Ранняя философия Эдмунда Гуссерля (Галле, 1887–1901) - Мотрошилова Неля Васильевна - Страница 33

Нечто подобное имеет место в ФА. Характеристика «нормального», «зрелого» сознания, которую дает и Брентано, в общем и целом выдерживается в этом исследовании по философии математики. Такое именно сознание молчаливо предполагается как предмет и при анализе сути математических понятий и оперирования ими. Другое дело, что в данном случае обращение Гуссерля к психологическому материалу означает специальную для философии вообще, философии математики, в частности, теории числа, в особенности, генетическую работу, нацеленную на выявление истоков, генезиса (Ursprung) математических понятий – на пути изучения представлений, деятельности по их соединению. И вот для всех этих целей уточнения, за которые взялся Брентано, имели серьёзное значение и, полагаю, были приняты во внимание ранним Гуссерлем. Конечно, многое в определении специфики психических феноменов еще не удалось Брентано, что было замечено и, как будет показано, отчасти прямо оговорено Гуссерлем в ФА.

Вторым обстоятельством, повлиявшим на уточнение и видоизменение «аристотелевской» поначалу позиции Брентано, стало испытанное им и запечатлевшееся уже в «Психологии…» влияние Декарта. Как отмечает Д. Мюнх, воздействие идей и методов Декарта на формирование позиции «Психологии…» вряд ли можно оспаривать; в основе этого произведения «с очевидностью лежит свойственное эпохе модерна (Нового времени. – Н. М.) понятие сознания, в существенной степени сформированное также и Декартом» (D. Münch, op. cit. S. 59). При определении картезианских мотивов брентановской концепции чаще всего упоминаются: 1) классификация психических феноменов с выделением представлений, суждений и эмоциональных проявлений (Gemütsbewegungen); 2) понимание суждений как утверждения (содержания) соответствующих представлений; 3) апелляция к понятию непосредственной «очевидности», ясности, отчетливости суждений, т. е. к особому «усмотрению», неотделимому от истины.

Эти линии, связующие учение Брентано с концепциями и понятиями Декарта, можно считать так или иначе фактически присутствующими также и в ФА – ещё задолго до того, как Гуссерль целенаправленно, последовательно проделает свой собственный «картезианский поворот» на трансценденталистском пути. И все же в ФА нет прямого следа специальной работы автора над текстами Декарта – сопоставимой, например, с тем вниманием, которое уделяется Лейбницу, Локку или Канту. Формирование собственного понимания Гуссерлем идей и традиции Декарта – далеко впереди. Во всяком случае, такого зрелого самостоятельного толкования мы не обнаруживаем ещё и в ЛИ. Но опосредованно – через Брентано и других авторов – Декарт уже присутствует в поле зрения тогдашних философии и психологии.

Снова вернемся к проблеме «психического феномена».

Оба терминологических аспекта – и существительное «феномен», и прилагательное «психический» – имеют свое значение. Но оно существенно различно для Брентано периода «Психологии…», и для Гуссерля периода ФА. Парадоксально, но факт: именно для Брентано рассуждения и о феномене, и об особой феноменологии имеют весьма важное значение, тогда как для будущего основателя новой феноменологии в ФА их осмысление принципиального характера – дело будущего, хотя и не очень далекого. Обратимся сначала к Брентано.

В чем ещё концепция ФА не могла не восходить к работам Брентано (впрочем, конечно, и к очень многим другим психологическим произведениям), так это в концепции представлений (Vorstellungen).

Акты представливания (das Vorstellen) входили в психологию Брентано – наряду с двумя другими классами психических актов, с актами суждения и проявлениями чувств, например, интереса или любви – в качестве главных объектов изучения и исследования. «Об акте представливания (von einem Vortellen) мы говорим там и тогда, где нам всегда нечто является (erscheint). Если мы видим нечто, мы представляем себе какой-то цвет, если нечто слышим – представляем себе звук, если о чем-то фантазируем, представляем образ фантазии».[89] С точки зрения Брентано, совершенно невозможно, чтобы «деятельность души» (Seelentätigkeit) относилась бы к чему-то, что исходно не было бы представляемо.

