Благодать (СИ) - Титов Алексей - Страница 3

Сидела как-то дома, тоскуя над очередным томом романа о похождениях куртизанки и размышляя, что испытывает автор, в начале каждого романа ожидаемо обласкивающий героиню, а в конце окунающий её в грязь по самые уши. После первого тома Луизу было жалко, что говорить об этом, восьмом, когда Катя с куртизанкой почти породнились… Вот она и плакала потихоньку, читая и поглядывая на экран телевизора, где кипели страсти латиноамериканские. Плакала, читала, смотрела и жевала булочку.

Она не придала значения трели звонка – к ней давно никто не приходил, а родители своим приятелям сами были в состоянии открыть. Катя вновь окунулась в чтение, и тут в комнату входит мама и, теребя уголок промасленного передника, говорит так смущенно-удивленно:

— Гости к тебе, Катенька.

— А? – Кате не сразу удалось вынырнуть в реальность, посему гостей она встретила взглядом скорее осовелым, нежели заинтересованным.

— Ясно, - Люба понимающе кивнула, высвобождая из Катиных пальцев книжку в мягкой обложке. — Это она любит… — т погладила Катины влажные кудряшки с ласковой заботой кинолога.

— Люб, ты чего? — Катины чувства разрывались между радостью по поводу прихода подруги и озабоченностью причинами собственно прихода. На мужика она и внимания не обратила – очередной хахаль, и не стоит загружать мозг его портретом.

— Вот, в гости решили заскочить. Но можем уйти, — Люба замялась и посмотрела на мужика, как бы спрашивая: может, и впрямь пойдём.

— Нет, что вы, - озаботилась Катя. — Присаживайтесь вот в кресла, а я пробью пока чего перекусить, там тортик был, в холодильнике, ты же помнишь, как моя мама печет, сколько мы их в школу перетаскали на домоводство, выдавая за свои, слушай, так давно всё это было, аж не верится, а где ты сейчас, нет, можешь не отвечать, просто интересно, а что за молодой человек, уж не муж ли, а то…

— Ка-а-а-ать, - взмолилась Люба.

Катя вскочила и заметалась по комнате, будто позабыв, где находится холодильник и ищет теперь исключительно по запаху, распространяемому ветром, который сама же и подняла – парусность её тела позволяла это сделать с лёгкостью.

— Да успокойся ты, - сказала Люба, уголок её рта дернулся брезгливо. Она уютно раскинулась в объятьях развалившегося в кресле кавалера. — Мы на минутку. Филя работу хочет предложить. Ведь хочешь? — пхнула мужика локотком, и тот что-то промычал.

Катя оцепенела. Вопрос о поиске работы возникал с регулярностью повышения цен, семья существовала лишь пенсией матери да невеликими доходами отца, остающимися от выплат по кредиту за тачку, на которой таксовал. Глядя на катастрофически быстро стареющего – и спивающегося – мужа, мама вздыхала горестно и констатировала: пора тебе, Катенька, искать работу, пока отца в могилу не загнали. Вообще Катя полагала, что дочь имеет полное право находиться на иждивении родителей, по крайней мере, до тех пор, пока замуж не выйдет. Однако мама придерживалась на сей счёт иного мнения, ну, или просто сомневалась, что свадебные хлопоты озаботят её в обозримом будущем.

— Очень хочу, — вывел Катю из ступора голос Филиппа. Он хлопнул Любу по попке: — Ну ка… — Люба хмыкнула и встала, потянувшись с грацией разорительницы семейных гнёзд.

— А что за работа?

— Уж по крайней мере не в пивной палатке торговать, — ответил Филипп с обидой в голосе, хоть Катя считала свой вопрос вполне правомерным. Она смутилась, опустила глаза и принялась изучать большой палец ноги, некстати высунувшийся из дырки в вязаном носке, как любопытный крысенок. Попыталась заставить крысенка скрыться – тот застрял прочно, ей даже показалось, синеть начал…

— Ну, где ты витаешь? — Люба щелкнула пальцами перед ее лицом.

— Я согласна, - сказала Катя, и ей показалось, что она уже это говорила, и она теперь тщилась припомнить, было ли это в действительности или мысль закралась благодаря сомнению и неуверенности.

— Обмоем? — Филя выудил из внутреннего кармана полупальто три малюсенькие бутылочки с водкой. — Из горла и без тостов. Чтоб не сглазить.

