Остров Ионы - Ким Анатолий Андреевич - Страница 52
- Предыдущая
- 52/55
- Следующая
— Как это — помер? — удивился я. — Что же это я сам-то ничего не заметил?
— Во сне это произошло, наверное, вот и ничего не заметил.
— А где произошло? Неужели в Москве, на Конюшковской, 26?
— Так точно. В виду заснеженных крыш, утыканных телевизионными антеннами.
— Ну и ну, — только и нашелся я что сказать. — Дела… А это… что же все-таки все это значит?
И я повел рукой вокруг, показал на резко рубленные высокие скалы, на гомонящий, словно увертюра к симфонии Малера, птичий базар, занявший их вершины, на возвышающуюся вдали двузубую, сверкающую медью вершину острова, на пылающее огненное море, о край которого самой нижней неуловимой точкой еще касалось взошедшее над морским горизонтом багровое солнце. Птицы неистовствовали в небе, звери проснулись и огласили залив утробным ревом медных духовых, летающие рыбы стайками выпрыгивали из воды, словно быстрые серебристые аккорды, — и никак не верилось, что меня уже нет на этом свете. Все говорило против этого и ничего — в подтверждение моей смерти. Нет, ее все же не было. Было лишь мое личное безсмертие. И я вступил в препирательства со своим добрым ангелом-хранителем.
— Что все это значит, Сергий? Все, что кругом?
— Для тебя ничего не значит. Се, мир Божий. Не твое имущество, Анатолий…
— Да я не об имуществе! Я о другом. Как же так: я умер и все это вокруг вижу? Не рано ли ты пришел за мной, чтобы эвакуировать наверх? Может быть, там я еще не очень нужен?
— Там, на самом верху, вообще-то никто из нас не нужен. У них хватает своих дел. Там не человеческими, а звездными мирами заправляют.
— Тогда почему ты собираешься тащить меня вверх?
— Служба есть служба. Не спрашивай. Подойди-ка, я обниму тебя, и мы полетим, сынок.
— Сынок… Что это значит в твоих устах, Сергий?
— Я ведь защищал тебя как отец, силой своей духовной мышцы пользовался. Со всякими пачкунами вроде этих, которые летают вокруг и тычутся, вынужден был драться, чтобы ты не стал для них коровкой. Вот потому и — сынок…
— Ко-ровкой?!
— Это я так, для сравнения. Корову доят, чтобы пить молоко, так ведь? А эти духи выдаивают у человеков страдания, стоны, проклятия, злобу, наркоту и всякие там сексуальные безобразия, понимаешь теперь?
— Кажется, понимаю. Это касается темных. А вы, светлые духи, каким молоком питаетесь?
— Вашими радостями. Вашим счастьем. Вашими молитвами. Чем больше такого молока, тем вы для нас дороже. Вот отнесу тебя наверх и передам Тому, Кто уже, наверное, ждет нас. А Тот оттащит тебя еще выше и сдаст в протокольное ведомство Престола. Там рассмотрят твое дело, а потом решат, как с тобой поступить. Могут сразу же швырнуть обратно на землю. Могут и загнать под землю, духом зловонным сделать. А могут повысить, вот как и меня когда-то, и ты, может быть, тоже попадешь в разряд ангелов-хранителей, начнешь работать с людьми.
— А что будет, Сергий… если окажется, что я с другой звезды?
— Инопланетянин? Этим занимается отдельное Инопланетное ведомство там, наверху. Но я об этом ничего не знаю, Анатолий. Образованьице подкачало. Ты был добрый малый, неплохо питал меня от своих радостей, поэтому я и рассказываю тебе обо всем… А теперь пришел твой час, ты уж извини, я должен исполнить свою работу.
— Час мой, говоришь, все-таки пробил… Ну что ж, действуй, Сергий.
Огромный белогрудый и белохвостый морской орел нес меня в своих когтистых лапах, я висел глазами вниз и видел прямо под собою остров, который становился все меньше и меньше по мере того, как круживший над островом орлан по стремительной спирали набирал все большую высоту. И наконец земляной пятачок острова стал выглядеть совсем маленьким, сиротливым, словно оброненный кем-то в океан кожаный полукруглый кошелечек для мелких монет.
