Янтарная комната (ЛП) - Конзалик Хайнц - Страница 2

— Янтарную комнату? — заинтересовался Жуков. Он слышал об этом зале с мозаикой, картинами, зеркалами и фигурами, вырезанными из янтаря, но никогда не видел. Правда, ему попадалась фотография в газете, но статья его не заинтересовала. Жукову запомнилась только злость при мысли о том, как расточительно и преступно жили князья и цари на горбу у народа и крепостных крестьян, как нещадно их эксплуатировали.

— Не сумеете ее спасти?

— Немцы наступают на Пушкин, а мне не хватает грузовиков. К тому же экспонаты упаковывают простые бабы, а они больше переломают, чем смогут спасти. Я очень переживаю, Георгий Константинович.

— Я поручу генералу Попову направить в Пушкин спецподразделение для разборки Янтарной комнаты. — Заметив, что губы у Ворошилова дрожат, Жуков пожалел маршала еще сильнее. — Мы передислоцируем двенадцать дивизий из Прибалтики и сформируем Сорок вторую и Сорок восьмую армии. А потом сможем выделить небольшое спецподразделение.

— Если немцы до этого не захватят Пушкин.

— Этого я предугадать не могу. Знаю только, что мы будем драться за каждую пядь земли. Ленинград — это конец. Мы никогда не отдадим его немцам, хотя Сталин и говорит, что дело почти безнадёжное. Почти безнадёжное. Вот на это «почти» я и рассчитываю.

Однако уже на следующий день Жуков понял, что Янтарную комнату невозможно перевезти в Ленинград вовремя. Женщинам, работавшим в три смены в Екатерининском дворце в Пушкине, в бывшем Царском Селе, летней резиденции императоров со времён Петра Великого, велели уберечь драгоценную комнату от повреждений. Они установили вдоль стен из янтаря деревянные щиты для защиты от осколков и заклеили бумагой переливающиеся на солнце всеми оттенками золота панели, чтобы мозаика не пострадала от взрывов, а от панно не отвалились куски янтаря. Под конец женщины перенесли всё, что можно — янтарные фигурки, большой янтарный секретер, столы и изящные шкафчики — в последние грузовики, на которых в армию доставляли продовольствие, снаряжение, цемент и боеприпасы. Машины срочно перебросили для спасения драгоценных произведений искусства.

— Мне надо спасать сотни тысяч человек! — сказал через несколько дней Жуков генералу Зиновьеву, который во время совещания о положении дел на фронте с сожалением высказался о возможной потере произведений искусства. — Табакерка с драгоценными камнями стрелять не может! Беспокоиться нужно не о золотых стульях, а о людях.

— Фашисты всё вывезут. Они украдут неповторимые картины, скульптуры, книги. Когда мы выиграем войну, СССР обеднеет, — сказал Зиновьев.

Он достал из кармана кителя записку. Зиновьев был большим ценителем искусства и мог часами сидеть в музее перед картинами Рембрандта или бродить по бесчисленным залам Эрмитажа в Ленинграде. Один раз он провёл в Эрмитаже, сокровищнице произведений искусства со всего мира, сравнимой лишь с парижским Лувром, целых три дня, вживаясь в его великолепие. Домой он пришёл опьянённым от увиденной красоты.

— У меня есть данные разведки. Стоило немцам захватить города и дворцы, как сразу после войск появлялись так называемые спецподразделения и вывозили все призведения искусства. Немцы уже разграбили почти пятьсот музеев, полторы тысячи православных и больше двухсот католических церквей, семьдесят часовен, пятьсот синагог, триста школ и сорок тысяч библиотек. Всё вывезенное мы больше никогда не увидим.

— Разведчики хорошо поработали, — с насмешкой сказал Жуков. Он взял из рук Зиновьева записку, скомкал её и бросил под стол. — А что они узнали о численности немецких войск, их вооружении, намерениях, настроении и подлинных потерях?

Генерал Зиновьев промолчал.

«Маршал прав, — подумал он. — Не следует его раздражать. Кольцо вокруг Ленинграда сжимается, наши войска обороняются героически, это верно. Именно героически. Но немцы стремительно продвигаются вперёд. Через десять или четырнадцать дней они будут маршировать по улицам города, с флагами и музыкой, как до этого в Париже. И ограбят город подчистую, чтобы заполучить произведениями искусства со всего мира — из парижского Лувра и Эрмитажа, нашей сокровищницы. Я, наверное, здесь единственный, кто верит в Бога. Господи, не допусти этого! Защити наш Ленинград, пусть он и назван именем человека, назвавшего религию «опиумом для народа». Не забудь, Господи, что раньше город назывался Санкт-Петербургом. Это святой город. Протяни свои руки, Господи, и задержи немцев. Яви нам новое чудо».

