Смерть считать недействительной
(Сборник) - Бершадский Рудольф Юльевич - Страница 45

Письма от Анежки приходили редко, но толстые: она экономила деньги на марки. Муж был без работы, и ее заработка должно было хватать на всю семью. А однажды в ответ на мое письмо она прислала вырезку из «Руде право», в котором это мое письмо было опубликовано. И приписала: «Ты ведь не обидишься, дорогой друг, что я сделала достоянием всех читателей нашей коммунистической газеты то, что ты написал мне одной о советских студентах — твоих друзьях. Разве ты не хочешь, чтобы их друзьями стало много-много наших людей, а не я одна?»

В этом была: вся Анежка!

А потом случилось так, что я не получил ответа на свое очередное письмо. Я в тревоге написал следующее, но результат был прежним. Впрочем, ответ мне дали газеты: к власти в Судетах пришел гитлеровский подручный в Чехословакии Гейнлейн…

Я очутился в Чехословакии только в конце войны. Это была для меня славная страна Гуса и Жижки, Фучика и Гашека, Чапека и Сметаны, Вожены Немцовой и Яна Неруды. Но еще это была для меня страна Анежки. Право, нисколько не мешает большим гражданским чувствам, если с ними неповторимо сливаются и самые интимные чувства наши.

Я искал Анежку, как мог. Но я служил в ту пору в армии и не принадлежал только себе, а обстоятельства сложились так, что я не мог выехать за пределы Словакии. Только в 1958 году удалось узнать о судьбе моей дорогой соудружки. (По-русски нельзя сказать «товарищ», «друг» в женском роде. Женский род от «друга» — «подруга» — в устах мужчины приобретает иной смысл. Поэтому я вынужден прибегнуть к более точному, чешскому слову: «соудружка».)

Итак, я узнал судьбу Анежки только в 1958 году. Я узнал, что на том доме в Смиржице, где она жила, висит теперь тяжелая памятная доска с ее именем, и улица, где стоит этот дом, тоже носит ее имя…

Гестапо в конце концов поймало ее. По поручению партии она сколотила организацию сопротивления гитлеровцам. Она по-прежнему совмещала это с тем, что раздобывала продукты на всю семью, и стирала белье, и штопала носочки сыну, — никто, никто до самой смерти не мог освободить ее от этого. Она была работницей, рядовым рабочим человеком и знала, что коммунизм никто не поднесет на голубом блюдечке, что за него надо бороться, бороться неустанно, бороться по-всякому, и непременно — с радостью бороться!

Когда ей объявили смертный приговор, — я знаю, не могло быть иначе! — она в упор взглянула на палачей ясными близорукими глазами, и на этот раз они не выглядели усталыми, хотя очки и не прикрывали их — очки с нее сорвали еще при аресте и тут же растоптали каблуком. Она в упор посмотрела на своих палачей и — я знаю — по слогам, ясно, отчетливо произнесла:

— Не-на-ви-жу!

…Я сейчас перебираю Анежкины письма — драгоценные письма друга, который первым раскрыл мне душу чехословацкого народа. В них до обидного мало нюансов: Анежка писала их мне, чтобы быстрее и лучше овладеть нашим языком, по-русски. Но зато в них такие ясные, такие отчетливые краски: «люблю», «ненавижу»; такая кристальная душа запечатлелась в их строчках…

Я перечитываю их в своей комнате на берегу Черного моря, в Болгарии, в Международном доме журналистов. Здесь живут сейчас одной дружной семьей журналисты с моей дорогой Родины — из СССР, и из Польши, и из Румынии, и с Анежкиной родины — из Чехословакии. Есть также венгры, корейцы, вьетнамцы. Как выросла наша семья! Как радостно чувствовать себя родным в такой большой семье! Если бы дожила до этого Анежка…

Но многих жертв стоит коммунизм…

Варна. Болгария

1959