Американская ржавчина - Майер Филипп - Страница 18

Ли встала и направилась в кухню, огибая по пути лестницу. Из каморки за кухней, превращенной в спальню, доносился отцовский храп, с длинными паузами, как будто дыхание останавливалось. Все дело в нем. Проблема – это он. Уши и шея горели, пришлось ополоснуть лицо прямо над раковиной; знакомое ощущение – будто происходит нечто жуткое, а ты понимаешь это слишком поздно – неизменно ассоциируется с этим домом, со всем этим городом. Переживаешь его всякий раз, возвращаясь домой. Скоро все они отсюда уедут. Она годами готовилась к разговору, к тому, как скажет отцу, что пришло время обоим детям покинуть родительский дом. Что ему придется остаться здесь одному с сиделкой или переехать в пансион, но Айзеку пора двигаться дальше.

Ли его любимица. К Айзеку отец всегда относился, как к приемному ребенку, потому что он, Генри Инглиш, был здоровяком из рода здоровяков, потому что Айзек любознателен, а Генри Инглиш – нисколько. А когда промахи, слабости и милые странности, простительные жене и дочери, проявлялись в его сыне, ему казалось, будто вся его мужская природа, вложенная в сына, все качества, что он так ценил в самом себе, растворились в чертах его жены. Включая и мексиканскую смуглость, унаследованную обоими детьми. Кожа была не темной, конечно, просто казалась загорелой, Айзек мог легко сойти за жителя гор. А Ли просто выглядела немножко иностранкой. Да брови еще совсем черные. Меж тем Генри Инглиш – бледный и рыжий. Был рыжим, по крайней мере.

Их мать приехала в Штаты учиться в Карнеги-Меллон и, насколько известно Ли, никогда не возвращалась на родину. К моменту рождения детей у нее не осталось ни малейшего акцента, и ни Ли, ни Айзек ни разу не слышали, чтобы она говорила по-испански. Ну да. Можно подумать, Генри позволил бы. Он не слишком обрадовался бы, узнай, что, заполняя бланк заявления в колледже и на юридическом факультете, в анкете ты отметила себя “латиноамериканка”. Ли много думала об этом, но, когда пришло время, поставила нужную галочку без колебаний. Это была правда и неправда. Она запросто могла бы выглядеть соответственно, если бы хотела, но языка не знала, даже детских стишков, – она была дочерью сталелитейщика, из правильной американской семьи. В Йеле выучила французский. После колледжа Ли блестяще сдала SAT[12] и почти блестяще LSAT[13], могла поступать куда угодно, но тогда ей хотелось определенности. Рассылать заявления, предвкушая будущее, было искренним наслаждением.

Многовато алкоголя, пожалуй. В качестве компенсации Ли проглотила пригоршню витаминов, запив целым стаканом воды, вернулась в гостиную. К этому дому невозможно привыкнуть – он круче, чем у любого университетского профессора. Построен в 1901-м, дата выложена кирпичами над входом. Несколько пафосный, но тогда так строили. Отец любил дом, хотя никогда не признавался в этом. Они купили его в 1980-м, когда все постепенно начинало сворачиваться, когда люди в Долине уже не слишком были уверены в собственном будущем и не расположены покупать большие дома. Позже отцу именно поэтому пришлось согласиться на работу в Индиане, когда завод закрыли. Жил там в какой-то лачуге, а все деньги посылал семье. Теперь кажется глупостью. Но вообще именно так выглядит Американская Мечта. Вы же не предполагаете, что можно потерять работу, будучи прекрасным специалистом.

Ли была не готова подняться наверх и оказаться лицом к лицу с братом, поэтому решила переночевать на диване. В ее представлении изменять могли только мужчины. Интересно, почему все же она переспала с Поу? Может потому, что задолжала ему, пообещала – бывают такие обещания, которые дают не словами, а телом, – и не выполнила? Не столько тем, что вышла замуж, а тем, что ничего не сказала ему. А может, она хотела, чтобы этот брак кончился как можно скорее, и просто поторопила события. Нет, все же не хотела, но все равно выйти замуж в двадцать три – немножко смешно. Она согласилась, чтобы продемонстрировать Саймону, что простила его, причина не хуже прочих. Бывают дни, когда он не встает с кровати и едва замечает ее присутствие. У него сейчас трудный период, но, возможно, он всегда был таким. Период нелегкий, но Саймон вырос в Дарьене[14], штат Коннектикут. И был несколько избалован.

