Разоблаченная Изида. С комментариями. Том 2 - Блаватская Елена Петровна - Страница 36

Мы готовы вполне справедливо допустить, что прошли века с тех пор, как большинство христианского духовенства – которому не разрешается ни любопытствовать по поводу Божьих тайн, ни искать объяснений тому, что церковь однажды приняла и установила, – имело самое смутное представление о своем символизме в его как экзотерическом, так и эзотерическом значении. Но не так обстоит дело с главою церкви и ее высшими сановниками. И если мы полностью согласны с Инманом, что «трудно поверить, что духовенство, которое санкционировало опубликование таких печатных изданий[202], могло быть таким же невежественным, как и современные выполнители ритуалов», то мы совсем не собираемся поверить вместе с этим автором, что «если бы последние[203] знали действительное значение символов, всеобще применяемых Римской церковью, то они бы не приняли их».

Устранение того, что прямо взято из древнеязыческого поклонения полу и природе, было бы равносильно разрушению всего римско-католического поклонения изображениям – в частности, образу Мадонны – и реформации веры до протестантизма. Навязывание недавнего догмата о Беспорочном Зачатии было продиктовано этой самой секретной причиной. Наука символогии делала слишком быстрые успехи. Слепая вера в папскую непогрешимость и в беспорочную натуру святой Девы и ее женской линии происхождения на несколько поколений одна только могла спасти церковь от нескромных открытий науки. Это был ловкий ход со стороны наместника Бога. Какое имеет значение, если «возлагая на нее такую честь», как дон Паскале де Францискис наивно это выражает, он сделал из Девы Марии богиню, олимпийское божество, которое, в силу самой своей натуры, поставлено вне возможности совершить грех и не может претендовать ни на добродетель, ни на личную заслугу за свою чистоту, то есть не может претендовать как раз на то, за что именно она, как нас учили в дни нашей молодости, была избрана среди всех других женщин. Если его святейшество лишил ее этого, то, с другой стороны, он думает, что наделил ее по меньшей мере одним физическим атрибутом, которого не имеет ни одна другая девственница-богиня. Но даже этот новый догмат – который, вместе с новой претензией на непогрешимость, якобы революционизировал христианский мир, – не появился первоначально в Римской церкви. Это не что иное, как возвращение к едва припоминаемой ереси первых веков христианства, ереси коллиридийцев, названных так из-за жертвенных хлебцев Деве Марии, которую они считали родившейся от девственницы[204]. Новая фраза, «О, Дева, зачатая беспорочно», является просто запоздалым принятием того, что сначала считалось правоверными отцами церкви «кощунственной ересью».

Думать хотя бы одно мгновение, что какой-либо из этих пап, кардиналов и других высоких сановников «не был осведомлен» с начала до конца о внешнем значении своих символов, значило бы не воздать должного их большой учености и их духу макиавеллизма. Это значило бы забыть, что эмиссары Рима никогда не остановятся перед каким угодно затруднением, которое можно обойти применением иезуитской хитрости. Политика услужливого приспособления никогда не была использована в такой степени, как это сделали миссионеры в Цейлоне, которые, по словам аббата Дюбуа – несомненно, ученого и компетентного авторитета, – «возили изображения Девы и Спасителя на триумфальных колесницах, подделав это под празднества Джагарнатха*, и ввели в церковный церемониал танцовщиц от брахманистских ритуалов»[205]. Давайте, по крайней мере, поблагодарим политиканов в черных ризах за их последовательность в применении колесницы Джагарнатха, на которой «нечестивые язычники» возят лингам. Шивы. Использование этой колесницы, чтобы, в свою очередь, возить в ней римскую представительницу женского начала в природе, показывает понимание и основательное знание старейших мифологических концепций. Они соединили два божества и таким образом в христианской религиозной процессии представили «языческого» Брахму или Нара (отца), Нари (мать) и Вираджа (сына).

Ману говорит:

Среди христианских отцов не было таких, которые могли бы не знать этих символов в их физическом значении, так как в этом последнем значении они были представлены невежественной черни. Кроме того, у всех них было достаточно причин, чтобы подозревать содержание оккультного символизма в этих изображениях; хотя они не могли что-либо знать о сущности заключительных ритуалов, так как ни один из них – за исключением Павла, вероятно – не был посвящен. Любой человек, открывший другим эти тайны, предавался смерти, невзирая ни на пол, ни на национальность, ни на верование. И христианский отец не был бы более защищенным против несчастного случая, нежели языческий Миста, или Μύστης.

Если в течение Аппорреты, или предварительных испытаний, имелись некоторые сцены, которые могли бы шокировать скромность христианского обращенца – хотя мы сомневаемся в искренности таких заявлений, – то их мистический символизм был достаточен, чтобы снять с этих представлений всякое обвинение в безнравственности. Даже эпизод с матроной Баубо – чей довольно чудаковатый способ утешения был обессмертен в меньших мистериях – объясняется беспристрастными мистагогами вполне естественно. Церера-Деметра и ее земные скитания в поисках своей дочери являются эвгемеризованными описаниями одной из наиболее метафизико-психологических проблем, какими когда-либо занимался человеческий ум. Это маска для трансцендентального повествования посвященных провидцев; небесное видение свободной души посвященного о последнем часе, описывающее процесс, посредством которого душа, которая еще не была воплощена, впервые спускается в материю;

Тело есть гробница, темница души, и многие христианские отцы считали вместе с Платоном, что душа несет наказание через свой союз с телом. Таково основное учение буддистов, а также многих брахманов. Когда Плотин говорит, что

– он только повторяет учения Гаутамы Будды. Если мы вообще верим древним посвященным, то мы должны принять их толкование этих символов. И если, кроме того, мы найдем, что они совершенно совпадают с учениями величайших философов, и те, которые мы знаем, имеют то же самое значение в современных мистериях Востока, то мы должны верить, что они правильны.

Если Деметра рассматривалась как интеллектуальная душа или, скорее, как астральная душа., наполовину эманация от духа и наполовину окрашенная материей вследствие ряда последовательных духовных эволюций, то мы легко можем понять, что подразумевалось под личиной матроны Баубо, Очаровательницы, которая до того, как ей удается примирить душу – Деметру с ее новым положением, считает себя обязанной принять сексуальные формы младенца. Баубо есть материя, физическое тело; а интеллектуальную и все еще чистую астральную душу можно заманить в ее новую земную темницу только путем показа невинного младенчества. До тех пор, обреченная на свою участь, Деметра или Magna-Mater, Душа, скитается, колеблется и страдает; но однажды отведав магического напитка, приготовленного Баубо, она забывает свои печали; на некоторое время она расстается с тем сознанием высшего интеллекта, которым она владела до того, как вошла в тело младенца. Начиная с этого времени она должна стремиться вновь соединиться с ним; и когда ребенок вступает в пору сознательности, то борьба – забытая в течение нескольких лет младенчества – начинается опять.