Приключения женственности - Новикова Ольга Ильинична - Страница 74

— Один.

— Да я знаю, что один. Трахаешь кого? Баба у тебя есть?

Кто-то дернул дверную ручку, потоптался, послышался удаляющийся стук каблуков.

— Ну, мне, наверное, пора? — Саша робко ухватился за соломинку, чтобы выбраться из пустоты, возникшей там, где раньше были надежда, усталость, опьянение.

На виду лежало стандартное оправдание, годящееся на все подобные случаи: на его месте так поступил бы каждый мужчина. Правда, на филфаке, где на десять девочек всего полмальчика, он, бывало, переводил в необидную шутку слишком ласковый поцелуй или страстное признание. А тут… Откуда у него эта просительная, заискивающая интонация? Она и потопила соломинку.

— Что значит «пора»?! Вместе пойдем! — Светлана скинула с себя все церемонии. — Пи-пи сейчас сделаю и пойдем.

Повозившись с замком, она вышла. Больше всего Саше захотелось сейчас оказаться на улице, одному, долго идти пешком и ни о чем не думать, но он даже не приподнялся с кресла.

— Слушай, я тебя закрыла… Вот умора! Чтоб не убежал! — Светлана громко радовалась своей предусмотрительности. — Ну, я готова, пошли.

И сумерки, каждый вечер превращавшие цветной город в черно-белую графику, и независимые друг от друга люди, и машины, едущие по своим делам, помогли Саше понять, что ненавечно он теперь привязан к Светлане, что все еще можно исправить.

— Инку твою я никогда не любила. Все им дано, с рождения все устроено: и прописка, и квартира, и работа — если, конечно, захотят служить. А нет — и не надо, папочкиного наследства даже на внуков хватит. А от кого этот внук — им наплевать! Вот нам, гостям столицы, чтоб чего-нибудь добиться, как еще покрутиться приходится! Чтоб в это кресло сесть, сколько раз надо лечь под всякое дерьмо. Ну, ничего, я им, падлам, еще покажу! А про Инку забудь — ею Бороденка наш занялся капитально. Она теперь сполна получит. Папашу-то ее секретарем назначили… или избрали — путаюсь я, да это одно и то же. Вот ради такого тестя и готов наш соколик со свободой расстаться. Что-то из этого выйдет! Увидим, кто кого!

Саша плелся за Светланой, не вслушиваясь в ее слова. Уже давно ему было безразлично все, что связано с прежней семейной жизнью. «Этого не было», — когда-то сказал он себе и сам поверил. Конечно, не сразу. Пришлось долго выхаживать, лечить раненую гордость, гасить вспышки беспомощной ненависти. А фантомный Ленечкин кашель все еще будит по ночам…

Сейчас он терпеливо ждал, когда же кончится очередное испытание, и думал о том, как отредактировать встречу, чтобы о ней можно было рассказать Жене.

Но у Светланы были планы совсем другие.

— Вот и мой дом, видишь, башня белая. Сейчас уж как следует… — Она многозначительно посмотрела на Сашу: — Отдохнем. Вон, смотри, на пятом этаже мои окна. Господи, свет-то там откуда? — Светлана зло, некрасиво выругалась. — Муженек, черт бы его побрал, раньше срока при..ярил. Старый мудак! Ладно, отпускаю тебя. — Она подставила щеку для поцелуя и деловито добавила: — Позвоню сама — в рукописи-то телефончик не забыл указать?

И хотя Светлана дернула за ниточку, напомнив, что Саша теперь от нее полностью зависит, он обрадовался неожиданной свободе. «Да ну вас всех…» — отгородился он разом от всего нелепого и стыдного в своей жизни. В голове закрутилась одна недодуманная идейка насчет Полонского, и с ней он быстро зашагал к метро.

26. ИСТОРИИ ПОКА НЕ ИЗВЕСТНО

Истории пока не известно ни одного учреждения — от химчистки до министерства — чья работа застопорилась бы из-за отсутствия руководителя. Без курьера, без машинистки, без корректора сразу бы возникли неудобства, появились проколы, а без директора издательство пребывало уже почти полгода и, казалось, так может продолжаться вечно.