И она по-прежнему любила Поу, безнадежно, и никого никогда не сможет так полюбить, потому что знала – из этого ничего не выйдет: Поу – парень из Долины, Поу любит Долину, Поу не прочел ни одной книжки после окончания школы.

Она не сожалела ни о чем, но, наверное, все дело в эндорфинах, еще не выветрившихся. А может, и нет. Саймон изменял ей множество раз, про трех девиц она знала точно, а про скольких еще нет? Интересно, закон о сроках давности распространяется на подобные случаи? Что же делать с Саймоном? Уже бесится наверняка, пусть она отсутствует всего пару дней, но он не привык справляться с делами самостоятельно, сбежал, скорее всего, к родителям в Дарьен. От Дарьена всего час поездом до Нью-Йорка, у него в том городе не меньше полусотни друзей, но он не любит уезжать из дому. Депрессия, да, но и привычка тоже. Привычка быть беспомощным. Несколько избалован – это грандиозное преуменьшение. Если бы у него вдруг закончились деньги… он ничего не добился бы. Ее университетские приятели справились бы. Большинство из них честно и много работают, но ни один и понятия не имеет, что значит – хотеть того, чего не можешь получить. Ну если только трагическая любовная история, и все. Ты защищаешься, подумала она. Все оказалось лучше, чем ты представляла. Ты счастливее всех своих знакомых.

Но все же у нее были принципы. Вот ей совсем необязательно учиться на юридическом, но она учится. Саймон пытался отговорить, он хотел путешествовать – у его семьи есть дом в Провансе, почти всегда пустующий. Нет уж, чересчур банально – девочка с рабочей окраины выходит замуж за отпрыска богатого семейства, выгодная сделка. От одной мысли тошно. Не нужны ей их деньги. Но они искренне рады, что у них есть ты, самый благоразумный человек в семье, – жутковатая мысль. У них, безусловно, больше денег, чем она сможет заработать за всю жизнь, даже если получит место в Большой Фирме, но на это не стоит рассчитывать, будет работать в каком-нибудь Департаменте юстиции, за высокие идеи, бороться за гражданские права. Ага, все именно так себе и говорят: я поступаю в Гарвард, чтобы стать общественным защитником. Почему Гарвард? Ее приняли в Стэнфорд и Коламбию, она могла выбирать. Но что тут выбирать – разумеется, Гарвард. Ли не смогла сдержать улыбки. Ах ты чванливая стерва. Ну да, так и есть. Главное, чтобы никто не узнал. Просто сообщаешь, что учишься в Бостоне, а потом, если просят подробностей… но никакой дополнительной информации, если не спрашивают. Даже звучало заносчиво и самоуверенно – Гарвард. Так же, как Йель, только хуже. А как же брат? Куда деваться твоему брату?

Они с Поу не слишком шумели? А если Айзек еще девственник и слышал, как они занимаются любовью с Поу? Ужасно. Она ведь ничего о нем не знает. Что там у них случилось? Вдруг что-то серьезное?

Ли не спалось. Она открыла глаза, села. Провела мысленную инвентаризацию дома: крыша, штукатурка, покраска изнутри, оконные рамы перекосились, кирпичную кладку кое-где надо поправить – и это только то, о чем говорил отец. Дом роскошный, но он будет стоить гораздо дороже, если подремонтировать, прежде чем продавать.

Потому что продавать придется. Айзек здесь не останется, а она не вернется, и Генри придется смириться с таким положением дел. Он-то готов принести Айзека в жертву, но вот она – нет. Впрочем, именно так ты и поступила. По твоей воле этот кошмар затянулся.

Сколько можно выручить за дом? В Бостоне или Гринвиче продали бы за два миллиона, но в Долине он уйдет тысяч за сорок. Соседний дом пустует двенадцать лет, даже табличка “Продается” стерлась и заржавела. Штат построил новое шоссе на север к Питтсбургу, но по нему так и не проехала ни одна машина; в любом другом месте такое невозможно вообразить – гигантский хайвэй, никому не нужный, пересохшая главная артерия. Вы ни за что не поверите, что всего в нескольких часах езды от Нью-Йорка и Филадельфии, неподалеку от 95-го шоссе, существует такая дыра.