Волчий берег (СИ) - Шолох Юлия - Страница 23

Но не этого.

Мы с Малинкой быстро попятились и вышли из толпы, крепко взялись за руки и поспешили домой, оставив Прутьку прыгать, кричать и свистеть вокруг клетки.

Целый день разговоров только и было, что о людоеде и о том, что с ним сделают. Старосты решили казнить оборотня через два дня вечером, как раз праздник Ласковой Сестры-Весны будут отмечать, перед праздником и казнят. А пока не давать еды и питья и оставить клетку на площади, людям на потеху.

Все говорили, это правильное решение, так и надо злобному убийце! А мне единственное, чего хотелось – вернуть время вспять и отказаться идти на площадь, где в клетке из безумных глаз зверя на меня глянула бездна…

***

Всеволод вернулся быстро, и с порога при виде него стало понятно - слухи не врут.

Ярый тут же чертыхнулся, отворачиваясь к окну и болезненно жмурясь.

- Значит, правда, зверь, - сказал Гордей. Он был собран и деловит, и не скажешь, что получил удар, откуда не ждали.

- Да. - Всеволод устало опустился на стул. – Бурый род. Не старик и не подросток. Большего уже не узнать – Ярость Крови свела его с ума.

- Далеко забрался. – Тихо сказал Гордей.

- Да. И даже семью не установить… Даже родным не сообщить.

- Если они остались, родные, - сквозь зубы процедил Ярый. – Без причины в Ярость не впадают. Мы знаем о двух мелких хуторах, которые лесные начисто разорили, а кто поклянётся, что других не было? Тех, где совсем никто не выжил и не смог рассказать? Здесь, у людских земель?

- Теперь уже не узнать. – Повторил Всеволод. Протянул руку, сжимая плечо Вожака. – Два дня он будет сидеть в клетке на площади, а потом его казнят. Но это не им решать. Ночью я сделаю всё, что нужно.

Тот быстро дёрнул головой.

- Нет. Я сам.

- Гордей, я могу это сделать, позволь мне.

- Я должен сам.

- Почему?

Они долго и пристально смотрели друг на друга. Лицо Гордея осунулось, от счастья последних дней ни следа не осталось.

- Чтобы впредь не допускать случаев, когда мой народ будет вынужден идти на крайние меры. Это моя вина… Что зверь не смог найти помощи своих, что он опустился до животного состояния. Что он убил. Значит, где-то случилась беда, а мы не смогли их защитить. И думаю, всё ещё хуже - советники нам соврали.

- Гордей! – Всеволод недовольно нахмурился. – Думай, что говоришь!

- Беляк сказал, езжайте, ни о чём не думайте. Отдыхайте. Наслаждайтесь жизнью. Всё под контролем. А выходит, всё не так уж и гладко, раз случилось такое. Сам знаешь, какая причина толкает на Ярость Крови. Ни жадность, ни желание лиходейничать её не пробудит. Только смерть твоей семьи на твоих глазах, желание защитить их любой ценой. Где-то убили наших, Всеволод. Подло, тайно. А мы ни слухом, ни духом! Ты не думал, что советники от нас что-то скрыли?

- Нужно верить своим советникам, Вожак. – Всеволод снова схватил друга за плечо, крепко сжимая. - Нужно верить! Раз Беляк так сказал, значит, была причина. Да ты и сам подумай – какой от тебя был бы толк, пока душа далеко? То-то же! Так что не выдумывай, мал ещё всех вокруг винить! Советники голову свою в случае чего первыми на поле боя сложат! На любую подлость ответят, себя не жалея! И от Вожака не станут скрывать врага, что на его земле его народ убивать вздумал!

Гордей отвернулся, тем самым прекращая спор.

- Вечером я всё сделаю. – Передохнув, повторил Всеволод.

- Нет. - Вожак уверено поднял голову, глянул тёмными провалами глаз. – Я сам.

Больше не споря, Всеволод кивнул.

***

Утром я встала засветло – сна ни в одном глазу. Весь день вчерашний пряталась на кухне или на заднем дворе, и от разговоров про людоеда, и от постояльцев. Если про первого я не могла слушать, то последние… не знаю, отчего не хотелось их видеть, даже Всеволода. Но за ночь я так устала, как будто совсем не спала. Как будто бегала по тёмным улицам и видела жуткие вещи. Как будто видела смерть, как в последний миг – лицом к лицу.

