Белая карта - Черкашин Николай Андреевич - Страница 26
- Предыдущая
- 26/54
- Следующая
Перед первой мировой командовал линкором «Слава».
После 17-го был арестован большевиками и заключен в Петропавловскую крепость. В конце 1918 года бежал в Финляндию по льду Финского залива, благо пригодился полярный опыт. У белых на Черном море возглавлял группу ледоколов.
Эмигрировал во Францию, где в 1944 году трагически закончил свой жизнененный путь. Тем не менее, Николай Николаевич намного пережил своих соплавателей по «Заре». Если бы не американский грузовик, который сбил 77-летнего старика в только что освобожденном от немцев Париже, возможно, он разменял бы и девятый десяток. Говорят, он возвращался с похорон любимой жены, и убитый горем не расслышал шума мотора. Его погребли на Сент Женевьев де Буа.
Лишь ему одному из офицеров «Зари» довелось лечь под могильным крестом. Другим же – барону Толлю, астроному Зеебергу, лейтенантам Матиссену, Колчаку – эпитафией стала строчка из песни «Варяг» – «не скажет ни камень, ни крест где легли во славу мы русского флага…»
Несмотря на «белогвардейско-эмигрантское прошлое» имя Коломейцова многократно увековечено на карте: тут и остров в архипелаге Норденшельда, и бухта в море Лаптевых, и река на Таймыре и гора на острове Расторгуева (Колчака), и проливчик в шхерах Минина. И даже гидрографическое судно названо в его честь – «Николай Коломейцов», которое и по сию пору бороздит те самые воды, в которых когда-то и штормовала и зимовала «Заря».
Колчак и Матиссен… Два капитана. Вот сюжет для будущего романиста.
Родились они в одном городе – Санкт-Петербурге. Учились в одних стенах, только в разных ротах: Колчак – в младшей, Матисен – в старшей. Один – православный, другой – лютеранин. В крови первого гуляли «турецкие гены», характер второго умерялся шведской сдержанностью. Но обоих поманила призрачная Земля Санникова. И оба пошли на край света за неистовым до самозабвения геологом-первопроходцем Эдуардом Васильевичем Толлем… Для молодых офицеров он один стал кумиром, вожатым, учителем. Они не клялись ему в верности, не произносили громких слов, но когда он сгинул в ледяной пустыне, оба, не щадя жизни, искали его, как ищут самого родного человека. И до конца дней своих чтили его имя, верили в его дело.
Яхта «Заря» и в самом деле оказалась для них зарей жизни. Матисену выпало быть командиром судна, Колчаку – подчиненным. Они не всегда ладили, друзья-соперники, много спорили. Но они вытянули из флотской фуражки один и тот же жребий: север.
Судьба ненадолго развела их в русско-японскую войну. Колчак попал в Порт-Артур, а Матисен пошел в Цусиму старшим штурманом на крейсере «Жемчуг»…
После Порт-Артура военная звезда Колчака пошла на взлет все выше и выше… Матисену не довелось добыть в Цусимском походе громкой славы.
Спустя пять лет жизнь снова свела их в одном рейсе. Они снова шли штурмовать Арктику: Колчак – командуя «Вайгачем», Матисен – «Таймыром». Восемь месяцев вели свои ледоколы через три океана и множество морей во Владивосток. И даже успели в Берингов пролив, за мыс Дежнева заглянуть. Но открывать новые земли выпало другим. Как в бильярде: оба сделали великолепную подставку своим коллегам – Вилькицкому и Новопашенному – и надолго ушли в тень фортуны. Обоих отозвали в Петербург по служебной надобности.
Рухнули надежды взять у Арктики реванш за гибель Толля, снова помериться силами с Ледовитым океаном. В прах рассыпалась и ставка на большую науку. Надвигалась новая война, и заново предстояло начинать карьеру, но не ученых-гидрографов, а боевых офицеров. Оба стартовали примерно с одной и той же отметки: Матисен – командиром канонерской лодки «Ураган», Колчак – командиром эсминца «Уссурийца». Закончили же войну на разных высотах: Колчак – вице-адмиралом, командующим Черноморским флотом, Матисен – каперангом, командиром вспомогательного крейсера «Млада», бывшей яхты княгини Шаховской.
