Его выбор (СИ) - Алмазная Анна - Страница 8

— Значит, целители были правы, ты не помнишь…

— Не помню чего?

Вождь отстегнул миниатюрные застежки, собирающие у висков тонкий плат, позволил мягкой ткани упасть на колени.

— Временами… ночами ты уходишь в лес… И…

Поняв, что советник не осмеливается продолжать, вождь приказал:

— Подойди!

Седовласый советник повиновался и вновь опустился перед вождем на колени. Тревога расползлась по душе дурным предчувствием, но дрожащие пальцы сами потянулись к вискам коленопреклоненного хранителя смерти. Элизар боялся и хотел знать правду. Глубоко вздохнув, поборов стягивающую горло тошноту, он мягким всплеском магии, стараясь не ранить открытую перед ним душу, ласковой поступью вошел в чужие воспоминания.

Закатное небо, затянутое тучами, отражает вспыхнувший в одно мгновение кустарник. Стелется по земле дым, яркое пламя высвечивает тень вставшего на дыбы пегаса. Ржание режет по натянутым нервам, крылья отчаянно бьют воздух, тонко поет щелкнувший по огню кнут. Горящий кустарник швыряет в воздух фонтан искр, пегас вновь вскидывается на дыбы, но веревка, стягивающая его шею, тянет обратно. А вождь, держащий другой конец веревки, смеется дико, безумно, в ответ на испуганное ржание, и следующим щелчком кнут вспарывает кожу на гибкой, выгнувшейся спине, потом бьет по крыльям, подняв вокруг ворох окровавленных перьев. И вновь смех. И вновь пение кнута. И вновь полное боли ржание…

— Мой вождь, — отшатнулся советник, разрывая нить воспоминаний.

Элизар поднялся с ложа и подошел к окну, до крови кусая губы. Ему не нужны были больше чужие воспоминания, свои нахлынули волной, разбередили душу открытой раной и придавили плечи тяжестью вины. Он каждую ночь вставал со своего ложа и уходил из замка. Его безумие проносилось по Виссавии бурями, рвало деревья из земли, хлестало леса дождями, шквальным ветром прилизывало кустарники и травы. Он ловил не успевших улететь священных животных, пегасов, и до рассвета хлестал их кнутом, упиваясь их болью и страхом, а также запахом крови. А потом возвращался на свое ложе и просыпался утром, уставший и разбитый, в облегчении забвения.

Вспомнил он и последнюю ночь, вернее, часть ее. Полумрак, крик сестры за спиной, глухой звук удара и отлетающего к стене Рэми. Элизар что-то кричал, сам не помнил что, кажется, приказывал племяннику одеться и немедленно идти за ним. Рэми плакал, дрожал под ударами, сестра пыталась оторвать сына от брата и сама отлетела к стене. А Элизар продолжал бить, шепча при этом:

— Разбалованный щенок! Я скорее убью тебя, чем оставлю в Кассии!

— Милостивая богиня… — прохрипел вождь, выныривая из собственного кошмара. — Я сейчас же пойду к Астрид… хотя бы попытаюсь объяснить...

— Астрид забрала детей и увезла их из Арленара.

— Куда?

— Мы не знаем... — советник мелко дрожал, опустив голову, но продолжал говорить горькие слова: — Они тебе больше не верят...

— Без учителей? — прохрипел Элизар. — Она увезла высшего мага без учителей?

— Да, мой вождь. И она не позволила подойти к мальчику целителям душ… Его тело исцелили, его страх перед тобой… остался.

— Он ненавидит меня? — тихо спросил Элизар и вздрогнул от ответа:

— Он еще не умеет ненавидеть.

Хранитель ушел, а Элизар просидел до самого рассвета, опустив голову на руки и вслушиваясь в шелестевший за окном дождь. Еще вчера он обещал Рэми безопасность в Виссавии, а сегодня напугал его и сестру более, чем когда либо пугали кассийцы. Да и мог ли он после всего этого кому-то обещать безопасность? Сестра спрятала от него Рэми и правильно сделала… если мальчик будет рядом, вождь сам, своими руками, сведет его с ума. Много ли надо шестилетнему высшему магу?

— Богиня, пусть меня кто-то остановит… — прошептал Элизар, — хоть кто-нибудь…

Он не спал три дня, заставлял себя не спать. А вечером четвертого, скатываясь в пропасть сна, приказал приковать себя к кровати. Он сам чертил руны на кандалах, надеясь, что это поможет.

Не помогло. Он вскочил на закате, опустошенный после выплеска магии, схватился за страшно болевшую голову и с ужасом посмотрел на лежавшие на полу изрезанные рунами полоски метала и на свои кровоточащие запястья. Он был свободен, а над Виссавией несся протяжный стон.

— Я убил… Рэми? — тихо спросил он у хранителя смерти.

Советник не ответил, опустив голову. И Элизар на этот раз не осмелился заглянуть в его воспоминания. И сам боялся вспоминать.

— Я не хочу больше слышать о Кассии, — сказал он, подходя к окну, где прошивали низкое, тяжелое небо яркие молнии. — Отзови оттуда целителей. Всех... не хочу слышать об этой проклятой стране... Позови целителя душ… пусть эта боль уйдет…

«Прости, отец, но не я не могу исполнить своего обещания…»

Но надо как-то жить дальше. Другого вождя у Виссавии нет. И не будет.

Ненависть может быть унаследована,

любовь — ни­когда.

Ауэрбах

Отсюда, с обрыва, укутанное в бархат сосен поместье походило на игрушечный домик. Сестренке такой луну назад подарили, на трехлетие: белоснежные стены, завитушки лепнины, острые башенки по углам.

Но настоящий домик, погруженный в закатное марево, был гораздо забавнее игрушечного: фигурки в нем двигались сами, то появляясь в окнах, то исчезая. Каждая была по-своему интересна. Внутри каждой бурлила своя смесь: любви, ненависти, смеха, зависти. Многих Рэми еще не понимал до конца, но всегда был рад попробовать, запоминая неповторимый привкус: то легкая горечь, то приторная сладость, то капелька кислинки. Так много всего. Так трудно запомнить. И нет рядом учителя, который может подсказать…

...запретить. Нельзя играть с «фигурками». Нельзя «подавлять чужую волю». А если охота?

Изнывая от грызущего изнутри страха, Рэми-таки сорвался. Заставил круглолицую служанку улыбнуться, вспоминая давний зимний вечер и тихий голос матери, рассказывающей сказку. Заставил голодного прислужку заглянуть за портьеру, туда, где Рэми припрятал вкусный пирожок. Заставил конюшего, на глазах Рэми пнувшего собаку, зайтись черным, удушливым страхом… Это было так легко. Так забавно. И помогало преодолеть холодной змей свернувшийся внутри страх... Рэми не хотел думать о той ночи. И про дядю вспоминать не хотел. И про обжигающую боль, и про тихую силу целителя, и про бешенную скачку в ночь. Не хотел.

— Хей! — требовательно потянула за рукав сестренка.

И как только тут оказалась? Рэми хотел обернуться, но застыл как вкопанный. Так и не смог оторвать взгляда от сгустившихся вокруг дома облаков цвета запекшейся крови. Кровь… почти черная в полумраке. Бледная служанка оттирала ее тряпкой, пока Рэми бился в руках целителей, а браслет на руке нагрелся так, что выдержать было невозможно. Нельзя вспоминать о той ночи! Мама говорила, что нельзя!

Страх вновь вгрызся в душу, нахлынула тяжелая тревога. И не к кому с этим пойти. Учителей больше нет, брат и мать не понимают. Почему?

Почему Элизар оказался таким? Почему не пришел как прежде, не улыбнулся, не прошептал: «Ирехам лерде, Нериан, ирехам доре…» («Расти быстрее, Нериан, расти счастливым…» (висс.))

— Ирехам лерде, Лия, ирехам доре…— прошептал Рэми, прижимая к себе сестру.

Забавная она. Плаксивая и нежная. В глупом, похожем на взбитые сливки, пышном платье, а все равно забавная. Всего на три года младше, а, кажется, что на целую вечность. Вечность — это долго, говорил учитель. А еще говорил, что однажды сестра вырастет и станет лучшим другом, как станет другом Рэми для Ара. Жаль, что пока он Ару только мешает.

— Рэми, — заныла малышка, обнимая его за талию. — Пойдем…

— Нет, я еще останусь.

— Рэ-э-эми! — надула губки сестренка. — Пойдем!

Рэми покачал головой. Он не хотел никуда идти. Здесь, в теряющем последние листья буковом лесу, было хорошо. А в поместье его боялись. От чужого страха мутило больше, чем от собственного, и только там, где не было людей, Рэми мог вздохнуть свободно. Учителя предупреждали. Учителя говорили, что ему еще рано открываться миру. Рэми не верил… еще недавно не верил.