Ключ от Дерева - Челяев Сергей - Страница 46
- Предыдущая
- 46/89
- Следующая
Шорох где-то поблизости вернул куклу к действительности. Она осторожно выглянула из-за домика и с беспокойством оглядела площадь. У Гвинпина переход от одного душевного состояния к другому всегда совершался с поразительной быстротой. Только что он прилежно изучал фигурки святых, а сейчас уже буквально трясся от испуга. Вокруг никого не было, и тогда он осторожно двинулся дальше в обход часовни, стараясь ступать мягко и бесшумно. Все же его широкие лапы так звучно шлепали по мостовой, что Гвинпин был вынужден поминутно останавливаться, однако это было лишь эхо его собственных шагов или же шелест в листве деревьев. Так он обошел вокруг всей часовни. Двери по-прежнему были плотно прикрыты, створки словно срослись, а замковые чугунные петли за долгую жизнь часовни гладко притерлись друг к другу. Гвинпин попытался своими ластами отворить одну из дверей, чтобы послушать, что происходит внутри, но едва он потянул одну из ручек, дубовая створка отчаянно заскрипела, и тишина дворика пошла трещинами. Гвину даже показалось, что он разглядел их в полутьме. Он быстренько налег на дверь всем своим круглым телом, и та водворилась на место, скрипнув на прощание особенно громко. Тихо прокляв ее про себя самыми страшными словами своего незатейливого народа, Гвин еще раз осмотрелся и, не заметив ничего подозрительного, вновь отправился в обход.
Постепенно он наловчился не шлепать по булыжникам, однако движение мужественного часового от этого порядком замедлилось. Это обстоятельство, однако, его не очень опечалило, так как Гвинпину не хотелось лезть внутрь мрачной и полутемной часовни, да и местные боги куклу мало беспокоили. Вокруг пахло кленовыми и тополиными молодыми листьями, где-то зацветала черемуха, и было ясно и свежо от легкой и безветренной вечерней прохлады. Шорохи меж тем участились, но кукла сочла их виновниками мышей и крыс, которых всегда в достатке обитает в старых замках, а этот был уже порядком заброшен. И тут наконец Гвинпин вдруг услышал особенно громкий звук, который никак не мог исходить от крысы или другого мелкого животного.
Больше всего звук был похож на короткий смешок, дьявольски злой и довольный, словно кто-то маленький и жестокий обнаружил, что в его ловушку только что попался кто-то большой и добрый. В лице большого и доброго кукла, естественно, сразу представила себя, поэтому тут же замерла. Смешок повторился, но теперь он звучал уже гораздо ближе, словно этот кто-то, будучи жестоким и, похоже, не таким уж и маленьким, подкрадывался к нему, Гвинпину, с какой-то своей неведомой, но вполне определенной целью. Гвинпин мгновенно взял себя в ласты и глубоко втянул носом воздух. Неизвестно, остановило ли невидимого и от этого еще более коварного противника хладнокровие куклы, но и у нее самой смелости не прибавилось. Когда же Гвин с шумом выдохнул, решительность покинула его окончательно. Гвинпин медленно развернулся на хвосте, подобно заправскому сержанту после доброго жбана пива, и с невероятной быстротой, которую трудно было предположить в этом неуклюжем деревянном бочонке, направился обратно к дверям, за которыми его ждало подкрепление. При этом он отчаянно шлепал по земле и переваливался с боку на бок. Больше всего в эти мгновения Гвинпин боялся обернуться – он был уверен, что враг движется за ним и, возможно, настигает. Эти мысли не давали ему ровным счетом ничего, кроме выигрыша в скорости, и лапы сами несли его вперед. Страшно пыхтя и еще сильнее волнуясь, кукла доковыляла до дверей и отчаянно затрясла ручку. Дверь, однако, не поддалась, а враг уже явно был на подходе. Выругавшись в голос, Гвинпин поднял глаза кверху и остолбенел.
На дверях над головой куклы висел огромный замок. Массивная дужка была продета в скобы и замкнута, причем это произошло, видимо, лишь несколько минут назад. Гвинпин почувствовал, что невидимая петля ужаса захлестнула его горло, и выпучил глаза, отчаянно хватая клювом воздух. В воздухе тем временем уже сгущалась вечерняя влага, поэтому Гвин отчаянно закашлялся (а может быть, он проглотил первого вечернего комара?). Это, в свою очередь, спасло его от окончательной потери лица, но только в первый момент и на очень короткий миг. Откашлявшись и прочистив носоглотку, кукла разинула клюв, готовясь излить душу в долгом отчаянном вопле. Намерение, написанное на ее физиономии, читалось столь явно, что быть бы всему замку разбуженному, если бы не чья-то мозолистая ладонь, заботливо и крепко прикрывшая Гвинпину рот. Тот в ужасе застыл, выкатив стеклянные глаза, и затрясся позорной мелкой дрожью.
