Голубые пески - Иванов Всеволод - Страница 30

— Сантиментальности, — плюнул Запус.

И ладонью легонько — три раза хлопнул себя по щеке.

Через три дня, — впервые за всю войну и революцию, — в Павлодаре стали выдавать населению карточки на хлеб, сахар и чай.

В желтом конверте из оберточной бумаги — предписание «принять все меры к организации в уезде и городе регулярных частей Красной Армии. Инструкции дополнительно».

Дополнительно же приехали не бумажки, а инструктора-спецы и тов. Бритько. Инструктора остановились в гостинице Шмидта, в номере, где жил Артюшка. На раме, у синеватых стекол сохранились рыженькие лапки мух как-то раздавила Олимпиада. Бритько же ночевал у Запуса. Рос у Бритько по всему рябоватому лицу длинный редкий и мягкий, как на истертых овчинах, волос.

— Женаты? — спросил он Запуса.

— Не пришлось.

— А эта ходит, тонкая?

— Живет со мной. Жена Артемия…

— Атамана?

И тогда, словно на палку натягивая губы, он внезапно стал рассказывать как его морили в ссылке, как хорошие ребята от тоски ссорились и чахли. Губы остановились. Потянулась к подбородку рука:

— Заседания посещать необходимо. В момент напряженнейшей борьбы всякое ослабление… У вас здесь люди неорганизованы… восстание за восстанием. У нас сил нет посылать к вам… Вы уже сами пытайтесь, чтобы в случае чего без пощады!

На заседании Уисполкома тов. Бритько сначала заметил о дезорганизации, о халатном отношении к буржуазии и кулачеству. Вспомнил тряские дороги, тяжелую доху отдавившую плечи: на мгновение ему стало тоскливо как в ссылке. Он стукнул кулаком по столу и кашляя хрипло закричал:

— В единении сила, товарищи! Не спускайте победоносного красного знамени…

И вдруг забыл что-то самое важное. Сел, пощупал синию бумагу папки, оторвал быстро кусочек ее и отшвырнул:

— Я кончил.

Дальше говорил инструктор-спец. Желтый полушубок, такой же как у тов. Бритько, морщился в плечах, словно оттуда бились нужные слова.

А Запус сидел с краю стола, рядом с председателем совета т. Яковлевым. Был у того казачий (как челноки в камышах) нос, отцветшие усы и короткопалые желтые руки.

Через щели, в доски декораций врывался ветер. Стены актерской уборной выпачканы красками, исчерканы карандашами. В железную печку театральный сторож подкидывал поленья — осины. «Осиновая изба не греет» — вспомнил Запус.

Слушали: организация в уезде Красной Армии. Постановили: принять все меры. Избрать комиссаром и руководителем начальника революционных отрядов т. Василия Запуса.

А в проходике между кулисами, где толпились делегаты, задевая шинелями и тулупами картоны декораций, — предусовдепа т. Яковлев сказал:

— Мы, дорогой мой, с фактами все, с фактами. А факты за революцию и за товарища Запуса. Ты хоть что мне говори, тем не менее…

Запус глубже на уши шапку, поднимая саблю:

— Каждый отвечает за себя…

— Мне инструктор говорит: в момент напряжения… а я ему: мало у нас баб перешло по рукам, да коли каждой опасаться… Однако, дорогой мой, атаман-то удрал и инженер Балиханов с ним. А?

Протянул ему короткопалую руку и тихо, приблизив к щеке пахнущие табаком усы, шепнул:

— Ты ее не щупал насчет прибывания?..

— Спрашивал.

— Не говорит? Где ей сказать, своя буржуазная… я ихнюю подлую мысль под землей вижу. Может тебя подвести, товарищ?..

У дверей Народного Дома, где снега трепали синие свои гривы, — Запуса одернули:

— Товарищ Василий Антоныч… Товарищ…

Видит: на подбородке, весенним снегом — чуть грязноватым и синим, бородка. Поверх грязной дурно пахнущей шинели — полушубок. Собачьего меха шапка по-уши, а Запус все ж его узнал:

— Гражданин Качанов, вы на допросе были об организации восстания? Если…

— Я совсем не про жену, я по делу мести… Мое мнение, товарищ Василий Антоныч, самый главный виновник всего злодейства Артюшка… и Олимпиада тут не при чем, пущай живет с кем хочет. Я ради жены убийству подвергся, подряды и имущество потерял…

И, отведя Запуса за фонарь, к сугробу, толкаясь валенком, туманно и длинно стал рассказывать о заговоре в городе. Живет Кирилл Михеич в мещанском домике на окраине и там же прячется в кладовке, «меж капустой» Артюшка, у него все планы, все нужное и списки. Пахло от него самогоном.