— О чём задумались, Виталий Богданович? — вернул его к действительности голос Жукова. — У вас отсутствующий взгляд…

— Над вашими словами, товарищ маршал.

Генерал Зиновьев склонился над большой картой Ленинграда и окрестностей, очень подробной картой. На ней были видны каждый ручеёк, каждая фабричная труба, каждый пруд и каждая тропка. И Царское село, теперь город Пушкин, и Екатерининский дворец с Янтарной комнатой.

— Снабжение войск важнее, чем картины Тинторетто, — сказал он.

Двенадцатого сентября 1941 года небольшая колонна машин под командованием младшего лейтенанта Вехова остановилась на скользкой лесной дороге западнее Пушкина. Вехов так смачно выругался, что изумились даже красноармейцы. Молодой парень, а так ругается! Кто-нибудь слышал такое? Назвать поломанную заднюю ось усохшей шлюхой, которая трахается с чёртом, а совершенно невиновного водителя грузовика, ефрейтора Сливку, обозвать тупой обезьяной, анонирующей за рулем! Ну и выражения, товарищи! Но помогут ли они? Ось сломана, грузовик опрокинулся на левый бок, запчасти отсутствуют. Кто же мог предугадать, что эта железяка сломается? И на буксир не возьмешь, как ни ругайся. Никто не знал, что делать. Просто бросить машину и двигаться дальше или попросить помощь в ближайшей военной мастерской? До неё девять вёрст, а это значит, новую заднюю ось поставят только через несколько часов.

Вехов решил устроить в лесу привал, съесть кусок хлеба с луком и тушенкой, выкурить папиросу, а потом уже подумать, что делать дальше. Солдаты втайне радовались остановке. Что за удовольствие часами сидеть в узкой кабине, трястись по ухабистой дороге, когда от каждого толчка трещит череп. Кто расстегнул ширинки, а кто спустил штаны и присел на корточках под деревьями и кустами, чтобы облегчиться.

Красноармеец Виктор Янисович Золотвин, совсем молодой парнишка, краснел, когда другие смачно рассказывали, чем занимались на сеновале, в стогу или еще где-нибудь со своей Ольгой или Варварой, а эта свинья Никита — на большом столярном верстаке в отцовской мастерской. Виктор почувствовал позывы в животе и пошёл в лес, подальше от других, стесняясь показывать голый зад.

Медленно, уже расстёгивая ремень, он искал подходящее место за густым кустарником, как вдруг что-то бросилось ему в глаза.

Земля. Свежая земля, как будто недавно вскопанная. Она была разбросана вокруг в радиусе трёх метров, утрамбована и выровнена. Так разровнять выброшенную из норы землю не мог ни заяц, ни лиса, ни куница, ни норка, ни енот. Виктору было очевидно, что это дело рук человека. Но он не мог понять, кому понадобилось копать в лесной чащобе.

Позывы в животе сразу пропали. Виктор почуял опасность. Он хотел было побежать к младшему лейтенанту Вехову и поднять тревогу, но если окажется, что здесь нет ничего необычного, то его не только поднимут на смех, но Вехов еще и сорвёт на нём злость из-за поломанной оси.

«Ладно, отставить мандраж, — сказал сам себе Золотвин, — ты же не трус. Конечно, идёт война, но немцы ещё далеко… Что же это может быть?»

Конечно, Виктор не был трусом, но возможность проявить храбрость ему пока не представилась.

Он до сих пор не застрелил ни одного немецкого солдата, даже ни одного не видел. Пока он имел дело лишь с деревянными мишенями, так называемыми «фанерными товарищами», которые падали от его удачных выстрелов, за что он получал благодарности от офицера. Однако, по правде говоря, у него начинали слегка дрожать колени и скручивало живот, стоило лишь подумать, что простым нажатием пальца на спусковой крючок он лишит жизни живого человека. Только этого он в действительности и боялся, и потому втайне надеялся, что стрелять не придется, хотя произнести подобное вслух считалось трусостью и изменой. Им предписывалось избегать стычек с врагом и добраться туда, где ещё было тихо, не считая фашистских бомбардировок. Виктор Золотвин входил в состав спецподразделения, которое всегда появлялось перед наступлением немцев. Спецподразделение вывозило из монастырей, дворцов и музеев всё, что можно спасти за такой короткий срок. Три офицера-искусствоведа опережали их на несколько дней для поисков ценных экспонатов и брали их на заметку.