Светоч (СИ) - "Тенже" - Страница 16

Воспоминания об утраченном счастье ныли, как расшатанный зуб — а ведь пару недель он был счастлив, по-настоящему счастлив, разговаривая, обнимаясь, трахаясь с офицером Бауэром. И почти привык чувствовать тепло его тела, тяжесть рук и слушать то недовольное, то умиротворенное, то возбужденное сопение под ухом. Эрлих даже оттенки этого сопения начал различать, да!

С ноющей болью, занявшей место ярости и злости, надо было как-то бороться, и он затребовал полное досье на Вильхельма. Не тот куцый файл, который Эрлих просмотрел, воспользовавшись ограниченным доступом к личным делам сотрудников Корпуса, а подробную информацию. «От» и «до».

Позже, когда его выворачивало над раковиной, он понял горькую суть поговорки: «Многие знания — многие печали». Нет, для него не явилось открытием, что сдачу зачетов снимают на видео. Сам разбирал с инструктором ошибки — здесь заклинанию не хватило росчерка мизинцем, и из-за этого вместо ледяной глыбы на бетонную площадку обрушился ворох гигантских сосулек. Но видеть Бауэра, покорно опускающегося на четвереньки, оказалось невыносимо. А когда к трахающейся парочке присоединился второй инструктор, и пыхтящий Вильхельм открыл рот и начал сосать, Эрлиху стало совсем плохо. А он-то удивлялся странностям: член в глотку пропускать — пожалуйста, а целоваться не умеет от слова «совсем». Чему тут удивляться? В программу обучения поцелуи не входили.

Горечь открытия подпитывало не ханжество. Как ни странно, Эрлиху было бы проще, если бы Бауэр кувыркался в койке с двумя мужиками по собственному желанию. Можно было бы лицемерно — сделав вид, что не грешил ни разу в жизни — осудить его за распутство и выкинуть эту историю из головы. Или просто выкинуть историю из головы — Вильхельм не строил из себя целку и высокоморальную личность. Ну, пошалил в девятнадцать лет, с кем не бывает? Но Бауэр старательно подмахивал, сопел и сосал, готовясь выполнять свои будущие служебные обязанности. И он их честно выполнял, оказавшись в кровати Эрлиха. Честно, честно — в досье имелась пометка инструктора: «Не пригоден как активный партнер, не удерживает контроль над ситуацией, склонен заботиться о собственном наслаждении».

«Можно себя поздравить. При всех заверениях, что я никогда не воспользуюсь служебным положением в личных целях, я им воспользовался так, что ни Эдварду, ни Руди и не приснилось бы».

Попытка пожаловаться Юргену — больше пожаловаться было некому — не дала положительных результатов.

— По-моему, ты загоняешься по пустякам, — выслушав его сбивчивый рассказ, заявил бывший любовник. — Или тебя беспокоит, что кто-то может его досье обнародовать? Так уничтожь компромат, у тебя на это власти хватит.

Эрлих взвился — Юрген не желал понимать простых вещей. В конечном счете, дело было даже не в Вильхельме! Принца Утрёхта, будущего главнокомандующего силами ВДВ отымела сама система, отымела специально обученным болтиком в его собственную дырку, и тщательно растерла осколки вытраханных иллюзий по бетонным плитам плаца.

Однако совет бывшего любовника об уничтожении компромата он запомнил. И, на всякий случай, «обрубил хвосты» — досье офицера Бауэра похудело и поредело. Провернув эту операцию, Эрлих обрел вкус к деятельности. Он попробовал искоренить зло в системе — запретить спецобучение и «особые услуги» — но потерпел неудачу. Его гневное послание на пяти листах, в котором он напирал на поругание семейных ценностей, принуждение и лишение свободы выбора, пообещали передать в Министерство Военного Образования и рассмотреть весной следующего года, когда придет время вносить коррективы в программу.

Сообразив, что чем больше он привлекает внимание к скользкой теме, тем ярче высвечивается его грешок, Эрлих унялся. Он вышел на работу в штаб — рука рукой, а осенние учения никто не отменял.

Встреча с Бауэром всколыхнула поутихшую злость. Болтик системы выглядел прекрасно, лоснился здоровым блеском и продолжал жрать всякую дрянь — неужели пилотам Корпуса так мало платят, что он не может себе позволить кусок нормального сыра купить?