— Да она и на выпускном-то ни капли в рот не взяла, - проговорила Люба с сомнением и посмотрела на Катю в упор: или, мол, ошибаюсь?

— По такому случаю я, кажется, и от самогона бы не отказалась, - сказала Катя и осеклась под сочувствующим взглядом Филиппа.

— Кать, всё получится, — бросила Люба на прощание. Кивнул Филипп. И они ушли, влюбленная парочка – ей двадцать пять, ему под сороковник. И до Кати постепенно стало доходить, что поле предстоящей деятельности для нее – полнейшая загадка. Она то и дело хватала трубку, и не решалась позвонить, опасаясь узнать, что стала объектом очередного глумливого розыгрыша. Разболелась голова, и она прилегла на диван.

Она извивалась вокруг хромированного шеста под счастливое, похотливое, восторженное улюлюканье разгоряченных спиртным и зрелищем, и сама чувствовала невероятное возбуждение, такое мощное, что начала опасаться позора, однако решила, что вид стриптизерши, корчащейся в совершенно натуральном, не наигранном экстазе оргазма, добавит пару лишних мегаватт общей наэлектризованности её сексуальностью, а это совсем неплохо в свете предстоящего продления контракта, поскольку можно будет оговаривать совсем другую сумму, и она уже сползала вниз, содрогаясь, захлёбываясь стонами, когда такой великолепный финал свёлся к обыкновенному дешевому кривлянию стараниями идиота с будильником, идиота, всеми манерами и даже голосом подражавшего Катиной маме в минуты нетерпения; он размахивал железным механическим чудовищем и тыкал пальцем с педерастически накрашенным ногтем в циферблат, верхнее полукружие которого вместо цифр было украшено словом ФИЛИПП; потом недоумок с будильником, всё ещё трезвонящим, пробрался сквозь толпу к ней, и заорал прямо в ухо: — Да просыпайся…

…же ты, наконец. И чего это ты так стонала? Что ли заболела? - спросила мама и вышла, не удосужившись выслушать ответ.

Не каждая красавица соберется за полчаса, хоть ей и не приходится прилагать сколь-либо серьезных усилий к тому, чтобы выглядеть достойно. Чего уж говорить о Кате, которая каждое утро совершала невозможное, придавая своей внешности какое-то подобие среднестатистической усредненности. Тем не менее, она успела как раз вовремя – выскочила на улицу как раз в тот момент, когда у подъезда, чиркнув дисками по бордюру, остановился красный «гольф». С тихим скребущим звуком опустилось тонированное стекло, и перегнувшийся через пассажирское сиденье Филипп, широко зевнув, поинтересовался, не передумала ли она. Конечно, нет, ответила она и открыла дверцу, отметив, что Филипп и не пытался ей в этом помочь.

Здание этого проектного института получило прозвище Обелиск, как казалось Кате, не столько благодаря острословию народа, сколько стараниями самих сотрудников института, решивших поименовать подобным образом место работы для краткости, ну, и чтобы всякие любопытствующие не задавали дурацкий вопрос: а как эта мутотень расшифровывается? – табличка под козырьком главного входа была украшена аббревиатурой настолько же незапоминабельной, насколько нечитаемой. И Катя застыла, шевеля губами и хмуря брови, и торчала бы так битый час, если бы не угадавший причину её замешательства Филипп, увлекший девушку за собой, в кондиционированную прохладу вестибюля, со словами: И не пытайся. Сам сколько раз пробовал – без толку.

Они шли все дальше и выше, кружили по переплетениям серых коридоров, проходили сквозь холлы, полные табачного дыма и выпускавших его сотрудников, заглядывали в кабинеты, где Филипп кого-то приветствовал, останавливались перед охранниками, непонятно что стерегущими, пили пару раз кофе, сварганенный автоматами.

Это было нудное путешествие, и Катя здорово пожалела, что не надела растоптанные кроссовки – в туфлях противно чавкало, ступни елозили по влажным стелькам, и резь в ногах буквально вопила, что Катя натерла не одну мозоль. Безусловно, большинство лопнуло, но осознание этого как-то не успокаивало и боль в ногах не притупляло. А просить пощады она всё не решалась. Она просто стала подыскивать местечко, наиболее перспективное с точки зрения беглянки: уголок какой тёмный, лестница запасная, или, там, пространственно-временной портал, на худой конец…