Гафиз - Румшкевич А. - Страница 1

В Зоологическом саду был молодой красивый лев, рожденный здесь, в неволе. Его звали Гафизом. Вскормила его и воспитала собачка Майка.

Майка дожила до глубокой старости и, тем не менее, щенилась, когда раз, когда два ежегодно. Она была нежной и заботливой матерью, тщательно вылизывала своих детенышей, искала у них блох и аккуратно исполняла все свои материнские обязанности. Однако хозяин ее, заведующий Зоологическим садом, и сторож, выходивший собачку, давно заметили, что выкормыша своего Гафиза Майка любила гораздо нежнее, чем собственных щенят.

Без Гафиза Майка явно тосковала. Кроме часов, назначенных для еды и прогулок, она все время проводила в клетке льва. Набегавшись по дорожкам сада, мимоходом вспугнув птиц за изгородью и, по привычке, обругав обезьян, Майка останавливалась у клетки Гафиза. Громким, настойчивым лаем она требовала, чтобы сторож впустил ее в жилище ее питомца.

И лев тоже нетерпеливо ждал ее возвращения. Он упрямо шагал из угла в угол, шевеля хвостом. Часто он останавливался, устремив горящий взор желтых глаз на дорожку сада или на дверь, замыкавшую широкий коридор, который разделял клетки хищников.

Заслышав лай Майки, похожий на колокольчик, или издали заприметив ее на дорожке, Гафиз начинал волноваться. Он садился на задние лапы и рычал грозно и нетерпеливо. Похоже было на раскат грома.

Это он, в свою очередь, требовал сторожа.

Трогательно было видеть их встречу. Крутя коротеньким хвостиком, собака кидалась к Гафизу, хватала его за морду, висла на его гриве, уцепившись за нее зубами и при этом звонко лаяла. Гафиз ложился на бок, вытянувшись во весь рост, и собака начинала облизывать ему морду, глаза, уши и ноздри. Она искала блох в желтой львиной шерсти и деловито щелкала зубами. А Гафиз вздыхал, с наслаждением закрыв глаза. Иногда он тихо урчал. Казалось, он опять становится маленьким львенком, и тоска неволи покидала его рядом с Майкой. Всего сильнее эта тоска охватывала льва в час солнечного заката. Гафиз не знал ее в детском возрасте, когда рос в одной клетке с тигренком и двумя медвежатками.

В другом домике, рядом, доживал свой век великолепный лев из Абиссинии.

Этот лев родился в пустыне, на свободе; его поймали и заперли в клетку еще молодым.

Как бы крепко ни спал этот старый лев после своего обеда, приходившегося в четыре часа пополудни, но в торжественный момент солнечного заката он поднимался на ноги. Вскинув вверх свою обрамленную рыжей гривой голову, он испускал отрывистый и грозный рев. Лев как бы прощался с солнцем и приветствовал падающую ночь, когда хищники выходят на добычу.

Но в душе Гафиза этот привет грядущей ночи будил глубокое волнение.

И, как эхо в скалах, в ответ на этот потрясающий рев Гафиз, вскочив на ноги и подняв вверх голову, отвечал старому пленнику таким же троекратным криком. В Гафизе пробуждались заглохшие в неволе инстинкты хищника.

Все смолкало в саду. Даже задорные какаду прекращали свою брань с попугаями «араксами».

Обезьяны, взъерошив шерсть и вздрагивая, замирали, прижав к груди детенышей. Газели, зебры, даже громадный горбатый бык як вздрагивал и ложился на землю или на пол, стараясь стать меньше и незаметнее.

Всех поражала привязанность льва к собаке. Когда она щенилась и дня два или три не являлась в клетку Гафиза, он отказывался есть и быстро худел. Он так привык спать с собачкой, что страдал настоящей бессонницей в ее отсутствие.

Майка любила играть с своим питомцем. Игра состояла в том, что, присев на передние лапы, Майка оглушительно и вызывающе лаяла на Гафиза. Она заставляла его подняться, если он лежал, а затем прыгала ему на спину, теребила его за загривок.