И, конечно же, офицер Бауэр начал рьяно выполнять служебные инструкции. Подхватывал его под здоровый локоть, когда надо и когда не надо, вырывал из рук любой намек на тяжесть — «я вам помогу, хаупт!» — и даже подсовывал какие-то фрукты. Когда Эрлих, стараясь выдержать равнодушный тон, просил его унять лишнее рвение, смотрел взглядом побитой собаки — только уши не прижимал. А через полчаса снова лез со своей фальшивой заботой!

Намеченный план — полетать с Вильхельмом год, пока забудется история с героическим спасением жизни, а потом сплавить его с глаз долой — затрещал по швам. Бауэра было слишком много, его прикосновения чувствовались слишком сильно, а когда у Эрлиха случился очередной провал магии, он вообще ощутил себя попавшим в капкан. Ему хотелось прижаться к Вильхельму, раствориться в ауре чужой силы, полежать рядом — хотя бы часок. А лучше бы провести ночь, валяясь на Бауэре, как на матрасе — в больнице Эрлих приспособился спать на его плече. Проявлять слабость было нельзя. Ляжешь рядом, значит, дашь сигнал, что готов принять и все остальное. А все остальное — нет. Обманывать себя, принимая желаемое за действительное — мы два свободных парня, завалившиеся в койку по взаимной симпатии — глупо. Трахаться, отдавая себе отчет, что на тебя лезут, выполняя «особую инструкцию» — бр-р-р…

«А так хотелось пожить пару лет для себя. Да и потом… ну, женят. Муж — не шкаф, можно и подвинуть. Вон, Эдвард же себе ни в чем не отказывает…»

Проблемы магии — ладони похолодели только раз — меркли по сравнению с неутоленным сексуальным желанием. При виде Бауэра у Эрлиха вставал член — регулярно и уверенно. Утром и днем — как раз тогда, когда полно дел — трахаться хотелось невыносимо. К вечеру охота пропадала. Ее вымывала ноющая боль в руке и вечерняя усталость. Вернувшись во дворец, Эрлих ложился в ванну, дожидался, пока мышцы расслабятся в теплой воде, натирался мазью и заваливался в кровать с ноутбуком, откладывая вызов шлюх «на завтра». А утром все начиналось по новой — перед глазами маячил свеженький, облизывающий минетные губы Вильхельм, и…

День своего сокрушительного поражения Эрлих запомнил навсегда. Услышав слова Бауэра: «ты же говорил дом купить, вот я и купил», он окончательно разочаровался. Решил сдержать нечаянно вылетевшее слово, оплатить покупку, и объяснить не рассчитавшему силы придурку, что это единственная и последняя уступка. Больше он не получит ничего и никогда.

«И пусть приготовит заявление об увольнении по собственному желанию. Мне неважно, что он там напишет. А будет упираться — Юргена на него натравлю».

Вильхельм, услышав о деньгах, изменился в лице. Только что выглядел, как обычно — посматривал чуть виновато, с готовностью отступить, если на него прикрикнут, и вдруг…

Эрлих успел испугаться — завалить Бауэра без браслетов было практически невозможно. Выше, тяжелее, сам говорил, что регулярно тренируется, а тут еще и рука… Ткнувшись носом в пыльный, воняющий сыростью палас в прихожей, он хотел крикнуть: «А что тебе тогда надо?», но захлебнулся стоном — Вильхельм, дрянь, со всей дури укусил его за ухо. Как овчарка, месяц просидевшая на голодном пайке.

А потом Эрлиха предало собственное тело. Бауэр рвал на нем китель и рубашку, добираясь до кожи, жадно лапал, давая ответ на невысказанный вопрос, а он подавался навстречу горячим ладоням и твердому члену, забыв об инструкциях и фальшивой заботе. И нисколько не мешало, что любовник заботится о собственном наслаждении: Эрлиху такая доля перепадала — захлебнуться можно.

После бурного секса навалилась дремота. Он чувствовал, как его поднимают с пола, несут на кровать, обтирают щекотно-прохладным полотенцем. После этого веки сомкнулись — не поднять, словно на них положили тяжелые монеты. И Эрлих даже не успел попросить разбудить его через пятнадцать минут.

Он проснулся в сумерках, и проснулся приятнейшим образом, как настоящий принц — Вильхельм разбудил его поцелуем. И, не дав толком разлепить глаза, заявил: