Танцы теней - Черкасов Дмитрий - Страница 26

• Предыдущая
• 26/38
• Следующая

— Какой знак? Кому?

— Какой? Я думаю, то, что он без шляпы и с белым шарфом — это и есть знак. Знак может быть каким угодно. Цвет зонтика, например… или портфель… В общем, что-нибудь из одежды, или просто прогулка в определенное время в определенном месте. А вот кому… я не знаю, кому. Я даже думаю, мы с тобой нескоро это узнаем, если вообще узнаем. Нам надо постараться. Вдруг повезет? Этот кто-то — он будет здесь рядом… он должен знак увидеть. Он может и на троллейбусе мимо проехать, тогда нам не светит ничего, но может и сам лично заявиться… просто мимо пройти вдалеке. И если мы его зацепим… чисто случайно… сегодня, да завтра Баклан заснимет, да послезавтра Клара… потом сможем увидеть на просмотре — понимаешь? По совпадению… мы вычислим его в толпе по совпадению…

— Это что — шпионаж?!

— Догадливый мальчик… Не все мозги из тебя добряк Стоматолог вытряс… Не люблю я работать по бандюгаам… с шпионами куда приятнее… Вот видишь — нагулялся, к машине бежит… Ровно пятнадцать минут гулял. Очень похоже, очень… Все по классике делает, как в школе учили… старается…

— Он уезжает, поехали!

— Нет, Витенька. Мы останемся. Тот, кому он подавал знак, человек умный… очень умный… Он сейчас сидит где-нибудь и смотрит, какая машина за этим «идишем» поехала. Он тоже нас вычисляет по совпадению… только он один, а нас много…

— Мы же его потеряем!

— Ну что ты! У нас есть номер его машины. Ездить на машине — это все равно что гулять с номером паспорта на лбу. Я сейчас сброшу номер на базу — и через десять минут мы будем знать личность и домашний адрес этого гражданина, если он хозяин.

— А если не хозяин?

— Значит он друг хозяина, или арендатор. Ты же не думаешь, что он к резиденту на краденой девятке ездит? Это был бы верх наглости. Профессионалы не любят смешивать жанры, запомни!

В древности один молодой человек, увидев меч Александра Македонского, воскликнул: «Мне уже двадцать пять — и еще ничего для истории!».

В новое время другой юноша в чине лейтенанта, наблюдая, как чернь штурмует королевский дворец, сказал: «Будь у меня лишь одна батарея — я бы накормил всех картечью и правил спокойно».

У обоих было богатое воображение.

Оно сыграло с ними злую шутку, заставив каждого стать тем, кем мечталось.

Первого звали Юлий Цезарь, второго — Наполеон Бонопарт.

Волан, конечно, не мечтал стать бомжем, но сила его воображения разделяла сознание, как нож яблоко, отдавая тело во власть типажа. Сам Дима Арцеулов был при этом как бы рядом, бесплотным духом, наблюдая со стороны жизненные перипетии своей телесной оболочки. Чтобы вновь обрести власть над ней и заставить тело доложить обстановку по связи, требовалось обычно некоторое волевое усилие.

Такое расположение души давало забавное ощущение неуязвимости: ведь все происходило не с ним вовсе, а с типажом. Сам Волан был человеком мягким, веселым и уступчивым, а типаж мог быть каким угодно.

Главное было — не заигрываться: пулю в лоб или пику в живот при плохом раскладе получал бы все-таки реальный Дима, а не вымышленный им бестелесный персонаж.

Клякса, инструктируя Волана, велел ему не заходить вглубь заднего двора и всегда иметь возможность отступить в торговые ряды, ведущие к главному входу. Сам Зимородок взял этот сектор на себя и вяло торговал на углу у ворот поношенной кроличьей шапкой Тыбиня, пытаясь «сшибить на бутылку».

Типаж у него был подходящий — озлобленный похмельным синдромом пролетарий, угрюмо глядящий на мир из-под отяжелевших за неделю запоя век, готовый ввязаться в драчку по любому поводу и мечтающий о появлении на обозримом пространстве эмиисаров от какой-нибудь радикальной левой партии, от которых и на флакон получить можно, если с плакатиком постоишь, и поговорить «за жисть».

В таком типаже Костя мог, не вызывая подозрений, вступиться и за Волана, и за Дональда. Ведь ремесло скрипача не предполагает отточенных навыков боевых искусств и пистолета за пазухой.

