Дива - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 39

— Можете вздремнуть.

И ушёл в спальню. Конечно, образ обнажённой и ап­петитной Натахи в подсознании остался, тут, что ни го­вори, но самчинный нрав, вещь почти не поборимая. И несколько минут перед сном он мелькал перед взором и уже почти растворился, как внезапно возник в реаль­ности, причём раздвоенный. Студентки Молочного яви­лись обнажёнными призраками и опустились на сексо- дром с двух сторон.

— Нам страшно! Там так темно!

— И кто-то воет!

— Не воет — вибрирует!

— Стонет и плачет...

Они прилипли с обоих боков, и испуг их не был на­рочитым — поколачивало реально. Грешным делом, За­рубин уже подумал, что пижменские девчонки нахвата­лись заразы от европейских прибалток и теперь лезут в постель к мужчинам парами, однако услышал низкий, вибрирующий, зудящий звук горлового пения. Причём казалось, будто он идёт не снаружи, а откуда-то свер­ху, от потолка и, выпадая из одной точки, рассеивается по всей площади башни. И это уже был звук чего-то зна­чительного и пугающего своей необъяснимостью. Потом к нему стал примешиваться собачий вой, и когда этот за­унывный хор набрал силу, вступил гортанный и протяж­ный рёв медведя. Арочный свод над воротами работал как акустический аппарат, усиливая либо неузнаваемо изменяя звуки. Стройный этот хор, вызывающий озноб и неприятное чувство, длился минут двадцать и только набирал силу.

И это всё не снилось, потому как по базе опять забега­ли егеря и, судя по голосам, начали усмирять собак и Ми- троху. Мало того, повскакивали многие враз протрезвев­шие прибалты и с акцентом, но заговорили по-русски:

— Лешего чуют! Опять пришёл снежный человек!

— Это русские нас пугают. Все туземцы здесь — ле­шие...

Зарубин и в самом деле ощутил непроизвольный страх от всех этих звуков, а женская натура отзывалась ярче, по­этому девчонок уже колотило. Они жались к нему, заку­тывались в одеяло и не могли спрятаться так, чтоб чув­ствовать себя в безопасности, даже его мужская энергия не спасала. На сей раз Зарубин даже выходить не стал, закрыл форточки, распахнутые с вечера из-за духоты, и снова лёг, но Костыль ворвался сам. Он включил свет, и, увидев девушек на сексодроме, тут же выключил.

— Прошу пардону... Игорь, всё в порядке, не волнуй­ся. Это Борута чудит.

— Ничего себе, чудотворец, — проворчал Зарубин. — Девушек чуть с ума не свёл...

— Наших девушек не запугать! — ухмыльнулся Недо­еденный, усаживаясь на диван в передней. — Борута зря старается, верно, барышни?.. Он раньше собачником ра­ботал, медведя кормил, так все животные его слушают­ся, и он может делать с ними всё, что захочет.

Присутствие охотоведа, а более его желание остать­ся в башне уже бесило.

— А глотку заткнуть ему можешь? — спросил Зарубин.

Костыль намёк понял, нехотя встал.

— Сейчас его переведут в мясной склад, то есть в же­лезный контейнер-рефрижератор. Всё успокоится, и мож­но будет... поспать. Верно, барышни?

С тем и удалился. А у девушек вдруг исчезла эротиче­ская лихорадка, хотя они изначально явились в спальню, ведомые желанием поиздеваться над оробевшим Зару­биным. Поэтому и разделись, настрополили себя на роль развращённых сексбомб — захотелось романтики и при­ключений. Тут же ладони стали просто тёплыми, сухими и глаза почему-то виноватыми.

— Извините нас, — потупленно сказала Натаха. — Хо­тели приколоться... Светает, так мы поедем. Вы только родителям ничего не говорите, ладно? Всё равно ты клё­вый парень...

Зарубин спустил им велосипеды с гульбища, девчонки стыдились поднять глаза, и в этом искреннем и целому­дренном смущении двух начинающих ведьм они и уехали.

Через полчаса, когда Боруту перевели в контейнер, собаки успокоились, а на востоке призывно заалело, За­рубин выехал с базы и не торопясь по своим ночным следам, покатил на восток зарастающими полями и пе­релесками. Опять накрапывал мелкий грибной дождь, и просвета на небе не предвиделось. На сей раз он чёт­ко отслеживал приметы и ориентиры, но в какой-то мо­мент обнаружил, что едет не туда и след на земле старый, от УАЗа. Он вернулся до ближайшей развилки, нашёл там отпечатки своих колёс, и оказалось, ехал правильно! Просто сам себе заморочил голову и запаниковал. Ско­ро в дождливых сумерках он заметил деревушку с силос­ными ямами и даже остановился: зрелище было живо­писным, полотнище тумана словно отрезало приземную, разрушенную часть домов, исчезли сиротливые глазни­цы окон, и в светлеющем мире плыли совершенно це­ленькие, хотя и замшелые крыши с печными трубами.

