Русский Вид. Книга вторая: Волк (СИ) - Грез Регина - Страница 20

На губах Веймара теперь играла уже знакомая самодовольная усмешка. И Катя вдруг поняла, что вся ее злость и обида тает, уступая место легкой досаде.

Через несколько страниц Хати добрался до описания любовной сцены. Очень чувственной и откровенной. Хати перечитал ее несколько раз, подавляя нестерпимое желание немедленно броситься к мирно спящей Катюше и сейчас же воплотить в жизнь все, написанное девушкой. До мельчайшей подробности. Прямо перед его глазами был подробнейший сценарий роскошной ночи любви.

Требовались лишь два участника, и женщину звали Катериной. А вот мужчину... Хати едва мог сдержать рычание. Она описывала какого-то милорда Веймара, владельца огромного поместья и всех окрестных деревень, к тому же способного превращаться в настоящего волка. В отличие от Хати... И с этим самым Веймаром несравненная Катерина занималась любовью на широкой постели в богато обставленных покоях.

У Хати же был только маленький рыбацкий домик на берегу, лодка и сети, ну, и еще какие-то деньги на счету, про них говорил Коротков. Но, уж точно - ни замка, ни слуг... Хати бесшумно ходил кругами по комнате, рядом со спящей девушкой. Катя лежала на спине и была такая соблазнительная в задравшейся маечке, почти не скрывавшей грудь, в облегающих крохотных шортиках на круглой попке.

Дрожащими руками Хати укрыл девушку одеялом, отчаянно борясь с искушением стащить с нее все бесполезные тряпочки, а потом расцеловать эти белые плечики и и этот гладенький животик и все, что находится ниже, а когда она станет готова, войти в нее медленно и сразу глубоко, как ей нравится, а потом Катя, конечно, проснется и они станут двигаться вместе и...

Хати вдруг понял, что слишком усердно поглаживает себя руками, он надел штаны и поплелся в ванную комнату на первом этаже, от души надеясь, что Ольга еще не встала и не заняла ее.

Вернувшись через десять минут обратно в спальню Кати, мужчина сразу же сел за ее письменный стол, раздраженно отодвинул ноутбук, взял ручку и начал выводить в тетради девушки ниже размашистого слова «Конец» следующие слова:

- Скажи, Катя, зачем ты все это пишешь? Зачем так подробно рассказываешь на весь мир все самое личное, что у нас было? Это гадость! Я даже не знал, что ты такая! Хотя, погоди, вообще-то, я понял, ты хочешь стать знаменитой писательницей, и чтобы все читали твои книжки и восхищались. Да, сказка хорошая, мне понравилось, честно. Но, она закончилась. Вот и слово «Конец» ты сама написала. А, теперь, что?

Уедешь в город, а я тут останусь, да? Я сейчас только догадался - я тебе только для этой сказки и был нужен. Ты меня использовала. Была со мной, а в голове придумывала, что бы еще такого интересного написать. А на Хати плевать. Ну и все... Ты же знаешь, я не оборотень, не какой-то барон, у меня почти ничего нет, зачем тебе быть со мной дальше?

Вдруг Волк почувствовал, что в груди у него что-то медленно сжимается, вызывая мучительную ноющую боль. Последний раз он испытывал подобное, когда Ханс Хелльбек сказал, что его отстраняют от проекта Крафта по созданию «Русского вида», и они с Хати больше никогда не увидятся.

- Мне очень жаль... Им всегда не нравились мои методы, они считают, что я слишком лоялен к тебе, а результата нет. Того результата, что им нужен. Представляешь, они хотели сделать из тебя берсерка... В двадцатом веке... Безумцы! Хотя я-то вижу отличный результат, мальчик. Самый лучший, который можно только представить... «и, кажется, мне придется поплатиться за это жизнью».

- Убей меня, дай какой-нибудь препарат! Ты же обещал!

- Я обещал убить тебя, если ты и впрямь превратишься в животное, но ведь этого не произошло...

- Они доведут свое дело до конца, а тебя не будут рядом. Не оставляй меня одного, они же растерзают меня! Мне так страшно! Помоги мне уйти сейчас... отец.

Глаза Ханса застилали слезы, он отвернулся, судорожно сглотнув.

- Я не могу... Теперь после меня останешься только ты. Ты выживешь. Ты просто обязан выжить. Об этом не говорят, но... я-то знаю, наши дела совсем плохи. Против фюрера готовился заговор, мятежные генералы убиты. Капитуляция Германии неизбежна... На что он вообще надеялся... А сколько жизней загублено зря - весь цвет нашей нации! Молодые, сильные, здоровые мужчины... Столько нерожденных детей!

