Смерть считать недействительной
(Сборник) - Бершадский Рудольф Юльевич - Страница 27

Он пользовался громадной популярностью. Во-первых, получивший туда путевку имел возможность помыться в бане—настоящей, с березовым веником, с неограниченным количеством горячей воды, париться можно было хоть до девятого пота. Затем в доме отдыха была парикмахерская. С индивидуальными салфетками и с трюмо! Кроме того, желающие могли получить у парикмахера гармони и баяны, кто какие хотел: и с московским строем, и с ленинградским. И — самое — важное: разрешалось сколько твоей душе заблагорассудится спать! Вычистил винтовку, поставил ее в пирамиду — и спи хоть до второго пришествия (но, понятно, в пределах срока путевки)!

Вот кое-какие отзывы из «Книги отзывов и пожеланий дома отдыха 336-го сп» (имелась и такая!):

«Сравнивая с мирной обстановкой, здесь мало найдется различия. Дом отдыха даже великолепен для передовых бойцов! Уходя, очень благодарю обслуживающий персонал и командование части за старание и хороший уход за передовыми бойцами. Смерть немецким оккупантам! — Сержант Бибаев».

«Я, разведчик Михайлов, особо отмечаю повара товарища старшего сержанта Школова и обязуюсь после моего отдыха с новыми силами бить врага до последнего его разгрома».

«Очень благодарен повару Школову, командованию части, а также ансамблю песни и пляски за высококультурное и идейное обслуживание. Высказываю предложение сохранить его и на после войны как постоянно действующее художественное подразделение. Вперед, до полной победы над подлыми фашистскими захватчиками! — Старший сержант Смирнов А.».

Действительно, ансамбль песни и пляски (создали в полку и такой за время стабильной обороны!) регулярно выступал в доме отдыха. На веревке посреди горницы натягивали плащ-палатки. Многие из них были пробиты пулями, но это никого не трогало. Плащ-палатки изображали занавес. Наибольшим успехом пользовался «Мертвый труп» Чехова. Тихого земского врача Глеб Глебыча играл старший лейтенант Тимофеев. Он был в халате — халат для искусства уступал повар Школов. Для толщинки использовался противогаз — ничего, получалось вполне хорошо. Единственное, что несколько дисгармонировало с обликом Глеб Глебыча, — это шпоры на сапогах, старшего лейтенанта. Но, заядлый кавалерист, он так сжился с ними, что никто не решался сказать ему: лучше бы вы их, все-таки, на время спектакля сняли. И по совести признаться, никому они в общем не мешали…

До сих пор не могу забыть этот дом отдыха— лучший изо всех, в которых когда-нибудь бывал!

Иосиф Лянгер из партизанской комсомольской бригады Баскакова, «по гражданке», как он говорил, — электротехник, а в бригаде — подрывник, о своей работе рассказывал мне так:

— Я теперь на железнодорожный транспорт переквалифицировался. Поставишь на линии Витебск — Полоцк колесный замыкатель, колесо замкнет элeктpoдeтoнaтоp, и — будь здоров! — паровоз идет в Витебск, вагоны — в Полоцк, а мы — в третью cторонy, в лес. Куда еще партизану податься!

В Витебске у Лянгера пропали мать и двенадцатилетняя сестренка. Он о них никогда не говорил. Это был кремень-человек, даром что балагур. Первый разведчик в бригаде. И первый же картежник. Игру признавал только на деньги. Когда садился играть, кричал: «Готовьте торбу, а то не в чем будет капитал уносить!» Ему непременно везло: он, не скрывая, жулил. Когда же облапошивал всех, деньги снова раздавал обратно. Строго поровну.

Однажды я слышал такую лянгеровскую байку — он ее рассказывал своему взводу у костра на самом полном серьезе:

— В общем, трепаться не приходится: долго ли, коротко воевал ваш взводный, а отвоевался. И уложили его в гроб, погрузили тот гроб на сани и приказали ездовому везти Иосифа Лянгера до братской могилы. Только ездовой сволочь попался: такую тряскую дорогу выбрал, что покойник и тот не выдержал. Очнулся я, понимаете. Аж в глотке першит. Полез в карман: закурить. А спичек-то и нет: вы же сами и забрали — зачем покойнику спички? Ну, хлопнул я тогда ездового по плечу: «Дай, друг, спичечку!» А он с испугу — с катушек. Знаете, кто со мной ездовым ехал? Смерть моя, вот кто! Только хлипкою оказалась, где ей с таким парнем, как я, сладить!