При восхождении наверх мы прошли многие этажи облаков, и невысокое над морским горизонтом утреннее солнце было еще под ними и алым своим светом поджигало края туч снизу. На одном из этажей, совершая круги вознесения внутри просторного воздушного вестибюля в кучевых облаках, я увидел многотысячное стадо лохматых красных медведей, которое гнали куда-то на восток медвежьи пастыри в широчайших плащах, раздуваемых поднебесным мощным ветром. Это были те камчатские медведи из Расхерасперистуума, Долины Гейзеров, которые однажды, в день полного солнечного затмения, собирались на свою мистическую сходку и лохматыми коричневыми телами, сверху столь похожими на распластанных клопов, покрыли почти всю обширную долину, разрезанную дымящимися речками на множество кусков. По этим речкам текли расхерасперистуумские терминальные воды. Теперь, очевидно, долину гейзеров освоили люди для своих техногенных бесчинств, и медведей решено было перегнать на другое место — что и делали пастыри, их собственные медвежьи ангелы, одетые в длинные, широко развевающиеся плащи-ветровки оранжевого цвета.
Уйдя еще выше, я проводил прощальным взглядом удалявшееся стадо красных облачных медведей, на ходу вразнобой колыхавших тесно сближенными лохматыми спинами. Прощайте, медведи! Как мне повезло, что я снова увидел вас! Уходя на небеса и готовясь предстать перед судом, я еще раз с восторгом и умилением всматриваюсь в то, чего ни одна душа, кроме моей, во всей Вселенной никогда не видела.
Подняв взор и посмотрев на покидаемый — может быть, навсегда — мир планеты снизу вверх, в направлении ионосферы, я заметил вдали над нами, надо мной и морским орланом, который нес в своих когтях меня, деликатно и крепко обхватив со спины, — увидел одиноко застывшего в вышине небес гигантского серого орла. Это был морской беркут, намного превосходящий моего Сергия, что можно было определить даже издалека. А подлетая к нему, мы с моим ангелом-хранителем как бы представляли собой маленький советский истребитель, который приближался к многомоторному громадному супербомбардировщику «Максим Горький», чтобы протаранить его в крыло, которое, кстати, было в ширину больше, чем истребитель в длину… О, глухая майя этого странного российского времени, носившая звучное название СССР, — куда ты сгинула? Словно никогда всего этого и не было. Впрочем, так же, как и меня, Господи! Прости всех виновных, если только была на них вина.
Ясно мне теперь, когда я только что узнал о своей смерти и, стало быть, СВОБОДЕН, что бунт строптивых ангелов, случившийся однажды на небесах, повторился на земле. Полководцы демонов, разбитые в открытом бою, увели свои войска в глубину народов, и это они, провозглашая горделивые лозунги, подняли русский народ на вооруженный мятеж против Бога. И грозным было Его наказание народ советский поразила роковая проказа, и у всякого, кто заболел ею, на лицо легла угрюмая маска льва…
Видно мне теперь, что Россия была выбрана для восстания с дальновидной политикой мятежного Демонария. Ведь среди российского народонаселения больше всего было посеяно душ, из которых впоследствии, при благоприятных условиях, могли бы вырасти достойные кандидаты для пополнения небесного Ангелитета. Темным надо было испачкать Светлых, и первым показалось, что это довольно легко сделать. Но торжество Темных длилось какое-то мгновение — примерно семьдесят лет. И вот я вижу теперь, оглядываясь вниз и назад, что земля вновь обретает цвета здоровой природной кожи, и следы широких ран, нанесенных вырубленным лесам и грубо распаханным степным-луговым землям, затягиваются пленочкой робкой полупрозрачной акварельной зелени.
Мой белогрудый орлан подлетел к голове парящего гиганта и с трудом выровнял свой полет в одинаковую скорость с полетом камчатского беркута, который и крылами не шевелил, и, казалось, стоял в воздухе на месте, но на самом деле продвигался вперед с огромной скоростью, в гуле и грохоте бури, что исходили от опрокидываемого и завихряемого полетом орла встречного ветра. Мой же маленький орлан поднялся чуть выше головы беркута и с тихим возгласом «прощай» выпустил меня из своих лап, но я не упал вниз, а был подхвачен упругой воздушной волной, бежавшей впереди величественного крейсирования беркута, и полетел на этой волне, словно играющий дельфин перед форштевнем стремительно мчащегося корабля. И, возлежа на упругой воздушной подушке, я разговаривал с великим Морским Беркутом, каковым решил предстать передо мной при встрече Тот, Кто хранил меня смолоду в моей духовной жизни и в свое время весьма круто обошелся со мной, повелев мне оставить холсты, кисти, масляные краски и писать на бумаге слова.
- Предыдущая
- 52/55
- Следующая
