Двуспальный гроб (СИ) - Волознев Игорь Валентинович - Страница 4

— О гроза, благодарю тебя за то, что ты на этот краткий час наполнила меня своей чудодейственной силой! — продолжала шептать Амалия. — Твоя мощь, о гроза, позволила мне обворожить смертного… Я внушила ему видение залы. Этот гроб, в котором покоятся мои бренные останки, предстал ему в виде роскошной постели, а сами останки облеклись для него в плоть и предстали в виде красавицы… Ха-ха-ха-ха! — Она расхохоталась. — Колдовство удалось на славу! Я распалила его страсть, и это позволило мне войти в его тело! Отныне оно моё! Эти руки — мои, и пальцы, и грудь, и живот, и даже… Ха-ха-ха-ха!..

Хохоча, она откинулась на спину — до того забавным показался ей мужской половой орган между её ног!

В широком гробу с откинутой крышкой лежал, трясясь от хохота, голый мужчина, который ещё пять минут назад был военнослужащим срочной службы рядовым Мелентьевым. Теперь же это была Амалия, молодая графиня, скончавшаяся в этом замке свыше двухсот лет назад и похороненная в этом самом гробу.

Все эти годы её дух не находил успокоения и пребывал в склепе и в близлежащих замковых помещениях, не смея удалиться от своих костей. Но вот случилось чудо. Судьба послала в её темницу человека — живого человека, и надо же было так случиться, чтобы именно в эту ночь над замком разразилась гроза! Во время грозы бесплотный дух Амалии мог облачаться в призрачную плоть, видимую смертным как привидение, и бродить по замку. В грозовые ночи она могла колдовать. И случай, предоставленный ей судьбой, она использовала сполна.

Она лежала в гробу и корчилась от радостного смеха. Странно, удивительно и весело ей было чувствовать себя живым человеком, свободным в своих действиях. Сейчас она могла подняться на ноги и уйти из этого постылого склепа, где покоится древний гроб с её когда-то собственными костями.

Кости лежали тут же, под боком. Окаменелые рёбра, ключицы, голый череп…

Смеясь, Амалия дотронулась до черепа. Ей было немного жутковато прикасаться живыми, тёплыми человеческими пальцами к своему потемневшему черепу, ощущать нежной кожей его холодную шершавую поверхность.

«Теперь я живой человек, — думала в изумлении Амалия. — Живой человек, из плоти и крови… И ничего, что я мужчина. Главное — у меня молодое, здоровое тело, которое будет жить среди людей ещё лет пятьдесят, а то и побольше. А потом оно умрёт, как умирают все люди… — Амалия опечалилась. — Странно… Ведь я не умру вместе с ним… Старуха на болоте предсказала, что моя душа никогда не успокоится. Значит, после кончины и этого тела я бестелесным призраком вернусь сюда, в склеп… О, ужас… Вернусь в склеп… Но полно, что это я, в самом деле? До той поры ещё много лет — целая человеческая жизнь…»

Она выбралась из гроба. Голые пятки кольнул холодок каменного пола. Вот ещё одно забытое человеческое ощущение!

Амалия прошлась по склепу, привыкая к своему новому телу. Оно ей нравилось. Нигде не болело, все члены были послушны. Впрочем, после такого долгого пребывания в виде бесплотного существа ей понравилось бы любое тело. Тем более у неё уже имелся короткий опыт нахождения в мужской плоти. Это случилось вскоре после её погребения, когда в этот склеп спустился её неверный распутный муж. Тогда тоже была гроза, её силы невероятно возросли, и она точно так же, как нынче солдатика, обворожила его и оплела колдовскими чарами. Но в теле графа Ладзиевского она пробыла всего несколько часов. Граф, уличённый своими слугами в вампиризме, погиб. Душе Амалии пришлось вернуться в ненавистную темницу.