Идя улицей, вслед за Кирилл Михеичем подумал Запус, что пожалуй лучше бы арестовать подрядчика и передать его в Чека. Пусть разбираются, а зачем он Запусу? Здесь — даже не думая, а так как то позади, прошло неудовольствие, высказанное инструктором из центра и предусовдепа Яковлевым: зачем живет с Олимпиадой. Нет, лучше самому раскрыть заговор и привести Артюшку. Злясь недолго, — подумал он о смуглом желтоватом лице атамана, захотелось увидать его напуганным, непременно со сна, чтоб одна щека была еще в следах — от капусты что ли?

— А, сволочь, — сказал он вслух.

— По поводу чего? — спросил Кирилл Михеич.

Запус не просил вести и Кирилл Михеич не звал, а оба они — сгорбившись, скользя по снегу, торопливо шагали к окраине. Еще Запус подумал: «надо бы позвать с собой матроса Топошина» — и вспомнил: зачем-то вернулся тот на ферму Сокой. Позвать с собой — можно было бы многих, хоть бы из своего отряда.

— Сам!

Кирилл Михеич запыхаясь сказал:

— В хорошем хозяйстве все сам делаешь. Трудное…

Спросил Запус, — бьет ли жену Кирилл Михеич? Тот ответил — так как Запус не живет с ней и жить не намерен…

— Не намерен, — подтвердил Запус.

— То, конечно, можно сказать по совести — бил и если найдет ее вновь, бить будет. Казачья у ней кровь. Возможно, из-за битья она ушла, все же в суд жаловаться не пойдет и если вернется, — значит подтверждение: жену бить надо. Олимпиаду муж тоже бил и всегда так бывает: второй муж битьем не занимается. Таков и Запус.

— Второй муж?

— Кому какое счастье, Василий Антоныч. Я на вас не сержусь… Будьте хоть завтра вы подрядчиком на весь уезд.

Квартал недоходя, Кирилл Михеич затянул полы полушубка. Запус тоже вспомнил незастегнутый ворот шинели, застегнул было, а потом улыбнувшись, распустил. Темно, ветрено. Дома как сугробы, дым над ними как снег на гребнях сугробов. Улыбки его Кирилл Михеичу не видно, Запус улыбнулся еще раз, для себя. В кистях рук заныли теплые жилы.

— Собак у них нету, Василий Антоныч. Шашку-то подымите, она на снегу не гремит, а здесь оказывается пол… Шум произойдет.

Старуха какая-то открыла дверь. Тотчас же ушла. Должно быть привыкла к незнакомым. Подрядчик взял руку Запуса, выпрямил и повел ею:

— Там… в кладовой… направо… через два мешка перешагнуть… спит… ведь час, времени?

— Десять.

— Зачем орешь?.. Сей сикунд огня принесу. И ключ от…

Ушел и дверь в избу припер плотно.

Запус подождал, опять выпрямил руку, так как ее выпрямлял подрядчик и опустил. В дверь кто-то поскребся: «мышь… нет мыши в дверь не скребутся… значит кошка». Запахло капустой: кисло и тепло. Запах становился все гуще и гуще. Еще шорох. За ним вслед мысль, что здесь ловушка, заговор. Никто Кирилл Михеича раньше в городе не видел и Чека его не смогла найти. Отступил Запус к стене, нащупал вдруг отяжелевший револьвер и радостно вспомнил, что в револьвере шесть уверенных в себе пуль. Вытащил, чуть приподнял, так Кирилл Михеич сейчас выпрямлял его руку.

Тогда он, сразу приподымаясь на цыпочки, решил пройти в кладовую и если там нет никого: бежать, пока еще не пришли.

Он, с трудом сгибая замерзшую подошву, ощупывая стену пальцами, прошел к тесовой двери. Быстро дернул скобу: замок был плоский и холодный так, что примерзали пальцы. Тогда он накрыл скобу и замок полой шинели. Завернув узлом шинель на саблю — дернул. Укололи пальцы свежие щепы. К запаху капусты примешался запах картошки и человеческой мочи.

«Здесь»… — подумал он быстро.

Он шагнул два раза — наверное через мешки: кочковатое и слизкое. Дальше; он не понимал, что должно быть дальше, но явственно, почувствовал человеческое дыхание. Дышали торопливо, даже капала слюна: трусит. Запус вытянул руки, сабля глухо стукнула о мешки. Тот, другой — совсем близко неразборчиво пробормотал: