Страна Гонгури
(Избранные произведения. Том I) - Итин Вивиан Азарьевич - Страница 15

В ста ярдах, у опушки леса, так же безудержно веселились взрослые. Они вели хоровод вокруг пня, где сидел иначе, чем они, одетый человек с красной пятиугольной звездой на лбу (символ завоевателей пяти материков), словно черные у котла с человечьим мясом. И вдруг я увидел лицо, искаженное таким нечеловеческим страданием, таким ужасом, что я сам завыл в безумии, словно меня тоже посадили на кол.

— Нет, — закричал я, дрожа от начинающегося нервного припадка, — нет, я не покажу этого Везилету!

Мне было стыдно, что в моей комнате я нашел такую дрянь.

Я быстро встал и опять захотел выбросить Голубой Шар, ставший совсем тусклым при свете начинающегося дня, но мой взор скользнул по моей комнате, по различным обыкновенным предметам и я замечательно быстро успокоился. Я даже улыбнулся.

— Стоит волноваться, такая мелочь!

И как мы бросаем последний презрительный взгляд в темный угол, где вместо почудившегося призрака оказывается грязное белье, так я с искривленными губами, в последний раз взглянул на Землю.

Предо мной волновалось беспредельное поле злаков. Я смотрел на обещавшие новую жизнь золотые волны и мой дух постепенно очищался от раздражения и невечных мыслей. Я вспоминал другие волны, неизобразимое смятение текучих людских масс на улицах удивительного города, странно многолюдного центра среди пустынных северных равнин. Тогда я не понимал отдельных поступков, но общий смысл творимой жизни был мне ясен. Рвались невидимые цепи, как сон исчезало старое и, в душах потрясенных великим порывом, рождались надежды с новой зари начать новую, совсем другую, лучшую жизнь. О, я знал судьбу этих надежд! Все было открыто мне, потому что мой дух погрузился в транс безграничного созерцания, высшего равнодушия, потому что я стоял на краю великой тайны. Может быть, я заразился чем-то от Земли, но я уже без содрогания вспоминал алые пятна на белом снегу, радостные лица идущих мимо мертвых и думал: «Иногда течет много крови, иногда мало, — не все ли равно?» Прошли века, настало время другим расам плясать под скрипку мишурной смерти. Седая древность встала из могил. Снова загорелись костры и запахло человеческим мясом. Но ураганы проходят. Являются гении; мир становится прекрасным. И только дух человека изнывает в своем величии и ничтожестве и мчится все дальше, и где бы он ни был, пред ним неизменно, везде расстилается Бесконечность. Бесконечность пространства, бесконечность греха, бесконечность грозная, как старинный бог.

Жизнь! Вот целую ночь я жил другой жизнью, но разве она не «одна во всем», как говорит Везилет?

Я был царем и, томимый скукой, убивал проклинавших меня, потому что я был мудр и думал о величии, непонятном звериному народу. Я был рабом и мне ничего не надо было, кроме маленького клочка пахотной земли, но непонятная сила врывалась в мой дом, насиловала моих жен, уводила меня с собой и я проходил тысячи мер, убивал и мучил, повинуясь враждебной воле, и сам мучился от постоянного ужаса. Я был избранником народа и казнил деспотов и вождей черни и толпа ликовала вокруг их виселиц. Я был преступником, мне вырывали ноздри и приковывали к огромному веслу и я должен был двигать его взад и вперед все дни моей жизни. Если я останавливался, плеть надсмотрщика врезалась в мою спину и снова я напрягал разорванные мускулы, пока мой труп не выбрасывали в море.

И кем бы я ни был — убийцей или пророком, во мне осуществлялась одна и та же бесконечная Жизнь. Иногда я возмущался против нее и не хотел играть роли, какую она мне предназначала, я уничтожал ее, но все-таки любил и ненавидел только те сердца, зловоние от разложения которых подобно аромату тяжелых пахучих смол в сравнении с тем, какое они распространяли, когда бились.

Женщина была на моем пути и если я любил ее, я был бесстрашен и побеждал всех. Миллионы лет сменяли миллионы, а Жизнь однообразная, как морские волны и как они же, неповторяющаяся, длилась стихийно, победно, безнадежно. Всегда, всегда я подчинялся ей, подчинялся даже в самой смерти, но теперь я устал и хочу знать, что же Я — смертный Риэль в ее торжественном бессмертии. Я хочу знать. Я хочу знать!..

