Вира Кровью (СИ) - Пересвет Александр Анатольевич - Страница 54

А ежели лидеры неправильно общество понимают, черту переступают в исполнении законности, — общество так или иначе этих лидеров смещает, выдвигает других. В данном случае луганское общество согласилось с правосудием ополчения, знало про подвалы и в целом соглашалось с такой формой законности. И благодаря этому криминал в республике как поднялся было, так вскоре и опустился. Ибо поднялся, понюхал, чем пахнет обстановка, и предпочёл вообще к земле прижаться.

Ребята, да не подводите вы меня к этому! Я — солдат. Я был на фронте, я про всякую конкретику в тылу, в этих «личных охранах» ничего не знал и знать не мог. Просто не пересекались с ними фронтовики. Разве что когда у Сан Саныча на каком совещании, да и то редко. Потому как штаб Сан Саныча тоже боевой был, дела тыловые его не касались. Ну, только в той мере, в какой требовал снабжения бойцов.

Да, с Яношем пару раз пересекался. Но близко не знал. Знал, что тот был одним из первых двенадцати, с кем начинал Сан Саныч. И он ему доверял. И Янош в качестве начвеща был вполне на месте. А деталей я опять не знаю. Да, думаю, и Сан Саныч не знал всего. Он или доверял людям, или нет.

Да, с Лариокой были конфликты. Нет, про её дела не знаю. Просто стерва-баба, которая начала вести себя с бойцами как барынька. Пользовалась близостью к «телу». Финансы? Нет, не знаю. Показания есть, что ругался с ней по этому поводу? Не отрицаю. С ней все по этому поводу ругались. Но ругаться из-за задержек и знать конкретику — это разные вещи. К тому же лично я особо и не успел с нею в эту тему углубиться, ибо вскоре плюнул и ушёл. Одна из причин — именно из-за неё. Презираю бар, а ещё больше стервозных барынек.

И вот таким образом — от идеологии и боевых действий до попыток вытащить из него что-то по поводу злоупотреблений Бэтменовского окружения — тягомотились часа полтора. Но вроде отбился.

И опять — пустота. Дёргающая. Дерущая… И чтобы спрятаться от этой наждачной пустоты, Алексей ушёл в службу. Или, вернее, в вожделенную войну.

В тот день как раз очистили Новотошковку, а ребята Головного подошли к Санжаровке. Ещё не знали, какую роль она сыграет в дальнейшем и какую роль сыграют казачки Головного во время её штурма. Радовало само продвижение.

Впрочем, о наступлении по-прежнему не было речи. Всё ограничивалось локальными операциями… вот только масштаб и объём их нарастал. Причём как-то сам собой. Как в той же Новотошковке. Вроде отбили. Потом укры подтянули резервы и снова её забрали. Потом наши опять в неё вошли, зацепились за окраину. Потом укры снова подтянули помощь. И так далее. Есть продвижение, есть нарастание объёма боевых действий, а вот долгожданного очищающего наступления — нет.

И вообще всё очень походило на то, что командование корпуса, так и не дожавшее Головного на предмет вливания в корпус на своих условиях, даёт ему теперь право и возможность наиграться в самостоятельное наступление. А что — отчасти грамотно. Вроде проверки боем.

Вот только при всём уважении к добровольцам Головного и к нему самому — получается слабовато. Вот точно как у стариков, из-за нежелания избавляться от которых у него и идёт это перепихивание с руководством — военным и гражданским. Ну не может быть, говорят они ему, по уставу начарта в 65 лет! Да, пусть опытный. Да, пусть мастер. Да, пусть с первых дней в ополчении. Но в регулярной армии таким служить уже не положено!

А Головной, соответственно, не понимал, отчего он должен избавляться от прекрасного начарта ради каких-то формальных соответствий установлениям, да к тому же российским. И упирался. У них что тут — не новая армия новой республики создаётся? Да такие старики её основой должны быть!

Алексей в глубине души был согласен, скорее, с Головным. Даже из чисто практических соображений. Корпус не в той находится позиции ещё, чтобы пренебрегать добровольцами вообще, а уж пусть и пожилыми, но хорошими воинами — в частности. Может, ещё начать призыв пацанов 18-летних?

