Тыя-онона (СИ) - Кормашов Александр - Страница 6

А лучший трэк фильма - это всё-таки песенка мистера Дулиттла. Этот мотивчик звучит в твоей голове ещё несколько дней после Нового года, заставляя задуматься, так такое мужчина и что значит для него женщина? Может, то же, что Галатея для Пигмалиона? Нет-нет. Наоборот. Ведь если он хотел вдохнуть жизнь в кусок косной материи, то у тебя жизнь уже имеется. Осталось только найти для неё материю. Задача на следующий год.

         МЕНУЭТ

     На столе лист бумаги.

     Под столом хвост дворняги.

     Печка догорает,

     Радио играет

     Менуэт Баха.

     Менуэт звучит Баха.

     Вот и жизнь прошла, бляха.

     "Шея, как у колбы.

     Он всегда такой был" -

     Скажут там, в школе.

     Или скажут там, в школе:

     "Он с ума сошёл, что ли?"

     А она, наверно:

     "Фи, как всё манерно!"

     Просто ей по фиг.

     Просто ей-то всё по фиг.

     Ты худой, как дистрофик.

     От любви-болезни

     Всех микстур полезней

     Только смерть в муках.

     Только жизнь и смерть в муках

     Вся у Баха есть в фугах.

     Для иной бодяги

     Есть листок бумаги,

     А на ней - муха.

     На листке сидит муха.

     Нос крючком и два уха.

     Говорит словами:

     "Я устала с вами,

     Умываю лапки".

     Умывай, давай, лапки!

     Над столом висят тапки.

     Что-то много хруста,

     Отвалилась люстра.

     Жил-был-бах, что ли?

     Жил-был Бах, и всё, что ли?

     Что теперь сказать в школе?

     Всех люблю сердечно,

     Но в ушах навечно

     Менуэт Баха.

КОНСЕРВЫ ИЗ ЗВЁЗД И ВАРЕНЬЕ ИЗ СОЛНЦА

Учитель физики (и астрономии) Алексей Артемьевич Волнухин мало походил на обычного сельского учителя, а больше на благородного итальянского мафиози с Восточного побережья США, что лишь добавляло ему уважения со стороны более чем двадцати поколений учеников, но также и учениц, всегда находивших в нём достойный объект для влюблённости. Вдовец уже много лет, на безымянном пальце левой руки Алексей Артемьевич носил золотое кольцо, а рядом, на среднем, массивную серебряную печатку. Все в школе знали, что она сделана из космического титана, а изображённая на ней "h перечёркнутая" обозначает постоянную Планка.

Человечество Алексей Артемьевич называл "консервами из звёзд и вареньем из солнца". Понималось это легко, потому что астрономию в школе начинали изучать едва ли не с пятого класса - не сам предмет, впрочем, нет, лишь ту его часть,  в которой рассказывалось, что на месте нашего Солнца когда-то раньше было другое солнце-звезда, а, может, и сразу несколько, и как потом они взорвались, их остатки летели-летели, пока не запутались в какой-то водородной туманности, из которой (совсем недавно) зажглось теперь уже наше  Солнце, а вокруг него из остатков звёзд зародились планеты, а потом на одной из планет зародились и мы - консервы из звёзд и варенье из солнца. Всё очень просто и понятно даже для пятиклассников.

Обычно на эту тему Волнухин переключался уже ближе к концу урока, когда, уставший, тяжеловесный и реально почти засыпающий, он на минуту уходил в лаборантскую и возвращался оттуда как будто хорошо выспавшийся, бодрый, с весёлыми искрящимися глазами. Все, как минимум, все учителя и многие старшеклассники хорошо знали, что имелось у Волнухина в его лаборантской, в этой его святая святых.

Непосредственно святая святых служил небольшой одностворчатый шкафчик, и ещё никаким посторонним никогда не удавалось его даже приоткрыть. С виду он совершенно не запирался, не было никакого замка ни внутри, ни снаружи, а мог открыть его только сам Волнухин. Из года в год этой своей тайной он любил озадачивать старшеклассников (тех, кому доверял показывать учебные фильмы на кинопроекторе "Украина"), более того, он дразнил их тем, что поставит им бутылку самого дорогого коньяка, если те разгадают, как открывается этот шкафчик. Но уж если не разгадают, тогда на выпускном вечере коньяк поставят они. Договоры неукоснительно соблюдались, а поэтому внутри шкафчика давно находилась коллекция бутылок из-под самых дорогих коньяков, какие-то только когда-либо продавались в местном магазине. Систематически обновлялась в шкафчике только водка, глотнув которой, Волнухин и возвращался на урок будто выспавшийся, с искрящимися глазами и сходу переключался, например, на объяснение энтропии.

В первый раз ты услышал об энтропии ещё в пятом классе, потом слушал каждый год, а в десятом даже сдавал экзамены на близкую тему и потом всю жизнь мучительно вспоминал, что же это такое, но, видно, есть вещи, твоему уму недоступные. Физическое, слишком физическое.

Яшка Трофимов сидел через две парты от тебя. Он не был твоим другом. Кажется, не был ничьим другом вообще, поскольку едва снял с себя пионерский галстук, как тут же надел мужской, взрослый, завязанный огромным узлом. На левой руке он носил тяжёлые нержавеющие часы с железным браслетом-гусеницей. Часами и этим браслетом так громко стукал о парту, особенно в тишине контрольной, что пугался весь класс.

В тот день, когда Яшка Трофимов решал вешаться, ты оставался в кабинете физики один (сам Волнухин входил-выходил) и решал физические задачки из журнала "Квант". Волнухин утверждал, что они должны решаться на раз, раз опубликованы в открытой печати. Он предупреждал, что на олимпиаде зададут гораздо сложнее.

Яшка Трофимов вешался назло лучшей девочке школы Лене Сипиной. Подвиг самоповешанья совершался в соседнем кабине русского языка и литературы, где по стенам были развешаны портреты писателей и поэтов. Портрет Есенина висел тоже. Интересно, что именно Есенину, а не Лене была адресована Яшкина предсмертная записка - словно поэт призывался поработать душеприказчиком.

Записку Яшка положил на самое видное место, на учительский стол, а сам забрался на шаткий стеклянный шкаф с учебными пособиями и привязал свой мужской галстук к вентиляционной решётке. Ты слышал грохот, но когда пошёл посмотреть, Волнухин уже возвращался. Под мышкой он нёс Трофимова, мягкого и вялого, как половик. И сразу оттащил его в лаборантскую.

Когда ты туда заглянул, Яшка уже сидел на стуле, но Волнухин ещё продолжал ругаться. Матерных слов в его лексиконе никогда не было, но их достойным образом заменяли научные термины, особенно, когда речь велась о сущности жизни. Про консервы из звёзд и варенье из солнца там было тоже. Ты застал тот момент, когда Волнухин, грозно нависая над бедным Трофимовым и гневно покачивая перед его носом своим гнутым, с печаткой, пальцем, словно желая пропечатать на Яшкином лбу, что металл титан тоже появился из звёзд, строго выговаривал типа: "Не ты эти банки закатывал, не тебе и вскрывать!" Тебе даже показалось, будто он сам закатывал это варенье, а кто-то эти банки разбил.