Нет, этому-то чудовищу не отделаться островом Святой Елены... Помяни мое слово, Хати, не отделаться... Жаль, я уже не увижу, не узнаю! Но ты должен жить вместо меня, слышишь! У меня ведь больше никого нет... Мой сын погиб в Африке, моя жена умерла при родах, а маленькая дочь скончалась от пневмонии, мои археологические находки пытаются использовать для вызова демонов, Хати...

Эти люди потеряли разум, если хотят выиграть войну с помощью нечистой силы! Я ученый, я всего лишь старый ученый, и я христианин... Они заигрались в Богов... они себя возомнили Богами... А такое не прощается, мальчик, запомни мои слова... Возмездие уже близко, но моя расплата наступит гораздо раньше...

Хати выскочил из-за стола, схватил со стула свою одежду и выбежал из комнаты. Виски ломило от жуткой головной боли, чьи-то невидимые руки все сильнее сжимали горло, не давая вздохнуть. Спотыкаясь, Волк потрусил к озеру, а потом долго лежал в лодке, успокаивая разогнавшееся сердце, восстанавливая дыхание.

Он никогда не сможет забыть эту картину: мужчины в черной форме бросили окровавленное тело Ханса на каменный пол подвала, у профессора не осталось ни одной целой кости, но он, кажется, еще был жив. Вытаращенные от невыносимой боли глаза устремлены в сторону мечущегося по клетке Хати - Волка, а разбитые губы будто пытаются еле слышно сказать:

- Leb, mein Sohn! Leb... (Живи, мой сын, живи...)

Хати смотрел в чистое голубое небо, омытое ночным дождем, потом зачем-то пристально следил за полетом ранней чайки. В голове звенела тишина, мужчина закрыл глаза и прислушался к этому внутреннему шуму. И вдруг, через некоторое время он различил какой-то веселый музыкальный наигрыш, а потом и заливистый женский смех. «Гармошка... там, кажется, играет, гармошка, вот же дают, черти!» - от неожиданности Волк даже громко рассмеялся. Ему показалось, что он сошел с ума, потому что здесь на озере никто не мог сейчас играть на гармони, рядом не было ни одной девушки, что могла бы так задорно петь частушки, звучащие сейчас в голове Хати.

- А мой миленок, как теленок,

Только веники жевать,

Проводил меня до дому

Не сумел поцеловать.

И вдруг он отчетливо увидел ее своим внутренним зрением, не то увидел, не то вспомнил - ту самую девушку, что пела, дерзко поглядывая на статного гармониста. У нее было почти Катино лицо: милое, раскрасневшееся, в форме сердечка, с маленькими ямочками на округлых щеках. И ясные, голубые Катины глаза, только волосы подлиннее - две косы пшеничного цвета, перекинутые на высокую грудь. «Катя! А где же моя-то Катя?» Мужчина мгновенно напрягся и оглянулся в сторону коттеджей на берегу, он хотел уже было кинутся назад, но вдруг схватился за голову и глухо застонал, согнувшись на днище лодки.

В уме его все тут же перемешалось: танцующая в круге стройная девчонка, сыплющая частушками, всадники на конях, подъезжающие к старому замку, кровь на снегу и злобное ворчание волков, яростно разрывающих дымящуюся на морозе оленью тушу. А потом молодой парень, что играл на гармони вдруг обернулся и посмотрел на Хати, заглянул ему прямо в лицо...  будто в зеркало. И задорный молодой голос отчетливо прозвучал  в самое ухо:

- Вань! А, Вань! Ты чего же замолк-то, касатик, душа пляски просит! Сыграй нам еще, миленький, зазнобушку свою порадуй!

Хати прыгнул с лодки в прохладную воду озера и поплыл на другой берег размашистыми мощными гребками. Постепенно мужчина приходил в себя. Голоса в голове смолкли.

Катя проснулось с каким-то странным недобрым предчувствием. В комнате больше не было никого. «Хати, наверно, спустился вниз и скоро придет ко мне». Катя привыкла вставать первой, пока Волк еще спит. Но, он обычно и ложился гораздо позже. За те полтора месяца, что они были вместе, Катя хорошо успела выучить все его привычки. Девушка поднялась с постели и подошла к ноутбуку, вспомнив, что так и не отключила его с ночи. И тут внимание Кати привлекла запись, сделанная небрежным полудетским почерком ниже концовки ее романа. «Скажи, Катя, зачем ты все это пишешь? Зачем так подробно рассказываешь на весь мир все самое личное, что у нас было? Это гадость! Я даже не знал, что ты такая!...»