Кофейный роман (СИ) - "JK et Светлая" - Страница 15

— Лично я собираюсь выиграть.

— И нравится тебе эта игра?

Она все-таки обернулась. Долго смотрела на его профиль и боролась с безудержным желанием завалиться с ним рядом, обнять за руку и лежать, не двигаясь. Просто дышать вместе с ним.

— Мне нравится все забавное, — протянула в ответ и снова отвернулась.

— Я забавный, — констатировал он с ленивой улыбкой, закинул обе руки под голову и уточнил: — Не смешон?

— Пока нет, — усмехнулась Каргина.

Потянулась, сбросила полотенце и повертела головой в поисках бюстгальтера. Вспомнив, прошлепала в ванную. Вернулась уже в нем, словно выставляя напоказ дорогое тонкое кружево. Вероника носила только французское белье. Если носила. И любила им хвастать. Под прозрачными платьями, глубокими декольте или, порой, под запахнутой шубкой совсем без блузки. Подхватила с постели юбку и посмотрела сверху на Закревского. Сдерживая дыхание, медленно прошлась цепким взглядом от взлохмаченных черных волос до кончиков пальцев на ногах и беззаботно спросила:

— Или повторим?

— Ты хочешь меня точно так же, как я тебя, — неожиданно охрипшим голосом заявил он. — Тут хоть не играй.

— Допустим, — примостив острый локоть рядом с ним, она подперла голову рукой и приблизила свое лицо к его. — Так мне одеваться?

Порывисто выдернул руки из-под головы, схватил обеими ладонями ее затылок и, всего на долю секунды заглянув в ее глаза, притянул еще ближе и в самые губы, почти касаясь, прошептал:

— С Каргиным было так же? Ты была такая же? Ты ведь тоже много от него хотела?

— От него я никогда не хотела того, чего хочу от тебя, — ответила совсем без улыбки.

Дернулась, убрала его руки, почти отбросив от себя. И поднялась с постели. Кто-то снова остановил время. Вероника медленно надевала юбку, блузку, прошлась по номеру, подбирая разбросанные ботильоны, сумку, шарф, пальто.

Он хладнокровно наблюдал за ее движениями. Настолько хладнокровно, что почти не знал, жив или нет. Потому что позволь себе думать, что жив, придется признать — внутри клокочет лава. И вот-вот обрушится на них обоих. Если только прорвется. Когда она уже стояла у двери, бросил единственное:

— Ника, ты проиграешь.

— Тебе, Закревский, тоже не участвовать в Лиге Чемпионов, — усмехнулась она и вышла.

Он медленно сел на постели, внимательно рассматривая закрытую дверь, и потянулся к брюкам, валявшимся на полу. Пачка сигарет была найдена в одном кармане, зажигалка в другом. Потом передумал, бросил на тумбочку. В висках все еще многократным эхом отдавался ее голос.

Ника медленно шла по коридору и не понимала, от чего щиплет глаза. В горле до боли давил гадкий, мерзкий ком. Криво усмехнулась — так давно не плакала, что, кажется, совсем забыла, как это делается. Она прислушивалась к звукам в замершей гостинице. И ждала. Чего было ждать? Что он бросится за ней, позовет? Бред какой! С чего бы ему это делать… Такая малость — трахать друг друга. Из-за этого не бегают по коридорам придорожных гостиниц.

А если вернуться? Может быть, что-то забыла… Ника повернулась и сделала пару шагов обратно к номеру. Что забыла, идиотка? Да и стоит ли?.. Снова развернулась на сто восемьдесят градусов.

— Не будь дурой! — проворчала она. Подошла к лифту, но и здесь изменила траекторию своего пути и стала все так же медленно спускаться по лестнице.

Каргина, если и не блистала умом, никогда не была безнадежна. Жила ли она в своей Тмутаракани, подрабатывала ночной продавщицей в магазине, шла замуж или гуляла обезумевшей кошкой. Заявляя свои права на имущество, она прекрасно понимала, что ничего и никогда не добьется от мужа. Ей никогда не тягаться с Каргиным, а ее Марии Витальевне — с конторой Вересова. Да и не хотела Ника ничего. Ей было важно трепать Виктору нервы — так долго, как будет получаться. Тянуть процесс до последнего. Бесить его, выводить из себя, видеть, как он исходит злостью и еле сдерживает ярость. Уж в зале суда он ее точно не тронет. И это тоже будет его раздражать.