Беспричинная тревога, раздиравшая с утра Зимородка, передалась и Волану, и поначалу он держался избранной тактики, не теряя пути отхода под прикрытие Кляксы, до которого было всего метров полста.

Хорошо зная нравы криминалитета, он сознавал, что его персонаж имеет на рынке дурную стукаческую репутацию, ничего хорошего ему не обещающую. Однако глупое ощущение неидентичности с ролью свело на нет все предосторожности.

Когда два милицейских сержанта поманили его типаж пальцами, тот покорно, боком подошел, угодливо приседая. Молодые парни глядели на него серьезно, даже сочувственно, видя перед собой беспаспортного базарного побирушку. Арцеулов же, незримо витая рядом с типажом, отстраненно удивился такому вниманию, но, поскольку бомж должен был оставаться тупым и послушным, не вмешивался.

Сильный, без замаха, удар концом дубинки в живот мгновенно вернул его в родное тело, скорчившееся от боли.

— Да-а, мужик, — задумчиво протянул красивый темноглазый сержант, как будто это не он только что двинул Арцеулова в солнечное сплетение. — Тебе капец… Стукачи у нас долго не живут… климат не тот… Да они, собственно, совсем не живут...

В тот же миг кто-то подошедший сзади, незаметно, засопев от злости, коротко и сильно обрушил дубинку на затылок склонившегося разведчика.

— Плохо, видно, тебя жизнь учила, — продолжил говорливый страж порядка. — Седой уже — а понятий не знаешь… Ничего, поправим…

Диму ударили снизу коленом в лицо.

— Твой опер скопытнулся… и тебе туда же дорога… Шагай, шагай… не падай!

Его пнули тяжелым ботинком-берцем в копчик так, что Волан пробежал несколько шагов вперед, вглубь двора.

В голове гудело.

Он мог вызвать Кляксу по ССН, но это непременно заметили бы сержанты, полукругом идущие позади, в двух шагах, как загонщики. Им ничего не стоило обыскать его — и обнаружилось бы тотчас, что под грязной дерюгой на нем вполне приличный свитер, теплое нательное белье… На пандусе склада стояли охранники Нахоева, курили, смотрели… нельзя было раскрываться.

Никак нельзя...

Без стеснения заорав дурным голосом, Волан метнулся к забору, поближе к калитке, за которой находился пост Дональда. Сюда слышна была его скрипка.

Сержанты почему-то не пошли за ним.

Продолжая кричать, Дима Арцеулов тащился на руках вдоль чугунной решетки, перебирая толстые ледяные прутья голыми ладонями, чувствуя, как липнет кожа к студеному железу. И он не видел происходящего за спиной.

Музыка смолкла.

Андрей Лехельт сделал несколько шагов от калитки навстречу. Сквозь решетку на него глянуло искаженное болью, залитое кровью лицо Волана. Бросив смычок, рука Лехельта рванулась за пазуху, к пистолету.

— Нет, Андрюха, нет, — в голос сказал Волан, пользуясь тем, что лица его не было видно преследователям, и покачал головой.

Губы плохо повиновались ему, ноги отказывались идти, и он медленно опустился на землю возле забора, пятная белый снег крупными каплями крови из разбитого носа.

— Помогите! — в ужасе закричал Лехельт. — Кто-нибудь! Человека убивают!

Волан понимал, что кричит он в ССН, для Кляксы.

«Почему же убивают? Пока только бьют…» — хотел пошутить он, но не успел.

Кто-то сильный сзади навалился на шею, пригнул голову к земле и с резким хаканьем вогнал ему под левую лопатку длинную заточку.

Клякса услышал первый крик Волана — отдаленный, едва уловимый в базарном гомоне. Он сделал несколько шагов в сторону и сразу побежал, петляя между рядами, расталкивая народ.

Он всю смену ждал чего-то подобного.

Когда по связи закричал Лехельт, Зимородок уже выскочил из рядов на чистое пространство двора. Прошло всего секунд десять. На его глазах бритый воровской бригадир ударил заточкой сникшего у забора Волана в спину и побежал прочь, в калитку.

Сержанты, отвернувшись, глядели в стороны, на бегущего Зимородка.

• Предыдущая
• 26/38
• Следующая