Штурм города Великие Луки начался 25 ноября 1942 года и длился почти два месяца. Гитлеровцы оказали упорнейшее сопротивление: они еще не привыкли тогда к поражениям. Но и нам эти два месяца дались нелегко.

Однажды на площади, которую мне надо было пересечь по дороге к переднему краю, — площадь вся была изрыта снарядами, — в глубокой воронке, занесенной снегом, я увидел труп сидевшего солдата. О том, что это солдат, можно было догадаться по шапке искусственного меха да по возвышавшемуся над нею штыку винтовки. Словно и после смерти солдат грозил врагу штыком! Он сжал винтовку крепко, обеими руками, припал к ней всем телом…

Винтовку надо было взять — зачем ей зря ржаветь?

Я потянул ее за ствол. Она не подалась. Потянул еще крепче. Тот же результат! Что за черт? Неужели жив покойник?! Да! И вроде бы дышит…

— Товарищ! — окликнул я его, сам себе не веря. — Товарищ! Да ты живой, что ли?!

— М-м-м…

— Да что с тобою? Ранен?

— М-м-м…

— Вставай! Замерзнешь же! Вставай, помогу!

— М-м-м…

Наклонился я тут вплотную к черному закопченному лицу… Как же, подымешь его! Спит друг!

…Пятидесятый день штурмуем Великие Луки. Командиры спят теперь так: положат руки на плечи другому спящему, уронят на свои руки головы и сидят так в блиндаже вповалку, если можно сказать. Впритык.

Но достаточно произнести кому-нибудь с порога:

— Товарищ лейтенант Смирнов, командир полка спрашивает: сколько у вас патронов осталось? — как Смирнов, немедленно вскочив на ноги и твердо глядя на спрашивающего открытыми, но, однако, еще спящими глазами, отвечает:

— По сто двадцать на человека, плюс столько-то ящиков на ротном пункте!

Он слышит все и во сне, но мозг натренирован отмечать лишь то, что касается непосредственно его работы. Поэтому на близкие разрывы снарядов он, например, не реагирует.

Штурмуем город квартал за кварталом, дом за домом. Конца не видно!

Командир полка, устало ужиная концентратами, говорит:

— Хотите знать, товарищ писатель, что такое город? Это тот же концентрат. Пространства! Один квартал здесь стоит десяти километров на поле!

Дивизионный фотограф идет на передний край снимать людей для партбилетов и кандидатских карточек. Жалуется:

— Все время шевеление! То аппарат дрогнет, то человек. Мука!

Мне нравится поговорка одного моего друга — летчика-истребителя: «Если на каждый случай в бою у тебя есть два замечательных решения, варианты будешь додумывать трупом!»

Этот рассказ — записи из дневника, который я вел непосредственно во время штурма Великих Лук (ноябрь 1942 г. — январь 1943 г.). Я участвовал в штурме этого города в качестве корреспондента фронтовой газеты. Рассказ посвящается славным боевым делам солдат и офицеров дивизии, которой командовал Герой Советского Союза полковник Дьяконов.

Фронтовой корреспондент никогда не знает заранее, куда его закинет завтра. Но как только мы в редакции фронтовой газеты проведали от работников оперативного управления штаба фронта, что окружение Великих Лук наконец завершено, мне стало ясно: завтра я буду где-то на пути к этому городу.

Так и случилось. Вскоре меня вызвал к себе редактор газеты и приказал отправляться немедленно. Командировочное удостоверение на мое имя уже лежало перед ним, напечатанное на машинке. Он подписал его, секретарь редакции тут же, дохнув на резиновую печать, оттиснул ее рядом с непросохшей подписью редактора, и через сорок минут сборы мои были закончены. В задний карман полевой сумки — планшет с картами, в нее же — три чистых блокнота, пять мягких карандашей, полотенце, мыло, трофейную зубную пасту и на всякий случай четыре запасные обоймы к пистолету. За плечами полупустой вещевой мешок — «сидор», как его почему-то называют. В нем сухой паек на двое суток, две запасные пары портянок: одна бязевая, другая бумазейная. А к лямкам «сидора» приторочена роскошная, зеленая в цветочках эмалированная кружка — предмет зависти всех товарищей в редакции: три четверти литра вместимостью!