Хмель - Черкасов Алексей Тимофеевич - Страница 89

• Предыдущая
• 89/196
• Следующая

«Возьми Меланью за руку, она – твоя», – говорит матушка и подает сыну руку невестки, белую, мяконькую, как подушечка. И лицо Меланьи просветлело, как на солнцевсходье. А мать наказывает: «От тайного радения счастье будет. Аминь. Иди и не оглядывайся. Сие – божье, твоя тропа мирская, праведная».

И вдруг Меланья потянулась к Прокопию Веденеевичу, как стебель травы к солнцу. И не стало на ней рубашки – голышком явилась. И вся трепещет, жжет тело и душу. «Господи помилуй», – крестился будто Прокопий Веденеевич, а Меланья в ответ ему: «Аль не исполнишь слово родительницы? Тогда помирать мне, аль как?» На голову ей сыплются тополевые листья, и сам Прокопий стал молодым и почувствовал в себе мущинскую силу.

Тут и прокинулся ото сна…

В стане черно, как в преисподней. Рядом теплая спина Меланьи. Близкая и совершенно непонятная. Меланья спит в холщовой кофте и юбке. «А мне-то экое привиделось!» И еще теснее прижался к спине невестки, обнял ее и погладил ладонью по груди. Сонное тело Меланьи стало особенным и таинственным. И как бы в ответ на ласку Меланья потянулась и повернулась на спину. Прокопия Веденеевича в жар бросило. Сам расстегнул кофтенку Меланьи и посунул от нее ребенка.

«Экое, экое! Благослови господи и богородица пречистая, – читал про себя молитву Прокопий Веденеевич, не в силах сдержаться. – Хоть бы во сне не свершилось, господи!»

Наработалась невестушка за день с серпом – не проснуться. Прокопий Веденеевич ласкает, нежит ее. И снится Меланье: рядом с нею Филя, но не тот увалень, которого знает, а другой – нежный, сердечный, душевный. И она отвечает ему теплом: «Осподи помилуй!..»

Меланья проснулась от тяжести и не сразу разобралась, что с ней и кто с ней?

– Филя?!

В ответ что-то невнятное и будто чужое.

– Ай, господи! Ты, Филя?! – испугалась Меланья и руками дотронулась до бороды. Нет, борода не Фили. Кто ж? Уж не свекор ли?! Крепкие руки вцепились ей в плечи, как лапы зверя. – Боже, боже мой! Хтой-то? – Назвать свекра язык не поворачивался. Попыталась вывернуться и не смогла. Тихо, сдавленно всхлипнула…

Вылез Прокопий Веденеевич из стана облегченный и довольный: он исполнил волю родительницы. Хоть с опозданием, но исполнил. Поглядел на рясные звезды – за полночь перевалило. Помочился возле березы и вернулся к стану, присел на корточки возле пепелища. Раздул тлеющие угли, сунул бересты – и огонь занялся. Помолился, глядя на Малую Медведицу. Где-то там, среди звездочек, витает нетленный дух матушки.

На зорьке поднялась Меланья и вылезла из стана – глаза уронила в землю. На щеках разлился стыд. Прокопий Веденеевич с небывалой для него обходительностью усадил невестушку возле костра на лагун и укрыл спину Меланьи суконной Степанидиной шалью с кистями, чтоб не простыла. Сам присел на корточки и кряхтя подсунул березовые кругляши в огонь. Над костром на крючке свешивался прокоптелый чайник, а в чугуне, поставленном на камни, варилась картошка. И голос даже переменился у Прокопия Веденеевича, когда он заговорил, что поселенцы Сосновские одни управятся со пшеницей и заскирдуют ее в поморские клади. А там и молотьба подоспеет.

– Ноне хозяйство вести надо умеючи: война хлещет. Гляди, как бы не началась грабиловка. Выскребут хлебушко у мужиков. Ну да с умом жить – не выскребут.

– Долго ли война-то будет?

– Морокую так: в год не развяжутся. Схлестнулись царства с царствами, должно, выцедят друг у друга кровушку. Опосля, кто посвежее, сверху прихлопнет, и мир настанет. Для одних царств – с голодом, для других – с прибытком.

– Как же Филя, тятенька?

– Филя? При своей линии. Мякина – не зерно. Вспори брюхо – развеется по ветру и ничего не останется. От Фили доброго приплода не жди, праведника не родишь. Мякина на мякину пойдет.

Меланья горько вздохнула:

– Он же мужик мне, тятенька!

– И што? – Прокопий Веденеевич подвинулся ближе и, как бы невзначай, положил руку на колено невестки.