Затем Майка прыгала льву на грудь, старалась достать до морды и сердилась, если лев уклонялся от ее проделок. Она ловила и дергала кисточку его хвоста и всячески злоупотребляла его терпением. Однако, лев всегда оставался осторожным. Инстинктом он понимал, что легким ударом лапы он может переломить хрупкую спину собачки.

Один раз все-таки вышла неприятность. Сторож, подметавший коридор, с удивлением услыхал яростный лай Майки. Бросив щетку, сторож кинулся в клетку Гафиза и невольно рассмеялся. Лев лежал, уткнувшись носом в пол и закрывая морду обеими лапами, как он это делал в детстве, получая трепку от своей воспитательницы, а Майка сидела у него на спине и, сердито лая, всерьез кусала его за уши и трепала его гриву. Собственное ухо ее было в крови.

— Вон оно что! — догадался сторож.

Действительно, увлекшись игрой, Гафиз нечаянно содрал зубами кожу с Майкиного уха.

Сторож насилу оторвал рассвирепевшую Майку от Гафиза и отнес ее к хозяину.

— Ну, будет тебе злиться, — говорил сторож отбивавшейся Майке. — Не видишь разве, что он прощения у тебя просит?

Майка была вспыльчива, но отходчива. Когда хозяин арникой примочил ей ухо, она опять стала проситься к Гафизу. Но ее два дня не выпускали в сад, пока не закрылась ранка.

Но всему на свете приходит конец. Пришел конец и Майке.

Болезнь сердца подкралась к ней незаметно и стала быстро развиваться. Новый доктор при Зоологическом саде, известный Т-кин, говорил не раз, что причину болезни собачки он видит в том, что она воспитала хищников. На этот подвиг она положила столько сил, что это не прошло для нее безнаказанно.

Майка давно уже отяжелела. Резвость ее пропала. Она не могла уже прыгать и бегать по-прежнему. Мешала одышка. Она становилась год от году более раздражительной и капризной. Даже щенятами своими она заметно тяготилась и кормила их недолго. Торопливо облизав и поискав у них блох, Майка грузно вылезала из корзины и торопилась уйти… Куда? Конечно, к Гафизу.

Они теперь почти не расставались. Днем собака крепко спала между могучими лапами льва. Ей теперь приносили обед в клетку Гафиза. Когда Гафиз был маленьким, Майка часто уступала ему свои лучшие кусочки. Теперь она огрызалась, если лев во время еды двигал хоть одним членом.

Она стала жадна и себялюбива.

Вечером, верная своему долгу, Майка (у нее были щенята) неохотно вставала, вызывая лаем сторожа, и медленно шла домой.

Тогда только Гафиз без помехи подбирал недоеденные собачкой куриные косточки и вылизывал ее миску.

И надо было видеть, как торопилась Майка отужинать дома и отделаться от всех своих обязанностей! Помахивая еле заметным хвостиком, собирая последние остатки жизнерадости, когда-то бившей в ней ключом, старушка лаяла у двери хозяина, просясь на волю.

Восторженно мчалась она под вечерним небом по знакомым дорожкам сада. Но живости хватало ненадолго. Ее бег замедлялся.

Медленно плелась она мимо клеток всех когда-то враждебных ей зверей. Со многими она все-таки свыклась за эти годы. Но ничто уже не развлекало ее в саду. Не тянуло ее подразнить верблюда.

Старый, когда-то плевавший злобно на щенка-Майку, уже издох. А в его изгороди ходил другой, губастый, молодой и кроткий. Свесив большую нижнюю губу, он с недоумением глядел на бесновавшуюся собаку.

И той скоро надоело задирать его… Не манило ее по-старому обругать обезьян. Многие из этих врагов Майки тоже околели. Стояли холодные зимы, и животные, привыкшие к тропической жаре, простужались и умирали. Выживали только те, что родились в неволе и с детства привыкли к суровым русским зимам.