Ким и Булат (СИ) - "Тенже" - Страница 3

— Я вам в газету заверну, — вкрадчиво предложила продавщица.

Ким даже вздрогнул: телепатия? Оказалось — опыт и кокетство. Форма и погоны действовали на женщин завораживающе. Ким получил завернутую в газету кукурузу, и перебежал в соседний магазин, дав себе зарок ходить в гражданском. В продовольственном, среди хлеба, рогаликов, подтекающих пирамидок с молоком и «Чайной» колбасы по рубль семьдесят, форма тоже имела успех. Кима отправили в галантерейный, где он приобрел добротную полотняную сумку с кольцами и надписью «Олимпиада-80». Запретили покупать колбасу, нагрузили варенцом и сметаной в стеклянных банках и бутылках.

— Потом стекло на обмен принесете, — распевала продавщица. — А в картоне молоко вчерашнее, уже подкисло по жаре. Творожок возьмите. Рассыпчатый, как домашний!

Ким покорно купил молочку, хлеб, картонное ведерко творога, две пластиковые баночки сыра «Янтарь» и три банки скумбрии в томате. Ужином и завтраком он себя обеспечил, а завтра, после визита куратора, собирался прогуляться в «Универсам». Для сверки карт с реальностью.

Вечер Ким потратил на уборку. Несколько раз набирал воду в кране во дворе, заносил ведра в комнату, мыл полы, сгребал комки пушистой пыли на серванте и шифоньере. Перетряхнул постельное белье, переложенное «Земляничным» мылом, вывесил на проволоку — проветриться. Простые действия помогали отвлечься от тоски, поселившейся под ложечкой, царапавшей тупыми иголками. Ким впервые задумался о будущем. Не ближайших днях и месяцах, а годах и десятилетиях. Жизнь под чужой личиной отрезала возможность вступить в брак, зачать детей — Ким бы никогда не решился рассказать правду о себе приглянувшейся женщине, и не смог бы строить семейное гнездо на фундаменте лжи. Невозможно предсказать, как и когда генерал и его доверенные люди дернут за поводок. Казалось бы, зачем сокрушаться о несбыточном? Ким сторонился женщин, когда был свободен, что мешает придерживаться этой линии и впредь?

«Тогда я мог, но не хотел. А сейчас меня лишили выбора».

Да и в ежедневном общении ложь должна была нарастать как снежный ком. И однажды этот ком мог сорваться и раздавить весом. Всю жизнь отмалчиваться или лгать, пересказывая чужие военные истории? Опасаться, что в гости нагрянет кто-то из бывших сослуживцев — это может случиться и через пять, и через десять лет.

К ночи Ким доварил кукурузу на летней кухне. Пришлось приноровиться к газовой плитке с баллоном и сделать себе мысленную пометку — баллоны надо регулярно менять. Горячий початок принял щепоть серой соли и лег на тарелку. Ким решительно прошел в зал, распахнул створки трельяжа. Заклубились, наслоились друг на друга отражения: сухонькая старушка в темном платке, оседающая на пол. Похожий на Кима мужчина, ведущий к дивану смазливую девицу — запомнить лицо, не позориться лишней забывчивостью. Большинство картинок были бытовыми: уборка, взмах расчески перед центральным зеркалом. Иногда в отражениях мелькал черно-белый кот. И это Ким внес в перечень мысленных пометок: кормить, если похожее животное придет.

Он лег спать на диване, долго ворочался — от духоты и запаха земляничного мыла. Всё-таки заснул, усталость взяла свое.

Куратор явился ни свет, ни заря. Погремел ручкой калитки, криком вызвал сонного Кима во двор. Вошел, обнял, успевая переговариваться с соседкой:

— А меня за месяц до Луркоха домой перевели. Переживал за Кима, уже не думал, что свидимся.

И, разрывая наигранно дружеские объятья, спросил:

— Ну, как ты, братка? Полегчало дома?

Ким пробормотал в ответ что-то утвердительное, потянул «братку» к двери — укрыться от соседских глаз. Куратор заупрямился:

— Погодь! Я тебе сторожа привез. Мать на даче прикормила, клубнику охранял, а я подумал — тебе сейчас нужнее. Мало ли кто через забор полезет. Псина или лаем спугнет, или укусит, если на ночь с цепи спускать будешь. Смотри, справный какой зверь!

Дошли до «Жигулей», припаркованных возле вишен. Куратор открыл заднюю дверцу, свистнул:

— Булат! На выход! Знакомьтесь. Ким, это Булат. Булат, это Ким.

