Портрет тирана - Антонов-Овсеенко Антон - Страница 25

Как это ему удалось? Федор Сологуб ответил на этот вопрос еще в 1926 году.

Минуло десять лет после Октябрьской революции, а Россия все еще заметно отставала от передовых капиталистических стран. Ссылаться на послевоенную разруху становилось неудобно. Надо было что-то строить. Но что и как? Новая экономическая политика спасла от голода, внесла оживление в хозяйственную жизнь. По мысли Ленина, НЭП должна была ускорить создание тяжелой индустрии и социалистического земледелия. Однако научное решение проблемы Сталина не интересовало. Он видел, что зажиточные крестьяне, отныне именуемые кулаками, вошли в силу, превратились в основных поставщиков сельскохозяйственных продуктов. В конце 1927 года стала ощутимей острая нехватка зерна: крестьяне не спешили продавать хлебные излишки, уповая на высокие весенние цены. Так называемые «оппозиционеры» еще летом предложили отобрать зерно силой. Но Политбюро не пошло на эту меру. Сам генсек на XV партсъезде в декабре двадцать седьмого высказался за умеренную политику в деревне.

Но вот кончился съезд, партия очистилась от «Троцкистско-зиновьевской оппозиции», и Сталин посылает на места предписание — в кратчайший срок и любыми способами выполнить план хлебозаготовок. Пригодились-таки рекомендации «оппозиционеров». Сталинская директива развязала руки партийным наместникам: ради сохранения власти они теперь могли, они обязаны были применять чрезвычайные меры.

Отдавая 6 января двадцать восьмого года эту директиву-приказ, Сталин действовал уже как вождь, стоящий над ЦК, способный единолично круто повернуть политику партии.

К тому времени относится историческая поездка Сталина в провинцию. Нет, ни одной деревни он не посетил, ни с одним крестьянином не встретился. Он побывал в Новосибирске, Барнауле, Омске, дал нагоняй партийным секретарям, пообещав на всякий случай авансом, покарать за либерализм, и с тем уехал. То был действительно исторический визит. Второго явления Вождя народу история не знает.

По деревням прокатилась волна конфискаций, насилия. Однако очень скоро стало ясно, что террором хлебозаготовок не поднять, доверия крестьян не завоевать. Можно лишь углубить сельскохозяйственный кризис. И уже летом Сталин бьет отбой: административный нажим, «нарушения революционной законности» (читай — экспроприация), репрессии объявлены нежелательными и вредными. Генсек обещает крестьянам завезти промышленные товары и повысить закупочные цены на хлеб — в предвидении нового урожая. В этом духе выдержана и резолюция пленума ЦК, состоявшегося в июле.

Новый зигзаг. И не поймешь сразу в какой ипостаси выступает сегодня генсек — насильника или торгаша. Да ведь это было уже, в иное время, при ином царе. И называлось это — «политика кнута и пряника»…

Пришла новая зима, подсчитали тощие поступления и… вернулись к политике кнута. ЦК выстрелил серию грозных директив. К тому времени многие кулаки распродали свое имущество, оставшиеся сократили посевные площади, но второй тур экспроприации все же дал немного хлеба. Зато весной дело застопорилось. Не стало хлеба, продовольствия. В городах ввели карточную систему, предвестник голода.

Неудачи не отрезвили Сталина. Он ищет и, как ему кажется, находит выход в… немедленной коллективизации сельского хозяйства.

В 1927 году XV партсъезд рекомендовал не торопиться с внедрением колхозов и всемерно помогать индивидуальному хозяйству бедняков и середняков. Эту линию подтвердили все последующие партийные решения, вплоть до весны двадцать девятого года. Вполне определенно высказался на сей счет и генсек. В канун празднования десятой годовщины революции, 5 ноября 1927 года, Сталин уверял иностранные рабочие делегации в том, что коллективизация сельского хозяйства будет осуществлена постепенно, мерами экономического, финансового и культурно-политического порядка[99].

А потом — кнут в руки и ну стегать строптивого коня! Отброшен, как ненужная бумажка, пятилетний план коллективизации, скромный, а потому — реальный. Без оглядки на тылы, вперед, к сплошной коллективизации!

…Анализируя финансовое и экономическое положение страны, заместитель наркома финансов Фрумкин сообщил на заседании Политбюро, что политика сплошной коллективизации и принудительного изъятия хлеба уже привела к сокращению посевной площади. Эта политика работает против нас, она ведет к ликвидации новой экономической политики, запланированной Лениным на длительное время.

Сталин обрушился на Фрумкина яростно:

— Снять этого нытика с поста!..

В знак протеста против сталинского административного произвола Рыков, Бухарин и Томский покинули заседание. Но потом все же подписали заявление об единстве Политбюро.

Сталин продолжал гнуть свою линию.

Выдавая желаемое за действительное, генсек объявил кризисный двадцать девятый год «Годом великого перелома». Если сопоставить эти громкие слова с тощими цифрами — 7,6 процентов коллективизированных хозяйств на 3,6 процентах посевной площади страны, — то от «великого перелома» не останется ничего кроме фанфарного звона…

И начались колхозные гонки. Если одна область обязалась завершить коллективизацию к осени тридцатого года, соседняя клялась Центральному Комитету выполнить партийную директиву уже летом. Многие областные и даже республиканские вожди пришли к финишу весной, о чем и отрапортовали товарищу Сталину.

Покойный Борис Норильский, автор повести «Черное и белое», составил документально достоверное описание простой, как овсяная каша, технологии поголовной коллективизации. Зампред местного ГПУ товарищ Мякишев поучает уполномоченного Михаила Седого:

«Ты проводишь коллективизацию, я — паспортизацию. С Беляевcкой решено так: кто не попадет в твой список, попадет в мой, и — плакал паспорт. Так что не очень напрягайся, только шепни, р-раз — и мой. Сто процентов у тебя, сто процентов у меня. Сто и сто — двести. Уловил?..»

… То была авантюра чистой воды: без техники, без денежных средств, без специалистов, без всего самого необходимого организовать сотни тысяч коллективных хозяйств можно было только на бумаге.

Если бы компания заматерелых канцеляристов однажды после работы, никого не предупредив, отправилась в Непал и с ходу начала подъем на Джомолунгму — без всякой подготовки, без снаряжения, — их «поход» закончился бы, скорей всего, в ближайшей лечебнице для душевнобольных. А вот повальная коллективизация, проведенная в фантастические сроки, была объявлена величайшей победой партии в сельском хозяйстве…

Этот период ознаменован зарождением показухи, непременного атрибута советской жизни. Показуха оказалась неистребимо живучей, она въелась в экономику, потом проникла в науку, культуру, быт. Так въелась, что ныне ее и уголовные преследования не берут.

…Страшным горем обернулась разрекламированная «победа» колхозного строя для крестьян — разорением, унижением, миллионами смертей. То был один из самых крутых политических заворотов: повсеместно насаждать не только колхозы, но и совхозы и даже коммуны. Именно насаждать — к этому призывал Сталин в декабре 1929 года[100].

Крестьяне начали прятать зерно, резать скот, птицу.