Гурджиев. Учитель в жизни - Чехович Чеслав - Страница 9

Вы уже поняли – не так ли? – одну важную вещь: человек не един. В нем существует множество непрерывно проявляющихся импульсов и побуждений».

Мы закивали головами, признавая эту истину, которую большинство из нас к этому времени уже осознали.

«И, – продолжал Гурджиев, – если посланник выберет отправной точкой владение телом, то он будет упирать на то, что мы называем «путем факира». Если мессия посчитает, что его задача будет выполнена с помощью чувств, то мы увидим развитие «пути монаха». Используя христианский язык, если учитель уповает на божественные импульсы любви или милосердия, то путь будет состоять из определенной работы, что в самой совершенной и высокой форме будет уникальным учением Христа. Если, с другой стороны из-за существующей культуры он решит, что разум – интеллектуальная функция – сможет привнести в жизнь истинные идеи, это приведет к так называемому «пути йога».

Существует и «четвертый путь», основанный на священном импульсе, идущем от совести, ростки которой есть в каждом человеке. Этот путь ведет к другой форме учения, новому подходу к религии».

«Вы согласились, – продолжал он, – что описание кролика, ограниченное началом, неизбежно приведет к путанице. Так же, как у кролика есть много аспектов, с которых можно начать описание, так и Религия представляет бесконечный диапазон отправных точек. Особенно подумайте о настоящей трудности – как избежать упрощений так называемого рационального мышления. Любой должен признать, что почти никто не знает истинную суть своей собственной религии, но тем не менее каждый считает, что он может судить все остальные».

Затем он закончил встречу следующими словами: «Только тот, кто благодаря упорным сознательным усилиям преуспел в освобождении от хаоса, возникающего из его собственного недостатка сознательности, может узнать, что действительно означает Религия».

Подобные напряженные моменты, проведенные с Гурджиевым, открывали для нас более глубоко вопросы религии и подводили к тому, чтобы воспринимать традиционные учения по-новому.

Как и у всех, определенный образ себя сформировался у меня в юности. Я был полностью убежден, что все мои мнения, реакции и цели – абсолютно правильные и ценные. Я не представлял, что могут существовать другие ценности, столь же достоверные и обоснованные, как и мои собственные. Определенные идеи – такие как патриотизм, долг и дружба – имели для меня абсолютное и безальтернативное значение, их я считал священными. Меня совершенно потрясло открытие, что мотивы и точки зрения других людей полностью отличались от моих и обладали такой же достоверностью, и, возможно, были даже более правильными. Однажды, вскоре после моего прибытия в Константинополь, противостояние Георгию Ивановичу буквально перевернуло мой внутренний мир вверх ногами и вынудило меня исследовать основы всех моих убеждений.

Мы пили чай в тени деревьев возле павильона «Русский маяк». Беседа перешла в воспоминания о войне, все еще чрезвычайно живой в нашей памяти. В тот жаркий день Гурджиев, проходя мимо, остановился немного передохнуть. Мы поднялись предложить ему место. Он сел и попросил продолжать наш разговор, будто его с нами не было, поэтому мы вернулись к разговору о войне.

Расслабленная поза Гурджиева вдохновила нас рассказывать о множестве событий, которые все мы пережили. Переходя от одного героического эпизода к другому, мы, естественно, стали осуждать трусость дезертиров. Один из нас начал обвинять евреев в том, что они не патриоты и не верны России и ее союзникам. Он описал, как они отказывались воевать в различных ситуациях. Все мы присоединились к осуждению этих трусов и дезертиров.

Георгий Иванович ничего не сказал, но что-то в его облике заставило нас почувствовать себя неловко, и мы захотели узнать его мнение относительно столь животрепещущего вопроса. Повисла тишина. На его лице не видно было больше прежнего выражения одобрения. Он глубоко вдохнул и выдохнул, вместе с воздухом улетучилось и наше праведное негодование.

Поскольку обсуждение застопорилось, Гурджиев вмешался. «Вы говорите, что евреи – не патриоты и обвиняете их, в том числе, в трусости, недостойной русских подданных. Вы говорите и о большом количестве дезертиров в конце войны. Можете ли вы сказать мне разницу между дезертирами в начале, в середине и в конце войны?»

Этот вопрос удивил меня. Я никогда не задавал его себе раньше. Внезапно я понял, что таких «дезертиров» отличал только момент, когда они открыли глаза и увидели военную действительность.

«Тот, кто осознал, что такое война на самом деле, – продолжал Георгий Иванович, – не может не хотеть дезертировать. Если евреи отказались участвовать в убийствах и резне, то это потому, что их, не ослепленных патриотизмом, меньше поработила всеобщая слепота и поэтому они более свободны были действовать сознательно».

Эти слова Гурджиева произвели на меня сильное впечатление, будто он просил высадить рассаду корнями верх. Тем не менее, я знал, что свойственная ему философия относительности вещей часто побуждала его провоцировать слушателей, показывая нелепость крайностей. Видя, что его вмешательство оказало подобный эффект и никто не пытается возразить ему, он встал и зашел в павильон. Вернувшись, он посмотрел на свои часы, сказал, что у него встреча и ему нужно идти.

После его ухода начался протест. Когда противодействие такому посягательству на патриотизм достигло высшего накала, официант вдруг принес каждому из нас стакан чая и несколько маленьких пирожных. Заметив наше удивление, он сказал, что это любезность господина Гурджиева. В ответ на такой жест наше негодование начало спадать. Вновь мы почувствовали ту же неловкость, что и раньше, и наш бунт против слов Гурджиева постепенно стал терять свою силу.

Моя память быстро освежилась. Впервые я сравнил свою приверженную позицию 1916 года с отношением года 1919, когда, испытывая отвращение ко всем этим убийствам, я также стал потенциальным дезертиром. Признавая неизбежное отступление, я с невероятным облегчением согласился оставить борьбу.

Через несколько лет меня еще больше поразила болезненная правда одного из коротких высказываний Гурджиева: «Сознательный человек отвергает войну. Взаимное уничтожение – проявление спящих людей».

Когда Гурджиев открыто выражал неудовольствие нашей работой он в то же время искусно старался помочь нам яснее увидеть то, что понять мы не могли. Однажды мы говорили о том, насколько человек зависим от законов, управляющих его существованием. Он с интересом слушал наши примеры, но когда один из нас неверно использовал выражение «порядок законов», он вмешался и спросил, какое значение мы придаем слову «порядок». Каждый объяснил его по-своему. Кто-то сказал, что оно означает количественный или числовой порядок законов в разных мирах. Другой видел в нем относительность детерминированных законов, каждого в зависимости от удаленности от первоисточника.

Послушав нас некоторое время, он сказал, что если мы подчиняемся закону, то важен не закон сам по себе, а возможность освободиться от него, механически или благодаря развитию сознания. Он напомнил, что есть законы, управляющие мирами и поддерживающие их, законы, которым подчиняются планеты, законы, управляющие органической жизнью на Земле, законы психологического порядка, законы, управляющие миром атомов и так далее. Все эти миры, от наибольшего до наименьшего, расположены один внутри другого, подобно набору русских матрешек, и каждому из них соответствует определенный порядок законов. Должно быть, Гурджиев увидел написанное на наших лицах недоумение, поскольку часто возвращался к этой важной идее его учения. Он очень настойчиво пытался помочь нам рисунками и метафорами, которые мог понять даже ребенок.

«Итак, теперь вы видите, – сказал он нам однажды, – что человек живет, подчиняясь различным порядкам законов. Так происходит из-за одновременного действия различных порядков законов, принадлежащих высшим мирам лестницы Луча Творения, на которой Земля включена во все большие и большие миры».