В восемнадцатом Колчак пошел спасать Россию с тем же безумным риском и с той же самоотверженностью, с каким спасал когда-то Толля. Он спасал корабль российской государственности по всем правилам борьбы за живучесть, латая его бреши полками, бригадами, дивизиями…
Матисен не пошел за Колчаком в гражданскую. Гордость не позволила? Принял сторону большевиков? Ни то, и не другое. Просто ушел от всякой политики в дебри Восточной Сибири в гидрографические изыскания на все годы братоубийственной смуты. Он ненадолго пережил своего соревнователя. Умер от сыпного тифа в том же Иркутске, где погиб Колчак. Начальные и конечные точки их жизненных траекторий совпали географически точно, как совпадали некогда курсы «Вайгача» и «Таймыра».
Может быть, неспроста нет у них обоих – вечных странников, вечных искателей – могил, пригвождающих бренные останки к определенному географическому пункту, как нет их у Седова, Русанова, Брусилова – всех, кто положил свои жизни на ледяной алтарь Арктики.
Они ушли в Ойкумену, в свою последнюю и вечную экспедицию. И строчки их современника Бориса Пастернака стали общей им эпитафией:
В поисках следов своего героя заглянул я в санкт-петербургский музей Арктики и Антарктики. Увы, музей этот был вовсе не петербургский, а по-прежнему ленинградский, даром, что прошло лет десять после упразднения КПСС, даром, что расположен он в бывшем старообрядческом храме, на бывшей Николаевской, ныне улице Марата. Экспозиция музея как была очерчена в сталинские годы, так и по сию пору возвеличивает самого главного покорителя Арктики – Ивана Папанина. И не где-нибудь, а в алтаре стоит папанинская палатка со всем своим историческим инструментарием, включая и мясорубку. Мясорубку в алтарь положить не забыли, забыли лишь поместить в арктический пантеон портреты тех, кто уходил в высокие широты без радио и самолетов, кто первым на заре века пришел в эту белую пустыню, кто прирастил территорию России на тысячи квадратных верст. Ладно, гидрограф Александр Колчак. Но Сибиряков, но Вилькицкий!… Уж семь лет прошло с тех пор, как стало возможным листать страницы полузасекреченной нашей истории без оглядки на партийного цензора. Уж и год 97-ой самим Президентом объявлен годом гражданского примирения. А Сибиряков, Вилькицкий, да сколько еще подвижников Арктики как числились в белоэмигрантах, так в них и остались. И не знают ленинградские музейщики никакого гражданского примирения.
– А что мы можем сделать?! – воскликнула на мои упреки сотрудница музея Арктики, – когда у нас нет ни рубля на обновление экспозиции?!
– Да много ли нужно средств, чтобы повесить в зале несколько фотографий? За семь лет можно было хотя бы имена вписать?
Согласилась сотрудница, что не в средствах дело…
В конце двадцатого века, который начался для русской Арктики под посвист ветра в снастях «Зари» и шорох санных полозьев экспедиции Толля, в эти же места, по полярным льдам ушли в высокие широты лыжники под водительством офицера российской армии, подполковника Владимира Чукова. Они шли все к той же цели, под той же Прикол-звездой, что манила и светила всем русским северопроходцам.
В отличие от всех прочих лыжных экстремалов Чуков шел со своей группой без какой-либо поддержки с воздуха, в режиме полной автономности, как шли по здешним льдам Толль с Колчаком, как шел Колчак с Бегичевым, уповая только на свои силы и «Господи помилуй!»
«Воин должен быть почти святым», утверждал Прудон. Это и про Чукова тоже…
Он и его парни шли к Северному полюсу, теряя товарищей, шли по самой кромке жизни, как по кромке льда, и делали это вовсе не для того, чтобы установить очередной рекорд для Книги Гиннеса. Чуков, с заиндевелой бородой и бровями, чем-то похожий одновременно и на барона Толля, и на лейтенанта Колчака, признался однажды:
- Предыдущая
- 26/54
- Следующая