В конце декабря, когда все гадали, выдадут ли до праздников зарплату, какой будет заказ и хватит всем или опять придется разыгрывать, разрешат ли пожарники проводить в актовом зале елку для издательских детей, когда многим стало понятно, что уже никуда не пригласят и надо либо самим звать гостей, либо делать вид, что Новый год — семейный праздник и что его по святой многолетней традиции отмечают у себя дома, в интимном кругу, а всю досаду одиночества сорвут на безответном телевизоре, — именно тогда произошло окончательное падение кабинета Сергеева.

Объявили о партийном собрании, на котором должны зачитывать очередное закрытое письмо. Правда, неясно, от кого закрытое — о нем рассуждали уже в утреннем переполненном автобусе и в очереди за мясом. Новый парторг, которого с помощью горкома сумели посадить на место прежнего, изменника, открыл короткое собрание предательскими словами:

— Сегодня наконец-то товарищ Сергеев избавил нас от своего присутствия.

Власть рассредоточилась. Ее очажки то вспыхивали, то едва тлели в трех кабинетах: Вадима, Альберта Авдеича и парторга, объединившегося с плановичкой, с главным бухгалтером и с редакционной завшей, женой политически активного космонавта. Но вопреки басне Крылова воз тащился и даже не скрипел.

Каждый понедельник начинался с азартного обсуждения кандидатуры будущего директора, документы которого вот-вот пройдут все инстанции. Оценивался его рейтинг, а проще говоря — потянет ли он на эту должность. Поражала компетентность, даже профессионализм, с которым рассматривали каждого нового претендента.

К марту теневые кабинеты назначили на искомую должность одного из «почвенников», наметили расстановку сил, обновили с ним знакомства и дружбы, а некоторые даже съездили за советом по якобы неотложным делам. Но почва ушла из-под ног кандидата, когда несколько дней по радио и телевидению передавали классическую музыку, ставшую реквиемом его мечтам и притязаниям.

Казалось, общественная жизнь в издательстве замерла. Этот искусственный колосс лишился чувств и сознания временно. Перестали проводить профсоюзные и партийные собрания, производственные совещания созывали лишь тогда, когда нельзя было решить вопрос в так называемом рабочем порядке, то есть быстро, без рассусоливания.

Сидели по своим окопчикам и чего-то ждали. Техреды, например, предвкушали захватывающее зрелище по распределению ролей при новом царе. Их интерес в данном случае был чисто платоническим — высоко находилась власть директора, слишком сложно до них дотянуться. Даже при желании ему надо будет преодолеть преграду — их сюзерена Вадима, что пока никому еще не удавалось. В этом издательстве.

В других — другие нравы. Рассказывают, что некий директор некоего царства-государства сам лично принимал на работу всех женщин, от курьера до редактора, после неминуемой беседы один на один в специальной, смежной с его рабочим кабинетом, комнатушке, где он совершенно официально мог прилечь на диван во время слишком утомительного рабочего дня. Касались ли эти правила начальственного состава — всяких там завредакциями, руководителей планового, производственного отделов — история умалчивает. Впрочем, кажется, на эти должности назначались только мужчины.

Всем, что было ненужно и неинтересно Вадиму, занимался Альберт. И даже эти крохи с барского стола опьянили его, затуманили прошлое, настоящее и будущее, сделали абсолютно счастливым. Женя стала сторониться его кабинета, так как никакого интереса к производственным вопросам он не выказывал, соглашался с любым предложенным решением и ждал только момента, когда можно будет повернуть разговор к своему творчеству — вслух декламировал стихотворные миниатюры, жаловался, что день совершенно забит, но он приспособился сочинять в дороге — в метро, в автобусе.

— Прихожу домой, перед ужином выпиваю одну-две рюмашки коньяку и — за письменный стол. Часа два-три еще работаю. — Альберт откинулся на спинку кресла и на лице его появилась мечтательная улыбка. Что ему было слаще вспоминать — коньяк или то, что он называет творчеством, — разобрать невозможно.

Из вежливости Женя делала удивленное лицо. Испытывая к себе отвращение, хвалила опусы шефа, с трудом следя за тем, чтобы разнообразить оценочные слова. Старалась она зря — он был рад обманываться, подозрения в неискренности не возникали в его голове.