Я откинулся на спинку сидения и кажется был бы рад лишиться сознания. И ничего мне не надо было, и ничего не было жаль, и хотелось только без конца спокойно вдыхать чистый утренний воздух, словно мои легкие в самом деле были отравлены ядовитыми газами Земли. Я слишком устал от безмерно увеличенных пространств и странных миров. И постепенно возвращаясь к жизни, я стал испытывать ту светящуюся радость, что овладевает всеми вернувшимися после далекого страшного путешествия. Луч солнца, яркий, желтоватый, теплый проник в комнату. Как хорошо! Я быстро подошел к окну и стал смотреть на пробуждающийся город. Золотая вуаль волновалась предо мной и сквозь нее нежнее казались очертания зданий, залитых могучим ровным светом. Нежные туманы бесшумными лавинами катились с гор, таяли, поклоняясь солнцу, и в полусонной неге обращались к нему неисчислимые зеленые побеги, — первенцы жизни. Ветка вьющегося растения достигала моего окна и на ней колебался, простираясь ко мне, единственный огромный белый цветок. Я коснулся его влажных лепестков болезненно пылающими губами и вдруг открыл в себе совершенно новое наслаждение: в первый раз я испытывал гордость от мысли, что живу в таком прекрасном мире. Вдыхая изумительный аромат, я приветствовал красоту Лоэ-Лэле и жадно смотрел на цветущие лица, на веселых школьников, похожих на белых птиц, гонявшихся за неуклюжими громадными платформами, везшими холмы зеленых, желтых, оранжевых и красных плодов; я ликовал, когда быстрые корабли, как легкие рыбы, мелькали в легком океане неба, и хотел даже немедленно принять участие в этой светлой жизни в воздухе, но потом решил, что мне все-таки надо уснуть.

Я лег и стал грезить о том, что в этот день я пойду рука об руку с Гонгури, последней из Ороэ, во главе великолепной процессии в сумрачную громаду центральных зал Дворца Мечты. У меня возникла также мысль изобрести способ вмешательства в жизнь маленькой планетки. «Люди будут ходить с поднятыми лицами и кричать, жмурясь от счастья: „Освободитель! Освободитель!..“. Голубой шар мы поставим вместе с древними реликвиями Храма Сторы и поколения Генэри будут изучать новое человечество и его мир от самой их колыбели». Так мечтая, я постепенно погрузился в обыкновенные обрывки мыслей и образов засыпающего человека, в глазах замелькали изменчивые фосфены, словно мягкие цветные хлопья, и я утонул в них, теряя сознание. И все время мне снился громадный глаз, смотревший на меня из высшего пространства.

Чей-то веселый голос звал меня и я проснулся.

Мне показалось, что это Нолла будит меня ранним утром среди сверкающих снегов Паона. Я открыл глаза. Солнце светило мне в лицо, а на экране пред собой я увидел смеющуюся Гонгури. Я хотел только на миг закрыть глаза, но мелькающие фосфены снова закружили меня и я заснул. Гонгури разбудила меня поцелуем. Нет, я не помню, когда кончился сон и началась жизнь в этой всеобъемлющей волшебной нежности!

Я рассказал Гонгури о своей любви и о нашей первой встрече над берегом моря.

Потом я бросился в холодный фонтан со смесью воды и хвойных эссенций, оделся и, взявшись за руки, мы пошли вместе.

Весь мир сверкал в этот праздничный день как разнообразные кристаллы и мною все сильнее и сильнее овладевала кристальная влюбленность, звавшая к чему-то иному, чем земная любовь.

Мы шли, как повелевал древний обычай, по Звездной улице до самого Дворца Мечты. Я помню, что идти было очень легко и воздух был неизъяснимо приятен. Тысячи генэрийцев тоже опустились в этот день на землю и окружили нас шумным кольцом. Отовсюду я слышал мое имя: «Риэль, Риэль!» И громадное знамя на фронтоне Дворца Мечты трепетало надписью: «Риэль». Тогда, в первый раз, я подумал о существе, высшем чем я, смотревшем на меня и мою страну так же, как я смотрел на Землю. Мое сердце забилось сильнее, но все, кто заметил, объяснили это волнение совсем другими причинами. Между тем невидимые инструменты где-то высоко над нами исполняли гимн Сторы.