Господи, научи нас молиться. Личная молитва по преданию святых отцов - Бунге Гавриил - Страница 6

Отцы, как мы уже говорили, очень бы удивились, если бы им стали говорить о «теории» и «практике», о «деятельной» и «созерцательной» жизни. Конечно, и они проводят различие между «практиком» (praktikós) и «теоретиком» (theoretikós). Они, например, подвергаются неодинаковым искушениям и ведут разные виды борьбы. Если первый занимается борьбой со страстями, то второй более озабочен заблуждениями в области знания[59]. Поэтому первый побеждает своих противников на пути добродетелей, а второй «в своем служении учению истины низвергает всякое построение, воздвигаемое против познания Бога»[60]. И если Бог второго любит больше, то объясняется это тем, что второй обитает в самом доме Божием, тогда как первый пребывает еще на его пороге[61].

Но тем не менее Церковь состоит из тех и других, «практиков» и «теоретиков»[62]. И здесь никоим образом речь не идет о двух различных субъектах или о двух различных «путях», когда тот или иной путь можно выбрать по свободному произволению, но об одной и той же личности, стоящей на различных ступенях одного и того же духовного пути[63]. «Практик» и «теоретик» находятся в таком же соотношении друг с другом, как Иаков и Израиль[64], которые суть одна и та же личность. Иаков – это «практик»[65], но после борьбы с ангелом, увидев Бога воочию, он становится Израилем[66], «теоретиком» (видящим)[67].

То же самое относится, разумеется, и к молитве. Как и все остальное, она имеет две стороны, или два аспекта. «Практическому аспекту» противостоит «теоретический» (созерцательный). Они соотносятся друг с другом как «буква» и «дух», хотя, конечно, «дух» предшествует «букве» и придает ей «смысл». Но оба эти аспекта неотделимы друг от друга! Это видно на примере Иакова, работавшего первые семь лет ради нелюбимой Лии, символизирующей тяжесть «практического» труда, а затем еще семь лет за столь желанную им Рахиль, символизирующую созерцание[68].

Таким образом, если «теоретический способ» молитвы заключается в созерцании (или познании) Бога в Трех Лицах и Его творения, иными словами theologiké и physiké, то что понимать «под практическим способом»? Это часть того, что Евагрий называл «деланием» (praktiké) и определял следующим образом:

«Делание есть духовный метод, очищающий страстную часть души»[69].

Таков «духовный метод», состоящий преимущественно в «соблюдении заповедей»[70], чему содействует все то, что в широком смысле мы подразумеваем под понятием аскезы. Цель аскезы – вернуть душе с помощью Божией ее естественное «здоровье»[71], которое есть apátheia, что значит свобода от «болезней» (или «страстей» – páthe), которые это здоровье разрушают. Без этого бесстрастия, приобретаемого постепенно[72], духовная жизнь, а значит, и молитва, вырождается в самообман, еще более удаляющий человека от Бога.

«Как страждущему болезнью глаз не принесет пользы напряженное смотрение на палящее солнце в самый полдень, когда взгляд не прикрывается ничем, так и уму страстному и нечистому совсем не принесет пользы мысленное представление о внушающей трепет и сверхъестественной молитве в духе и истине. Наоборот, подобная дерзость навлечет на ум негодование Божества»[73].

Человек, «смятенный» и «ослепленный» собственными страстями[74], в силу самих «падений» своих подвергается опасности стать «главой ложных учений и мнений»[75], тем самым обманывая не только себя самого, но и сбивая с толку других.

Несомненно, «деятельная жизнь» включает в себя, по мысли отцов, делание (prâxis), которое, однако, вовсе не обращено просто вовне или, вернее, абсолютно не различает «внутреннее» и «внешнее». «Делание» охватывает всю область отношений человека к себе самому, к его ближнему и ко всем вещам, и потому она называется также ethiké[76].

Praktiké и theoretiké – это не два разных, независимых друг от друга «пути», но суть два больших этапа одного и того же пути. «Созерцание» (theoría) – это естественный «горизонт» «делания» (prâxis), которое шаг за шагом ведет к той цели, для достижения которой оно предназначено и от которой оно получает свое оправдание.

«Им соответствуют и речения, повторяемые постоянно (святыми) отцами: „Чада! Веру укрепляет страх Божий, а его – воздержание. Воздержание делают непоколебимым терпение и надежда, от которых рождается бесстрастие; отпрыском же бесстрастия является любовь, а она есть дверь в естественное ведение, наследниками которого являются богословие и конечное блаженство“»[77].

Все эти, скажем, «внешние стороны» молитвы, которым в дальнейшем будет придаваться большое значение, всецело относятся к «практическому способу молитвы», хотя в себе, в самой своей сущности, они уже содержат свою цель – «созерцательный способ» как естественный горизонт. Эти аспекты, как и практика в целом, требуют усилий, как была полна усилий жизнь Иакова, трудившегося ради возлюбленной своей Рахили. И все же речь не идет о каком-то «самоспасении»! Ибо по сути цель «делания», «чистота сердца», которая только и делает человека зрящим Бога (Мф. 5:8), есть всегда плод сотрудничества между «благодатью Божией и ревностью человеческой»[78] – именно в таком порядке! Тот же «созерцательный способ молитвы» – это, как и «теория» в общем, чистая «харизма»[79], «дар Отца»[80] тем, кого Он нашел достойными этого дара[81].

Нередко в наши дни встречаешь людей, даже и монашествующих, которые открыто говорят, что больше не «молятся», но только «медитируют». Богатая литература на тему «медитации», как и всякого рода вводные курсы и руководства к ней, говорит о том, что молитва в христианской среде явно находится в кризисе. Несколько лучше дело обстоит с псалмопением, или «молитвой по псалмам», которая сегодня особенно в почете, и не только во многих монашеских общинах, ибо она занимает существенную часть «молитвы часов» всей Церкви, мирян и духовенства.

Псалмопение, молитва и медитация с древних времен являются неизменной частью духовной жизни «человека Библии». Но что об этом думает Предание? Начнем с псалмопения и молитвы.

«Если ты не получил еще [благодатного] дара молитвы и псалмопения, будь настойчив и получишь!»[82]

Ясно выраженное здесь различие между псалмопением и молитвой, которое было очевидным для ранних отцов, представляется странным современному человеку. Если псалмопение и молитва – это не одно и то же, тогда как же можно по праву говорить «молитва псалмов» или «молиться псалмами»? И разве Псалтирь – это не «молитвослов Церкви», воспринятый ею от синагоги? Отцы на это должны были бы ответить: и да и нет, «петь псалмы – это еще не значит молиться», ибо то и другое принадлежит к различным (хотя и неразделимым!) вещам.