну? С?

Пальцы сжимали лук и умоляюще вздрагивали.

— Да я за стрелами… В кармане всего десятка эффи медью, куда уж мне.

— Забирай! – рявкнул Коуп, выходя из себя. – Подумаешь, долг – СОТНЯ! Мне он почти даром достался!

— Эй, эй! – я заслонилась ладонью от его хмельного духа и вспомнила про Святошу, с которым рассчитаться будет куда легче. Стоило попытаться. Если у него что-то осталось, конечно.

Я пообещала, что скоро вернусь, и отправилась искать напарника. Когда я закрывала за собой дверь, в спину мне дышало злобно-покровительственное рычание оружейника.

Безлунными пасмурными ночами постоялый двор под названием “Луноликая Дева” — а среди постоянных посетителей “Бревноликая Стерва” – легко было отыскать по запаху, что было на пользу всем. Сначала туда, держа носы по ветру, шествовали праздные мужчины, слегка путаясь в ногах. Затем тот же запах приводил в кабак их женщин, которые либо разделяли трапезу с возлюбленными, либо уволакивали их под родной кров. Печальные будни захолустья.

Святоше до всего этого было куда меньше дела, чем мне. Ему было без разницы, где сбросить сумки, лишь бы там было тепло и кормили хоть чем-нибудь. Чем — неважно.

Я толкнула дверь ногой. Вырвалась на свободу одуряющая смесь ароматов крепкого табака, пота и пойла. Несмотря на ранний час, здесь уже можно было вешать топор. Гвалт стоял неописуемый и безумный, но посетители “Стервы” говорили не для того, чтобы быть услышанными. Большей частью они орали местные баллады о нелегкой жизни контрабандистов, каждый свою. Кто-то даже придумывал слова на ходу. Захолустье пестрит дарованиями. Я зажмурилась, чтобы едкий дым не лишил меня зрения, и шагнула внутрь – так же, как и в лавку Коупа до этого.

Что поделать, переступать пороги здесь приходится с великой осторожностью.

Напарника я отыскала по блеску его любимой серьги в ухе, которую он не снимал никогда. Если бы не блик, который она поймала во время его игрищ с двумя разряженными в пух и прах воплощениями женственности, я бы вряд ли смогла рассмотреть его в этой цветастой куче-мале. Но винить его в такой тяге к прекрасному было сложно. Редкий мужчина способен перенести от четырех до шести лун полного воздержания, и после этого не приставать ко всему, что движется, а Святоша не приставал даже ко мне, хотя за время нашего с ним знакомства случалось всякое.

Я выждала, пока он оторвется от уха одной из своих пассий – у меня не было желания подходить – и помахала ему. Его бровь забавно вздернулась, и он, натянув на лицо развязную улыбку, которая не очень-то правдоподобно смотрелась и совсем ему не шла, извинился перед девушками и, поднявшись со скамьи, направился ко мне.

— И тебе привет, — оскалилась я, созерцая его недовольную мину.

— Чего тебе? – обреченно поинтересовался Святоша. – Не видишь, что я занят? Обязательно тебе нужно испортить веселье, Белка…

Я не выдержала и расхохоталась, настолько комичным казалось это выражение забитости в серьезных серых глазах напарника. Они были прекрасным инструментом в том случае, если Святоша не хотел платить женщинам за проведенную ночь. Как и внешность, на которую женщины такого сорта были почему-то особенно падки.

Светлоглазый и светлокожий, он был медноволос и тем сильно выделялся среди прочих обитателей этих мест – здешние все, как на подбор, светлоголовы. Отличал его и рост – он был заметно мельче коренных жителей, хотя и низким его нельзя было назвать. Тяжеловесность и грузность, поголовно присущая местным удальцам, отсутствовала у него напрочь – двигался он как-то по-рысьи, хватко и точно. Черты лица у него были острые и угловатые, а брови часто хмурились. Скулы выступали с несвойственной степенным северянам хищностью. Бриться он не любил, но борода у него росла неплохо – и всегда бывала либо заплетена в короткую косичку, либо криво обкорнана ножом в приступе раздражительности, которые на него временами находили.

Странностями в облике и нраве Святоша был обязан своему происхождению. Родился он в южном портовом городке. Для одной из тамошних “жриц любви” он стал тем, что в шутку называют “щедрыми чаевыми”. Судя по всему, ими она была обязана моряку-северянину, хотя никто не знал точно. Рос Святоша в борделе, где работала его мать. Он начал подавать напитки да драить полы, едва научившись ходить и говорить. Вспоминал он об этом без злости, но все же уплыл на север с пиратами, стоило только пробиться первым усам.

На память о счастливом детстве ему осталась глухота ко всем видам оскорблений, за исключением одного, ставшего его слабым местом.

Все, что хоть как-то походило на “Да я твою мать…” или “Ступай-ка в бордель и передай привет своей мамаше…”, было для него чем-то вроде сказочного зелья боевого бешенства. За это от него вполне можно было схлопотать кинжал меж ребер.

Об этом ему пришлось мне рассказать, когда после одного такого случая мы крупно влипли – он от всей своей широкой души раскатал по стене пьяного чинушу из Раллезе. Он бы его и убил, если бы не я, ибо язык у несчастного оказался на редкость длинным.

Ноги мы тогда уносили весьма спешно — и потеряли благодаря этому весьма жирный маршрут. Объяснений я потребовала уже после, чтобы разобраться, удивлена я или злюсь. Это был первый раз при мне, когда словами Святошу удалось пронять. Долго уговаривать его не пришлось.

Отчасти это объясняло и его прозвище – им его наградили товарищи по недолгой солдатской службе за необыкновенно галантное отношение к шлюхам.

— Смешно тебе, да? – осведомился Святоша, прекратив рисоваться.

— Очень, — заверила я его. – Не одолжишь сотню, а?

— Сколько? – изумленно переспросил напарник.

— Брось меня разыгрывать, а? Одолжи, ну пожалуйста.

Светлый ус Святоши, который он смазал чем-то блестящим, чтобы залихватски подкрутить, задергался и распрямился. Девушки, которых он перед этим оставил, косились на меня подозрительно и злобно.

— Зачем? – спросил Святоша строго.

— Я тебе покажу, — пообещала я. – Поверь, оно того стоит.

Святоша поглядел на меня, обреченно вздохнул.

— Погоди. Дай отлучиться ненадолго.

У нас тут с хранением денег настоящая беда. Большей частью обитатели Семихолмовья стараются их просадить поскорее оттого, что иначе их либо выбьют, либо украдут. Те из нас, кто пытается копить, имеют свои тайники, но известны они только хозяевам. Я не пыталась, а вот Святоша упорно откладывал часть из своей доли в кубышку.

Вернулся он довольно скоро – боялся, должно быть, что его спутниц успеют перехватить другие сладкоежки.

— Держи, дитя, — покровительственно сказал Святоша, протягивая мне кошелек. – Купи куколку.

— А в глаз? – благодарно спросила я, чувствуя в руке тяжесть монет.

— Лучше в нос, — посоветовал Святоша. – Может, выпрямишь.

У него самого нос был чуть кривой и с горбинкой. При мне этот нос ломали раз девять, не меньше. До меня тоже вроде бы пару раз было.

От избытка чувств я чмокнула его в давно не бритую щеку и, подбросив на ладони кошелек, взяла курс на выход. Уже на пороге я обернулась и встретила утомленный и злой взгляд одной из девушек. Святоша предпочел ее подругу. Я пожала плечами и вышла.