– Тихо, брате Гвинпине, всю паству разбудишь! – кротко, но настойчиво велел чей-то голос позади него. Он принадлежал стоящему за спиной Гвина кряжистому монаху в сером пыльном одеянии. Из-под капюшона, однако, предательски пробивалась жесткая рыжая борода, вся в опилках и паутине. В ту же секунду, едва Гвинпин распознал владельца этого елейного, но явно измененного голоса, он тут же понял, кто его дурачил все это время у часовни, шутовски запугивал и нагло потешался. Это был Лисовин, рыжий дьявол!
Друид, однако, уже был хорошо знаком с быстротой Гвиновой реакции, поэтому он тут же поспешно отскочил с тихим хохотом и гримасами, весело поглядывая на возмущенную куклу. Та разинула клюв, силясь что-нибудь произнести, несколько мгновений надувалась, как майский жук перед серьезным полетом, и в бессилии захлопнула его с деревянным треском. Не злой, в сущности, если дело касалось всяческих розыгрышей и шуток, Лисовин протянул руку, чтобы похлопать куклу по спине и сказать ей что-нибудь успокоительно-примирительное, и вдруг он увидел, что глаза Гвинпина с ужасом уставились на что-то, появляющееся сзади, поверх плеча Лисовина. В мгновение ока друид развернулся и принял боевую стойку. Это была его роковая ошибка, так как кукле представилась незащищенной самая мясистая часть тела бородача. В нее и вонзила с наслаждением свой клювище коварная деревянная птица. Друид так и подскочил от боли и удивления, никак не ожидая атаки с тыла. В следующее мгновение они уже рубились, друид ребром ладони, а кукла – деревянным ластом, а затем принялись фехтовать спешно подобранными в пылу схватки жердинами из рассыпавшейся у дверей часовни полусгнившей поленницы. По истечении некоторого времени ввиду относительного равенства сил соперники заключили временное перемирие и в обнимку скрылись в часовне, весьма довольные своей боевой формой, причем Гвинпин твердо считал себя победителем в поединке. Он всегда стремился последнее слово оставить за собой.
Толстые восковые свечи, аккуратно расставленные вдоль стен, освещали зал неясным, рассеянным светом. Лица приятелей сразу же приобрели красноватый оттенок, а отсветы изменили их выражения. Первым делом друид вернул на свое место – а именно на большой гвоздь, вбитый за дверью, – широкий амбарный замок, на который когда-то закрывалась часовня. С его-то помощью друид и напугал куклу. Еще когда он только вошел в часовню, страж ворот сразу привлек его внимание. Изобретательный на крестьянские шутки ум Лисовина немедленно подсказал ему сценарий будущих Гвиновых ночных страстей, и друид, посмеиваясь, прихватил замок с собой. В каждой уважающей себя часовне, какие бы боги ни были в чести у местной паствы, всегда имеется запасный выход для священника. Сметливый Лис сразу же обнаружил выход там, где и предполагал, – за алтарем, скрытый от глаз всякого, кто находится в зале. Тихо прокрасться за спиной куклы к дверям, навесить незакрытый замок и прихлопнуть дужку, чтобы он производил впечатление замкнутого, было для друида, привыкшего часами скрадывать зверя на его собственной тропе, делом техники. Покончив с кознями, бородач не удержался и, схоронившись за домиком служителя, решил добавить драматизма, порядком нагнав на впечатлительную куклу страха подозрительными шорохами, а главное, мерзким хихиканьем, до которого друид был большой охотник. Звуки, так напугавшие Гвинпина, оказались просто талантливым подражанием крику хохочущего зимородка, милой птички с желто-синим оперением и привычкой нырять в воду за мелкими рыбками в неглубоких речушках. В арсенале Лисовина было много гораздо более отталкивающих и одновременно убедительных звуков; по сравнению с их хозяевами печально известные в пернатом мире своими ужасными голосами выпь и сыч выглядели невзрачными серыми соловьями, лирично распевающими сладкоголосые арии и серенады.
- Предыдущая
- 46/89
- Следующая
