Ким и Булат (СИ) - "Тенже" - Страница 7

Ким двинулся на зов, еле передвигая одеревеневшие ноги. Наговор впился в душу острым крючком, неотвратимо тянул к трельяжу. Когда-то Кима предупреждали, что в зеркалах могут таиться ловушки: обладатели других даров оставляли «захоронки», скрытые ворохом чужих отражений, рассчитывая на воплощение после смерти. Наговоры обычно завязывались на страстях — гордыне, алчности, похоти. Кима поймали на жалости: сострадание Булату было искренним, несвойственным обладателям даров, державшим подобные чувства в узде.

Зал встретил Кима сумраком. Дымку источало зеркало, переполненное клубами черной мути, в которой мелькали руки, лапы, когти, копыта.

— Ближе! — голос обрел силу, приказ исключал неповиновение.

Ким шагнул. Шагнул еще и еще, задыхаясь от усилившегося запаха пудры и духов «Пиковая дама». Из клубящейся черноты высунулась морщинистая рука, без перстней и маникюра, с одним-единственным гладким кольцом на безымянном пальце. Хватательное движение пропало впустую — Ким отшатнулся.

— Ближе! — голос закипел злостью.

Ким закрыл глаза и почти шагнул вперед, но вздрогнул от грохота за спиной. Булат — голый, сильный, проворный — оттолкнул его от зеркала. Ухватил руку за запястье, сдавил, рявкнул:

— Пошла вон, пожалейка драная, пока я тебя не заштопал!

Комнату заполнил истошный визг. Пальцы попытались вцепиться в Булата. Тот резко вывернулся, сломал запястье со стеклянным треском, заставляя повиснуть пустой перчаткой, повторил:

— Пошла, кому сказал!

Черная дымка осела на пол грязными клубами — то ли пылью, то ли паутиной. Очистившееся зеркало сначала лопнуло пополам, потом, подумав, покрылось сеткой трещин. Булат отряхнул ладони, удивленно спросил у Кима:

— Неужели ты меня пожалел? С чего бы?

— Из-за еды, — еле размыкая губы, ответил он. — Тебе было мало.

— Нет, — замотал головой Булат. — Перестань. И не думай. Я больше ем, когда превращаюсь. До этого я не превращался, силы не тратил. А псу еды было навалом.

Ким всхлипнул — вместе с хрустом зеркала из груди вырвали крючок, и это было очень больно — и осел на пол. Булат подхватил его, не давая упасть. Усадил, позволил уткнуться лбом в свое плечо — твердое, надежное, попахивающее квашеной капустой — и неловко погладил по спине.

— Ну-ну… успокойся. Все закончилось. Она больше не придет. Купишь новое зеркало с завода, и тебя никто не потревожит.

— Куратор… куратор заметит, подумает… — задыхаясь, пробормотал Ким.

— Наврем куратору, — уверенно пообещал Булат. — Успокойся. Сейчас заварим чаю, чаю сладкого попьешь, и тебе полегчает. А история эта очень кстати. Если ее правильно подать, и тебе вреда не будет, и мне небольшая помощь.

…В понедельник утром Ким, сопровождаемый псом, отправился к знакомым красно-желтым будкам, и известил куратора о чрезвычайном происшествии. Разговор был коротким — никаких подробностей по телефону, это незыблемая служебная инструкция. Куратор приехал в обед. Осмотрел разбитое окно, сидящего на цепи Булата — тот беспрерывно рычал и косился на выставленный во двор трельяж; оценил трясущиеся руки Кима — и притворяться не приходилось, чай не помог, грудина глухо ныла; и вошел в дом.

Ким изложил заранее разработанную легенду: «Спал. Проснулся. К зеркалу потянуло. Думал, дар вернулся, а потом понял — что-то неладно. Муть какая-то полезла. Страшно стало, заорал во все горло, как соседей не перебудил — непонятно. Хорошо, поленился ставни закрыть — неохота каждый вечер возиться. А Булата с цепи спустил, чтоб побегал. Он крик услышал, в окно прыгнул. К зеркалу подскочил, а оно лопнуло. Я заснуть так и не смог, утром трельяж во двор вытащил — не могу с ним рядом находиться — и сразу вам звонить».

На самом деле трельяж во двор вытащил Булат, а Ким даже немного поспал — в холодной спальне, завернувшись в два одеяла. Легенду сочиняли ночью, в темноте, попивая чай на летней кухне. После того, как разбили окно.