Акт представления (das Vorstellen, «представливание», если взять в качестве точного эквивалента, отличаемого от самого представления – Vorstellung – как результата и формы) в понимании Брентано является абсолютно неизбежным, и в этом смысле фундаментальным, для всего, что происходит в сознании. Если имеет место суждение, то основой является представление о том, что́ подвергается суждению. Когда имеется вожделение, то вожделенным может быть лишь то, что представляемо, а стало быть, что так или иначе «явлено» (erscheint) (Bd. I. S. 104, Bd. II. S. 38).

Еще до переезда в Галле Гуссерль – опять-таки по совету Брентано – отправился в этот город, чтобы послушать лекции Карла Штумпфа по психологии. И снова это был хороший, дельный совет. Поскольку Гуссерля все больше волновали проблемы специфического пересечения психологии и философии, психологии и логики, а также (еще раньше им проанализированная) проблематика психологии в ее применении к математике, то молодому ученому, конечно же, надлежало глубже вникнуть в основные линии развития психологии, которые к концу XIX века уже отличались значительным разнообразием. Среди этих линий та, которую представлял К. Штумпф, могла, как думал Брентано, особо заинтересовать Гуссерля. Брентано не ошибся. Это доказывает результат: опора автора «Философии арифметики» на исследования Штумпфа, в особенности на его наиболее известную и ценную двухтомную работу «Психология звука» (Carl Stumpf, Tonpsychologie. Leipzig. Bd. 1. 1883. Bd. 2. 1890).

У читателей, мало знакомых с историей психологии, могут возникнуть по крайней мере два вопроса-сомнения. Во-первых, тот факт, что Гуссерль так или иначе опирается на работу Штумпфа, может найти простое житейское объяснение: раз Брентано послал к прежнему ученику Штумпфу своего нового протеже Гуссерля, то диссертанту, как говорится, сам бог велел учитывать исследования, книги того, от кого теперь зависела габилитация. Отчасти, я думаю, так и было. Но только отчасти. А главными были содержательные причины. Ибо Гуссерль вообще был, полагаю, человеком содержания. Во-вторых, может возникнуть сомнение: в чем Гуссерлю могла бы пригодиться работа, которая, казалось бы, была посвящена сугубо специальной теме – психологии звука, что на первый взгляд достаточно далеко отстоит от математики, от философии числа.

Чтобы рассеять эти сомнения и вообще чтобы подробнее расшифровать взаимосвязь и взаимодействие двух учений – уже состоявшейся концепции Штумпфа и только формирующихся философско-математических и философско-психологических идей Гуссерля, нам нужно осмыслить (тоже, к сожалению, лишь в сжатой форме) специфику теорий и решений, предложенных Штумпфом к 1886–1887 годам. Тогда станет яснее, были ли ссылки Гуссерля на работы его нового покровителя только данью обстоятельствам или обоих ученых объединяло хотя бы некоторое именно содержательное единство теоретических позиций. Мы сможем обоснованно поразмышлять, опираясь на известные факты и материалы, а также просто пофантазировать вот на какую тему: о чем могли беседовать, спорить, встречаясь в Университете или дома, принадлежащие к двум разным поколениям ученые, которых судьба свела в Галле, в университете этого города. И не просто свела, а сделала, несмотря на разницу в возрасте (относительно, впрочем, небольшую – в 11 лет), близкими друзьями – конечно, в немецком, а не русском смысле понимаемой дружбы, ибо у немцев дружба чаще всего подразумевает бо́льшую личностную дистанцию, чем у нас в России. Однако в случае Гуссерля и Штумпфа было даже нечто большее, чем вежливая дружба коллег: как отмечала жена Гуссерля Мальвина, ее будущий муж сразу же по приезде в Галле «был принят Штумпфом с сердечным доверием; его рассматривали почти как члена семьи. Штумпф приступил к продвижению габилитации без всякого промедления и все время следил за тем, чтобы двигаться прямо к цели».[90] То, что между ним и прибывшим в Галле молодым коллегой сразу возникли теплые отношения, подтверждает и сам Штумпф. Он пишет в своих «Воспоминаниях о Франце Брентано» о том, что осенью 1886 года, по рекомендации Брентано, в Галле прибыл – с целью габилитации – Гуссерль, и что он стал его слушателем и другом. В литературе правильно отмечается: Гуссерлю в тот начальный период настоятельно требовалось не просто углубить свои познания в области психологии, но и вообще в очень короткий срок приобрести более систематическое психологическое образование, для чего весьма хорошо подходили учебные лекции и труды столь известного, признанного психолога-философа, как К. Штумпф.