И из них, как дым, курился туман! Наверное, его под­хватывало тёплым воздухом от земли и возносило по ра­ботающим дымоходам, отчего трубы курились столба­ми, как в морозный день. Даже заброшенные силосные ямы с густым березняком на дне показались рабочими, доверху набитыми свежей зелёнкой. Обман зрения был настолько правдивым, что Зарубин даже разглядел сле­ды гусениц, поскольку обычно зелёнку в ямах прессова­ли трактором. В дополнение к этому он увидел внизу зе­лёные ручейки истекающего сока!

Но стоило тронуться с места, проехать несколько ме­тров, как картинка разрушилась, всё встало на свои ме­ста и даже белёсый туман одёрнулся ветерком и обнажил суровую неприглядность запустения.

Мираж, отвлёкший его на несколько минут, сбил с толку, пробираясь обочинами по разбитой дороге, он свернул не туда и с первой попытки угодил на просёлок, ведущий в сторону от холма со столбами. Когда же соо­бразил, то вернулся назад, нашёл свой вчерашний след и не поленился, вышел и сделал затёску на дереве. Сле­дующим ориентиром должен быть берег реки с омутом. Ехал и ждал: вот сейчас за поворотом откроется речная долина и плёс, но дорога изрядно повиляла и потянула в гору. Берега не было, а впереди замаячил уже бугор со столбами! Проскочить открытое место он никак не мог, с обеих сторон стоял плотный смешанный лес без еди­ного просвета. На сей раз Зарубин возвращаться не стал, поехал вперёд и уже через километр оказался на знако­мой вершине холма. И столбы разбегались в обе сторо­ны, как вчера...

Высокий моренный бугор был травянистым, сухим и отсюда, как со смотровой площадки, можно было ози­рать все окрестности, пожалуй, на несколько вёрст. Всё было на месте, даже красный огонь на невидимой вышке, только речной долины не просматривалось ни в какой стороне, кругом старые ленточные выруба и узкие за­брошенные поля, прикрытые гребёнками леса. Впрочем, Пижма здесь не так и велика и вполне может скрыться в этих зарастающих пространствах. Самое главное, холм со столбами тот самый, и с места не сошёл!

Зарубин немного поколебался, выбирая место, куда поехать и на чём себя проверить, выбрал привязку бо­лее реальную — лабаз. Если его нет, если там деревня — значит, вчера был именно в этой точке. На всякий слу­чай он оставил затёску и поехал на площадку, всё время отслеживая отпечатки протекторов. Внизу, на сырой зем­ле, их оттиск вообще становился чётким, и ошибиться тут было невозможно. Через полтора километра он на­шёл лесной прогал, где они с Костылём оставляли маши­ну, и дальше пошёл пешком. Старая хозяйственная до­рога была и здесь: вероятно, каждую весну егеря ездили на колёсном тракторе, чтобы вспахать и засеять королев­ское поле. И хоть колеи глубокие, но вывезти отстрелян­ного зверя на УАЗе можно вполне...

Старый овраг с перекинутой берёзой возник внезап­но, и Зарубин облегчённо вздохнул, хотя замаскирован­ного лабаза ещё не увидел. Вздохнул и сразу ощутил зем­ное притяжение, реальность, а то до последней минуты был не уверен ни в чём и плыл, как в невесомости. Здесь он опасался будоражить себя даже мыслями, вспоминать, где был вчера. Потом, когда он забрался на лабаз и сел, как в королевской ложе, в голову вообще пришла шаль­ная мысль — не уснул ли вчера? Вполне возможно! Было очень тепло, сухо, прилёг, разморило, и во сне ему яви­лась вдова Дракони с бидоном...

Он не стал воспалять воображение, вернулся обратно на холм и встал там, где стоял вчера. Чтобы не задремать и чего-нибудь не пропустить, вышел из машины и ещё полчаса нарезал круги по холму, осматриваясь и прислу­шиваясь. Мышкующая лиса покружилась по склону, дя­тел постучал на старой вырубке, да пара воронов про­летела — весь живой мир. И молоковоз не идёт ни туда, ни сюда, а того быть не может, чтоб в сентябре при таком травостое не было утренней дойки! Однако же колхозные нравы даже и в тайных колхозах оставались прежними: на работу никто не торопился, по крайней мере, молоко­воз по дороге за лесом не проползал и доярки не спеши­ли. А на восходе подул ледяной ветерок...