А потом ее глупая судьба подшутила над ней и явила Закревского. Ника думала — всё лишь для затягивания времени. Но совершенно неожиданно для себя увязла в нем. Вся, целиком. В ее короткой нелепой жизни впервые появился человек, который стал для нее важнее всего. Теперь она жила лишь короткими вспышками — рядом с ним, когда видела его глаза или чувствовала его руки. И задыхалась в ожидании новой встречи. Боясь признаться в этом даже себе. Признаться, что влюбилась в человека, который помогает мужу развешивать ее грязное белье на всеобщее обозрение, сопровождая красочными описаниями. Вероника поморщилась, вспомнив фотографии, которые Каргин предъявлял в суде.

С каждым шагом по мягкому ковролину гостиничного коридора Ника вытравливала из себя желание вернуться в номер. Но снова развернулась, взбежала на несколько ступенек вверх и замерла. Опустилась на пол, прижала пылающий лоб к холодному мрамору стены, который не остужал, а нагревался сам от ее кожи. Какие, к черту, встречи? Два кролика, удовлетворяющих основной инстинкт. Неплохо, надо признать, удовлетворяющих. Да и она превзошла саму себя в диком желании доказать утверждение Каргина, что она — последняя шлюха с окружной.

Потому каждый раз она заставляла себя, как ни в чем не бывало, подниматься с кровати, идти в душ, уходить, с усмешкой закрывая дверь. Задержаться не смела — для нее это было равнозначно предъявлению обязательств. Обязательств к шлюхе.

Чем, собственно, она отличается? Мечтала о красивой жизни? Получила в полном объеме!

Каргин оказался не самым примерным мужем, но в чем-то даже терпимым. Он честно платил цену, за которую она продалась. Одевал, обувал, оплачивал университет, позволил не работать. А кто без греха? Погуливал — боялся стареть, доказывая себе и всем вокруг, что еще силен. Распускал руки — сама виновата, была непослушной. Не хотел детей…

У Виктора Анатольевича было своих трое.

После первого аборта, который он заставил ее сделать, Каргин устроил Нику в отдельной палате, проведывал по два раза в день, килограммами носил фрукты, звонил пожелать спокойной ночи. Как и в прошлый раз, когда особенно не рассчитал силу, и залечивания побоев в домашних условиях оказалось недостаточно. Она обижалась, потом утешала себя тем, что еще успеет родить ребенка, и постаралась забыть. Забывать становилось привычным. Но однажды кто-то подвернулся на какой-то вечеринке. Подумалось, почему не попробовать, если Каргину можно. Сейчас она не помнила ни имени, ни лица. Помнила лишь, что все случилось быстро, в какой-то тесной комнатенке. И было так гадко, будто она совершила самое страшное предательство.

Мучаясь виной, Ника отчаянно пыталась вернуть влюбленность, которую испытывала к мужу, когда они познакомились. Виктор был старше и опытнее, он стал ее счастливым билетом во взрослую жизнь, к которой она так стремилась. Ведь было же ей с ним интересно! Когда-то они разговаривали. Когда-то он водил ее в театр, а она его на выставки. В память о тех днях она принялась строить их жизнь заново, собирая ее по крупицам. Ника искренне верила, что у нее получается.

Все рухнуло, когда она поняла, что снова беременна. Скандал разразился, когда и Каргин это понял. Она плакала, умоляла. Он кричал. И бил.

А когда привез ее в больницу, в аборте надобности уже не было. Нику подлечили, и сказали, что детей больше не будет. Даже объяснили почему, из чего она мало, что поняла. Да и какое это имело значение? Важна не причина, а следствие.

Вероника Каргина получила индульгенцию на все свои последующие беспорядочные связи.

Она порхала мотыльком среди мужчин. Иногда сообщала мужу и с кривой улыбкой утирала кровь, струящуюся из носа. И неделями тонировала синяки. Могла уйти — но не уходила. Испытывая омерзительное удовлетворение, глядя в его перекошенное лицо — несмотря ни на что ему тоже бывает больно.

Его ответный ход оказался неожиданным — Каргин был не без воображения. Он проиграл Нику в карты. Своему партнеру — тому самому Сашке. Ее за это наказал. Ее же в этом обвинил. Перед всеми.