На этот раз она поведёт себя осторожнее. Она не попадётся так глупо…

Память Мелентьева была подавлена, но не уничтожена. Погрузившись в неё, Амалия выудила немало полезных сведений. Она узнала, что сейчас 1988 год. Что Мелентьев родился в довольно заурядной семье — мещанской, по понятиям человека восемнадцатого столетия. Родители его, как она поняла, состояли на государственной службе, а сам Мелентьев закончил весьма непривилегированное учебное заведение, где его не обучили ни хорошим манерам, ни музыке, ни танцам, не говоря уже о французском языке. Зато почти сразу после учёбы забрили в солдаты. Впрочем, Амалия могла утешаться тем, что забрили его не на двадцать пять лет, как бывало в её время, а всего только на два года, из которых полтора он уже отслужил. Узнала она, из-за чего он очутился ночью в графской усыпальнице. Его заперли здесь сослуживцы в наказание за шулерство. Как мило! Амалия тотчас вспомнила, что и она когда-то любила передёрнуть карточку, но получалось это у неё несравненно ловчее, чем у Мелентьева. Именно такое ловкое шулерство принесло ей полторы тысячи экю во время игры у графа де Сен-Жермена в Париже в 1758 году. Ах, Париж, королевский двор, балы, интриги, маскарады!.. Она сделает всё, чтобы снова повидать любезный её сердцу город. Через несколько часов сюда придут, выпустят её из склепа, она вырвется в мир, поедет в Петербург, в Варшаву, увидит, наконец, человеческими глазами небо, синее небо после более чем двухсотлетнего заточения!

Знобкий холодок покрыл мурашками её новое тело, и графиня подумала, что пора бы уже одеться. Солдатик так торопился взобраться на призрачную постель, что расшвырял своё обмундирование по всему полу. Несколько минут Амалия брезгливо разглядывала грязную солдатскую одежду. Морщась от отвращения, она принялась в неё облачаться. Особенное неудовольствие вызвали мерзко пахнущие портянки. Поначалу графиня даже не поняла, для чего они вообще нужны. Лишь потом сообразила, что их нужно намотать на ноги.

— О, времена! — шептала она, одеваясь. — Паршивое простонародье как было быдлом, так быдлом и осталось. Свидетельством тому хотя бы это отвратительное рубище…

Гроза проходила. Амалия чувствовала это по слабеющим импульсам, которые пронизывали её истинное, эфирное тело. С уходом грозы в ней таяла способность колдовать. Впрочем, теперь ей это и не требовалось. Главное сделано: она обрела плоть.

И тут ей вспомнилось утро — мутное, бледно-серое, какое бывает после затяжного дождя. В это утро она в теле своего мужа вышла из склепа. Её томила нестерпимая жажда. Ей хотелось крови, свежей человеческой крови. И она почти в открытую набросилась на ту девчонку, вторую жену графа, даже не подумав о том, что девчонка может закричать, а крики могут услышать… Результатом её неосторожности стала облава, которую устроило на неё деревенское мужичьё. Перед глазами Амалии замелькали свирепые морды псов, в ушах зазвучал топот десятков ног и крики разъярённых людей, гоняющихся за ней по комнатам замка…

Забывшись, Амалия вскрикнула, закрыла руками лицо. Двести лет прошло, а она помнит то утро, словно оно было вчера!

Она затрясла головой, отгоняя гнетущие воспоминания.

Некоторое время она расхаживала по склепу. Когда ноги привыкли к кирзовым сапогам, села у дверей, где сидел Мелентьев, и стала ждать.

Последние бессильные раскаты отгрохотали вдали, вызвав в галерее слабое подобие эха. «Наверняка уже утренние лучи коснулись замковых крыш, — думала графиня, — а здесь, в подземелье, круглые сутки царит тьма, и невозможно отличить день от ночи…»

Время тянулось до ужаса медленно. К горлу графини начал подкатывать тошнотворный комок, мутилось в голове. Амалия прекрасно знала, что это такое. Знала она и единственное средство, которое могло избавить её от неприятных ощущений. Этим средством была человеческая кровь.

Жажда крови вдруг с небывалой силой захлестнула дух Амалии. И по телу её прокатилась дрожь, сдавило грудь. О, как знакомо ей было это мучительное чувство, доводящее до неистовства, до исступления, и нет от него спасения, только кровь, кровь…

Амалия застонала, скорчилась, закрыла глаза. Боль накатывала волнами. Тряслись пальцы, зубы стучали, перехватывало дыхание; яростное пламя бушевало в голове… Она стонала, прижав лицо к коленям. Наконец не выдержала, разодрала кожу на левой руке и с жадностью приникла к кровоточащей ране. Но нет!.. Амалия в отчаянии кинулась на холодный пол, завыла, застучала кулаками по каменным плитам. Этой крови не принимала её душа, потому что кровь солдата теперь была её собственной… Испуская вопли, полные боли и тоски, она кое-как перевязала рану носовым платком, используя правую руку и зубы.