Щеки Меланьи вспыхнули, а свекор поучает:

– Несу свой крест при тайной крепости веры, и твой верх будет. И я в том пособлю.

У невестушки захолонуло сердце:

– Грех-то, грех-то, тятенька!

– Не грех, а святость, коль по верованию. И сказано в Писании: «Аще дщерь твоя в руце твоей, паки чадо неразумное. И мучь ее, и плачь. Не сделай беды в едипоправстве веры, да не погибнешь зле».

Изо всего сказанного Меланья уразумела одно: «Не суперечь, дщерь господня, повинуйся!..»

– Сон ноне мне привиделся, – продолжал свекор. – Касаемый нашей жизни. Матушку давно в таком светлом сиянии не видывал. Царствие ей небесное! Реченье вела. Вещий сон!..

Черные ресницы Меланьи дрогнули, как крылышки мотылька, и вспорхнули вверх.

– И ты была там.

– Где?

– В том видении, какое мне привиделось средь ночи. Матушка говорит: «Иди сюда, Прокопий». И я подошел. Иду, как Спаситель, по морю и ног не замочил. Подала мне матушка твою руку – мяконькую, белую и теплую. Говорит: «Иди с ней и радей в святости. Радость великая будет. Даст тебе господь внука. И тот внук, как твердь белокаменная, в праведную веру войдет».

Меланья – ни жива ни мертва. Ноги и руки точно жидким огнем налились. А голос Прокопия Веденеевича умиротворенно журчит, обволакивает, как дымом:

– И тут явилась ты, паки Ева, когда ее господь создал из ребра Адамова. И тело твое прислонилось ко груди моей, а со стороны голос слышу: «Возьми ее, Прокопий, она – твоя рабица». И руки твои, яко крылья птицы, легли на плечи мои. И нету силы убежать от тебя. Кипенье прошло по жилам, и стал я парнем вроде. «Господи, благослови!» – сказал я, и ты взяла меня к себе. Очнулся я прозренный и вижу: свершилась воля твоя, господи!..

Прокопий Веденеевич перекрестился.

– Богородица пречистая! – отозвалась Меланья, едва переводя дух.

А голос Прокопия Веденеевича вопрошает:

– Аль тебе такой сон не привиделся?

– Н-нет. Грех-то, грех какой!

– То не грех, а благодать, коли по воле святого духа свершилось. И ты не суперечь тому. Беду накличешь.

– Филя-то, Филя-то как?

– За божье пред богом в ответе.

В карих расширенных глазах Меланьи и страх, и смятение духа. «Можно ли так поступить по истинной вере? – спрашивает себя Меланья и тут же гонит сомненье: – Знать, тятеньке ведомо, как должно».

– Про сон-то – правда, тятя?

– Христос с тобой! Истинно так свершилось, как сказал. И сон и явь. И матушку зрил, как вот тебя сейчас. И ты явилась пред глазами моими голая, паки Ева.

– Свят, свят. К добру ли?

– Родительница к лихости не явится. Потому как я сын ее; плоть и кровь – едины.

– Господи, хоть бы к добру! – скрестила руки на груди Меланья, не в силах подняться с лагушки. – Я вить во всем повинна, тятенька. Сами видите. Только чтоб по вере, как в Писании.

– Истинно так! – поддакнул Прожигай Веденеевич. – Вот приедем домой, радеть будем, и я прочитаю тебе откровение Моисеево про дочерей Лота, как они проживали в пещере, когда господь бог покарал нечестивых содомцев. И сказала старшая дочь младшей: «Отец наш стар, и нету человека, который бы спал с нами». Тогда они напоили отца вином, и каждая спала с родителем. Смыслишь то? И сделались обе дочери Лотовы беременны от отца свово. И родила старшая дочь сына, и нарекла ему имя Моава, што значает: «от отца моево»…

– Ой! – всплеснула ладошками Меланья. – Ужли правда?

– Окстись! Про божье Писание толкую, а ты экое слово кинула.

– Прости, тятенька. Да ведь отец-то, отец-то!

– И што? Для бога мы все, как есть, дети. Веровать надо. Без пререкания и оглядки.

– Верую, батюшка, – потупилась Меланья.

– Оборони бог суперечить создателю. Кару накличешь. И на себя, и на плод свой. Помолимся, чтоб дух очистить пред господним небом.

Стали на колени рядышком и, глядя на восток, долго молились на небо, сплошь ватянутое волглыми тучами.

Приобщившись к богу, Меланья пошла в стан за дочерью.

• Предыдущая
• 89/196
• Следующая