Но вот сейчас, вникая в сводки, понимал, почему армия должна быть в основе молодой. Как там у Цоя? — война дело молодых! Потому как вот видно военному человеку, что бригада Головного воюет именно по-стариковски: осторожно, с подстраховкой, избегая потерь. Но от этого вяло и, как бы это сказать… Некрепко, что ли. То есть оказывают эти — наверняка хорошие, опытные и достойные старики — некое стариковское же… Пожилым духом пропитаны действия бригады, вот что! Это даже не традиционная нестойкость казачков. Те нестойки, но удалы. А тут именно удальства и нет. Есть опыт, но нет решительности. Мало потерь, но мало и результатов.

Впрочем, зато вдоль Бахмутки очень эффективная артиллерийская работа идёт. Возможно, тот же начарт опытный старается. И действительно опасные бронегруппы противника, которыми тот купирует продвижения ополченцев там и сям, становятся куда более осмотрительными. А значит — менее энергичными, то есть и менее опасными.

Диалектика войны, чёрт бы её побрал…

Машины горели, как подожжённые тараканы. Если бы тараканов удалось как-нибудь поджечь. Деятельно горели машинки, пытаясь расползаться и застывая, когда их дополнительно накрывала невидимая, но тяжёлая плеть пулемётного свинца…

Да, через день после похорон Ирки он, наконец, нырнул в свою войну. Когда поговорили с прокурорскими. После чего Алексей спрятался в войну, как в норку.

Нет, не от прокурорских. Много чести!

От Насти.

Нет, это подло. Она — хорошая. Она ни в чём не виновата.

От себя. Которому нечего сказать этой славной девчонке.

У него погибла женщина, которую никогда особо не любил, но которая оказалась безнадёжно дорога после смерти. И Настя была тоже дорога. Но ему действительно было страшно её видеть. Потому что он знал, просто видел вперёд, что при первой же их встрече наедине между ними встанет Ирка. И что тогда делать?

И ведь Настя будет теперь в нём принимать участие! Ирина завещала! И теперь что, станет так, что Ирка с ними в постели тоже будет? А ведь будет! Наверное, справедливо так… но стыдно перед той же Иркой! Она ведь теперь там, по ту сторону, знает уже всё. Может, оттого и ушла, что узнала как-то? Кто его знает, что там с душою делается, когда она на грани между жизнью и смертью трепещет? Вот так отлетела на минуточку, увидела всё, дотоле скрытое, что меж ними с Настей произошло,— да и решила не возвращаться. От обиды или из благородства — какая теперь разница? Ушла, решила не мешать. А частично осталась. Разделилась как бы. Вот и сидит сейчас в его, Алексея душе, свернулась котёночком, лапки под себя подогнув… И… стыдно перед нею!

А ещё — Светка. Вдруг стал жечь гаденький, неостановимый стыд за себя и перед женою. Перед семьёй. Ведь любил же он её тоже!

Хотя… Вот именно что — «тоже»! Признайся честно — ведь не особо уж горел к ней в последние пару лет? Раздражала она тебя часто, нет? Своими этими попытками превратить себя в москвичку, своей озабоченностью всею этой местной мишурой. То, что всё покупками озабочена была…

Ну так что? Это, что ли, повод изменять?

А ведь ты изменил ей, Лёшка. Впервые в жизни. С Настей. Потому что правильно ходила шутка среди господ офицеров: переспать на стороне — это ещё не повод изменять жене. А тут не просто переспал ты с ней.

Полюбил ты её.

Чёрт, это же надо было так всё запутать и замесить!

Надо бы съездить, что ли, домой. Ни разу ведь не был, как зашёл сюда, на Донбасс. Ребята вон ездили, некоторые.

Ладно, вот эту войну закончим… Затишье будет или победа — или затишье после победы, — надо будет отпроситься на недельки две.

А с Настей что-то надо решать.

Надо ли? А куда деть ту тягу, что влечёт к ней со слепой, нерассуждающей силой? Любовь?

А Светка?

И делать — что?

А сделать уже нельзя ничего. Всё сделал, никого не упустил! И остаётся только окунуться с головою в войну. Чтобы заполнила всего, не давая времени и места для этого дурацкого самоанализа.