На траву выпрыгнул крупный пес. Дворняга, чем-то похожая на волка, странного цвета — ни белый, ни желтый. Как сливочное масло «Крестьянское» по три пятьдесят. Глаза, нос и губы были сизо-черные. Ким вспомнил давным-давно услышанную присказку: пасть черная, значит злой. Булат вывалил розовый язык, посмотрел равнодушно, отошел на пару шагов, задрал лапу возле вишни. Это удивило — не зарычал, не шарахнулся, как заглянувший в гости кот.

— Собака — друг человека! — важно изрек куратор.

Ким еще раз оценил размеры подарка и решил, что ночью спустит его с цепи и откроет калитку пошире. Таких друзей — за хвост и в музей.

Куратор дождался, пока пес справит нужду, подцепил пальцем стальное кольцо на добротном ошейнике, завел во двор. Посадил на цепь возле пустой будки, громко проговорил:

— Кормить не забывай. И воду ставить. А то уморишь по жаре.

Ким покорно кивнул, зашел в дом, выслушал короткий инструктаж — ничего нового, все те же речи, что перед отъездом из Москвы — ответил: «Так точно» на требование звонить раз в неделю без чрезвычайных происшествий, и отрицательно помотал головой на вопрос о даре. Трельяж честно отражал Кима и куратора — без дымки и появления прежних жильцов. Вот и славно.

После завтрака из кукурузы и банки скумбрии в томате, Ким подсунул к будке миску с водой, радуясь тому, что пес спрятался внутрь, в тень, погладил рубашку с коротким рукавом, оделся и отправился в «Универсам», не забыв прихватить сумку. Путь снова пролегал по тенистым улочкам. Через квартал, под одиноким фонарем на перекрестке, обнаружилась свалка. Ким пересек пустую дорогу, ударом трости отправил в кучу откатившуюся ржавую банку и пошел вперед, ориентируясь по названиям улиц. Переулок Солнечный порадовал взор темнеющими гроздьями винограда, вывел к сетчатому забору школы. Пахнуло краской и свежескошенной травой — приготовлениями к новому учебному году. Кирпичное здание окружали бурые ели и чахлые березы, откровенно унылые на фоне цветов и ломящихся от плодов деревьев в частном секторе. Ким заторопился, пересекая раскаленный отрезок тротуара, краем глаза заметил движение в кустах, присмотрелся и остановился как вкопанный. По переулку Солнечному, знакомясь с зелеными насаждениями, шел друг человека Булат. Пес, которого Ким оставил на цепи в будке, за запертой калиткой.

«Авось забежит куда подальше и потеряется, — с прорвавшейся злостью на ненужный подарок подумал Ким. — Прямо сегодня потеряется, чтобы ужином кормить не пришлось».

Через пару кварталов — когда Ким обошел школу и уперся в складские двери «Универсама» — стало ясно, что Булат никуда забегать не собирается. Пес лениво плелся вслед за новым хозяином, уделяя время кустам, перелаялся с местными дворнягами возле мусорных контейнеров, заполненных картонными коробками, в магазин не вошел — отправился к сухому фонтану, неподалеку от ступенек, улегся в тени. Ким прошествовал к стеклянным дверям чинно и не оборачиваясь, взял сетчатую корзинку, не пожелав возиться с тележкой, миновал полки с овощными консервами и остановился возле отдела «Соки-Воды». Большинство покупателей брали газировку. Ким в обмен на десять копеек получил стакан густого томатного сока, встал возле стойки, чтобы зачерпнуть ложечкой соли. Только тогда, маскируясь за невинными движениями, он позволил себе повернуться и поискать взглядом пса. Лежит, прячась под ветками плакучей ивы, тяжело дышит, вывалив розовый язык.

«Не уйдет», — понял Ким и попытался докопаться до истины — почему поведение Булата вызывает у него тревогу и беспокойство?

Не боится? Такое изредка случалось. Коты бежали прочь всегда, а служебные псы, прошедшие курс дрессировки, спокойно работали рядом с обладателями дара и погон.

«Ни на какой даче его не прикармливали, не стал бы куратор с простой дворнягой возиться. Значит, пес служебный. Возможно — списанный. Шрамов, вроде бы, нет. А если после контузии, это на взгляд не определишь. Могли отложить усыпление, отправить в карантин. Тогда куратор от него удобно избавился. И ко мне заботу проявил, и кормить-выгуливать не надо. Вероятный вариант? Вполне».