— Мне надо о себе напомнить. Показать, что я не совсем одичал, — объяснил Булат, жевавший яблоки. — Иначе спишут на усыпление. А мне оно не надо. Но нельзя показывать, что я могу обращаться, тогда сразу отсюда заберут.

— Не хочешь? — дуя на чай, спросил Ким. — Здесь же скучно.

— Мне нравится.

Ущербная луна скользнула по белым зубам — Булат знакомо оскалился. Нет, полнолуние к превращениям не прилагалось. Или превращения не прилагались к полнолунию. Как-то так.

Куратор проглотил сочиненную Булатом сказку, не поперхнувшись. Повел себя предсказуемо: съездил к телефону-автомату, поговорил с экспертами, те прислали фургончик, в который и погрузили злополучный трельяж. Пока ждали, куратор расспрашивал о Булате: не убегает ли? Не нашел ли себе сучку?

— Он почти все время на цепи, — пожал плечами Ким. — А ночью я за ним не слежу. Может, и убегает. А что?

— Ты соседей поспрашивай, — куратор смотрел цепко, проверял готовность выполнить приказ. — Если к какой-то сучке бегает, я потом приплод заберу. Сам же видишь — справный пес. Жаль щенков терять.

— Поспрашиваю, — согласился Ким. — В магазин пойду и по пути поговорю со старушками, что на лавочках сидят.

Булат обратился вечером, как только стемнело. Пришел на летнюю кухню, где Ким доваривал пельмени, приложился к яблокам — надо было два мешка брать — заявил, что ночью сварит каши с тыквой.

— У тебя сахар есть? Принеси сюда, чтоб мне через двор не бегать. Мало ли, вдруг соседи увидят. Разговоров потом не оберешься.

— О! — вылавливая пельмени шумовкой, встрепенулся Ким. — Какой у вас размер одежды? Надо что-нибудь купить.

— Я не мерзну, — отмахнулся Булат и взгромоздился на продавленную кровать, оседлывая собственные пятки и бесстыже демонстрируя член и яйца.

— Если соседи увидят у меня во дворе одетого мужчину, это будут одни разговоры. Можно их пресечь, рассказав, что бывший сослуживец приехал в гости. А если голого…

— Тот же самый сослуживец. Ночью выскочил в сортир, одеваться лениво было.

— Нет уж! — грохнул салатницей с пельменями Ким. — Я куплю вещи. На тот случай, если вас придется показывать тете Тасе или кто-то в окно заглянет.

Булат не возразил и не согласился — подвинул банку сметаны, начал накладывать горячие пельмени себе в тарелку. Ким дождался, пока он утолит первый голод, спросил:

— Почему куратор спрашивал про щенков?

— Они меня на племя оставили, — увлеченно разминая пельмень в сметане, объяснил Булат. — Я обращаться перестал, они и так, и сяк… а я все равно не обращаюсь. Тогда они меня в собачий питомник отвезли. Думали, я на кого-нибудь из служебных сучек влезу.

— А вы?

— А я сучек не люблю. Я из вольера выбрался и пару кобелей трахнул. Вой стоял — хоть забегай. Собачье начальство велело меня убрать. Меня сначала в яму посадили, а потом решили добром попробовать. К какой-то тетке на дачу отвезли. Я там пожил… вот где скучно! И кормили плохо. Я тогда пошел и соседского кобеля трахнул… Что ты на меня так смотришь?

— У вас сметана на носу, — дипломатично ответил Ким.

Булат утерся, посмотрел на белый след на ладони, знакомо фыркнул. Предложил:

— Перестань выкать. Как будто на партсобрании сидим, честное слово!

— Только не говори, что ты партийный, — усмехнулся Ким.

— Не. Даже в комсомол не приняли, — Булат деланно закручинился, положил себе добавку пельменей.

— Где ты служил? До того, как перестал обращаться?

— В чуркестанах всяких. На границах, за границами. Таджиков гонял, афгани хорошо потряс. Всех порвал, дурь забрал, начальству отдал. Дело нехитрое. В Москву пару раз наезжал. В Питер. По Молдавии с цыганским табором покочевал. А потом мне все надоело. Брат превращаться перестал, а я чем хуже? Я тоже перестал.

— Брат? — Ким искренне удивился.

— Ага, — кивнул Булат. — Мы из питомника. Нас трое в помете было. Я, Гранит и Сталь. Сталь — это сестра. Она к восточным немцам уехала. Они должны были в питомник сучку по обмену прислать, но что-то не получилось. А у нас капуста совсем закончилась?