И устала от неё!

Голова болела, но это только больше разозлило. Что же мне всё не так всегда, всё не по-моему! От кого и от чего я прячусь? Зачем? Нет, хватит! Буду ходить, где хочу, слушать и не слышать, если придётся, но больше не забьюсь в нору, как будто я трусливый заяц.

Вот пойду и позавтракаю в столовой, хватит на кухне или в комнате за узким столом жаться!

Сестра, зевая, поплелась следом. Правда, мечты о завтраке пришлось быстро отложить, потому как нас заставили этот самый завтрак готовить. За хлебом, что стоит в печи, следить, кашу варить да крепкий чай заваривать. За работой мрак забытого тяжкого сна рассеялся, как и моё упрямство. Ничего же не случилось… Откуда это неописуемое волнение и тревожность? Малинка рядом, отчим далеко, целая жизнь впереди. На что жаловаться?

А уж когда петухи заголосили и во двор хлынули из курятника цыплята и неуклюжие гусята с длинными шеями, мы с сестрой прилипли к окну, чтобы на них полюбоваться – и не могли друг другу не улыбнуться.

Хозяйка сбегала в столовую, вернулась и сказала, что пока к завтраку никто не спустился, и чтобы мы следили. Ушла в комнаты с подносом, на котором завтрак для мужа - всё свежее да на чистой салфеточке с вышитыми подсолнухами, да второй сверху прикрыто, чтобы не дай бог не застыло да не заветрилось.

Балует она его, я бы не стала такому лежебоке завтраки подносить. Он бы у меня, если бы лентяйничал, да болезным без конца притворялся, голодным бы сидел!

Сестра посмотрела хозяйке вслед и захихикала.

- Ты тоже не понимаешь, как можно то ругать, то хвалить, а воз и ныне там?

- Зато муж есть. – Смеется сестра.

- И толку от него?

- У хозяйки спроси, какой с него толк.

- А ты чего ухмыляешься?

- Я? Так.

- Что так?

- Да чего пристала опять? И к хозяйке? Может, любит она его. Может, ей главное, чтобы он рядом был, а остальное неважно? Толк какой? А мало любви?

- Понятно.

- Что тебе понятно?

- А чего ты злишься? Отношение твоё мне понятно.

Сестра на удивление промолчала, хотя и надулась. Она сама не своя с тех пор, как Всеволод объявился. Чуть что, про любовь заговаривает, да с таким видом мечтательным, что плеваться хочется. И в отличие от меня не прячется, а все в столовую ходит да в местах, где можно с ним случайно столкнуться, ошивается. Думает, не видит никто, но я же вижу!

Когда они уже уедут? Без Всеволода успокоится Малинка, да и мне, если разумно подумать, проще будет.

Но вот чего не хотелось, так лишний раз ссориться.

- Пойду, проверю, спустились ли постояльцы.

Столовая встретила тишиной и розовым рассветным светом из окон. Солнце поднималось быстро, скоро растопит последние обрывки ночного холодного тумана, высушит росу и разбудит голосистых птиц.

В зале я оторвала глаза от окон лишь случайно. Ни звука не было, ни движения. И вздрогнула.

Они сидели за угловым столом, застывшие, скорбные, как на поминках. Бледные, как после болезни.

Впервые вижу, что Гордей не улыбается. Его руки сложены на столе, как будто он на них опирается, блеск в глазах погас, взгляд пустой.

Если бы он ухмыльнулся, я бы тут же ушла! Отправила бы сестру, пусть бы сама их обслуживала.

Но это, верно, как встретить пса на пути. Огромного, живого и здорового, скалящего зубы, ты бы живо испугался, а тут… словно из него весь дух выбили, жалко его становится так, что в груди ноет.

Ноги уже шли к столу, хотя меня никто не звал. Что случилось? Скажите, что произошло и заставило вас излучать мертвецкий холод?

Но… о чём это я? Как я могу сейчас спрашивать, что случилось? Отчего у них лица белые, без капли крови? Отчего они сидят, ссутулившись, будто великий груз на спине держат?

Гордей смотрел, как я подхожу, и молчал. А его взгляд тянул – ближе, ближе…

- Доброе утро. Будете завтракать?

Ну вот, хотела спросить громко да уверено, а вышел сердитый мышиный писк.

- Доброе. Два обычных завтрака принеси, - сказал Всеволод.