Без жалости - Исхаков Валерий - Страница 6
- Предыдущая
- 6/25
- Следующая
- Однако Лара говорит - у него сложности с дочерью...
- Ларочка не объяснила? Так я и знала! Ляля - красивая и добрая девочка, но вот беда: ей скоро девятнадцать, а разум у нее четырехлетнего ребенка.
Кириллов достал фотографию.
- На дауна не похожа.
- Ляля - не даун. Не помню, как это называется, что-то сложное, не выговоришь. И, к сожалению, практически неизлечимо, возможно только небольшое улучшение. Фурманов считает, что у дочки дурная наследственность от матери. У Ларочки младший брат - инвалид детства. У него паралич, он не ходит и не говорит, а вдобавок еще и аутизм. И Фурманов считает, что это наследственное. Поцелуй меня.
- Что?
- Немедленно поцелуй меня, пока они не пришли!
Кириллов обнял Ирину, прижался к ее губам. Закрыл глаза. И стало темно и тихо, и уединенно, как тогда, на теплоходе, в ее каюте-люкс. И показалось, что многоэтажный дом покачивается на волнах. "А вот и мы-ы..." - донесся издали голос Лары. И дом-корабль перестал раскачиваться.
3
В три часа ночи в квартире Кириллова раздался звонок. Кириллов встал, набросил халат и недовольно спросил у двери:
- Кто там?
Он ожидал услышать голос соседа по площадке: вечно тому нужно позвонить по телефону, стрельнуть сигарету или двадцать рублей до получки. Некурящий Кириллов специально держал пачку сигарет на тумбочке в прихожей, а в верхнем ящике - несколько мелких купюр и пригоршню мелочи.
- Кто там? - громче повторил Кириллов.
И вместо ответа услышал не то мычание, не то всхлипывание. Надо же так упиться! Кириллов глянул в глазок. Вместо пьяного соседа на него смотрела Ирина. Кириллов лязгнул засовом и распахнул дверь.
- Ты?! Ничего себе!
Ирина стояла на площадке, прижав руку к горлу, и глядела на Кириллова так, словно только что умер самый близкий, самый родной для нее человек. И даже не так: словно она сама только что убила (возможно, по неосторожности) близкого человека. И теперь прибежала к Кириллову в поисках убежища. В это тем легче было поверить, что пальто она набросила поверх пижамы и неуместные осенней ночью, в дождь, летние туфли надела на босу ногу.
Кириллов взял Ирину за руку, втащил в прихожую, запер дверь, достал из тумбочки толстые шерстяные носки. Хотел просто отдать Ирине, но она стояла неподвижно, судорожно всхлипывая и прижимая руку к горлу, так что пришлось снова, как в их первый раз, встать перед ней на колени, стащить с ледяных ступней туфли и надеть теплые носки. Потом он взял ее за руку и, как маленькую девочку, повел в комнату. Она позволила усадить себя в кресло, но пальто не сняла, так и сидела, всхлипывая, зажимая на горле воротник. Кириллов постоял, посмотрел - и решил, что нужно как-то снимать стресс. Лучшее в таких случаях - проверенные народные средства. Он взял из бара початую бутылку коньяка и два пузатых бокала. Налил себе и ей на два пальца и всунул бокал в руку Ирине. Зубы ее застучали о стекло, она выпила залпом, по-мужски, и, когда ее подбородок запрокинулся, Кириллов вдруг увидел сквозь судорожно сжатые пальцы на горле отчетливую борозду от веревки.
- Откуда это?
- Не знаю! Я ничего не знаю! - сбиваясь с крика на шипение, ответила
Ирина. - Я была одна... в ванной... Веревка оборвалась, а я стою, смотрю в зеркало - и не узнаю себя. Понимаешь? Не узнаю!
Он налил ей еще коньяка, побольше, и она выпила, но на этот раз не залпом и не до конца. По лицу прошла судорога, она заплакала в голос, что-то пыталась сказать сквозь слезы, но только сильнее плакала, хрипела, пила и снова плакала. Лишь через полчаса Ирина немного успокоилась и могла говорить.
Как понял Кириллов из ее сбивчивого, пополам со слезами, рассказа, она была в доме одна, Сенокосов и Анна Львовна уехали к младшей дочери Ирины и решили заночевать, а у Ирины - срочная работа, сдача рукописи, она не поехала, сидела за компьютером до двух часов ночи и вдруг, без всякого перехода, оказалась в ванной, с веревкой на шее. Нет, она совершенно уверена, что никого в доме не было, никто не пытался убить ее и имитировать самоубийство, она сама... У нее были... То есть у нее есть причины, теперь она точно знает, но тогда она ничего не знала и ничего не понимала, вообще ничего, стояла перед зеркалом и видела незнакомую женщину в пижаме с петлей на шее. И прошло, наверное, полчаса, прежде чем она вспомнила, кто она такая и как ее зовут, и вспомнила адрес Кириллова - но не телефон...
- Понимаешь, - сказала она почти спокойно, - как отрезало в голове представление, что вообще существует такая вещь, как телефон: только адрес и ехать к тебе немедленно. Ладно хоть деньги на видном месте, сунула в карман пальто, влезла в туфли, хлопнула дверью и вниз по лестнице, бегом... Про лифт тоже забыла начисто. Шофер попался умный дядька, молча довез, ни о чем не спрашивал. И знаешь, что самое ужасное?
- Что?
- Когда стояла перед твоим подъездом, вдруг забыла номер твоей квартиры - и свой собственный адрес тоже. Хоть в милицию беги и просись в камеру до утра, чтобы объявили в розыск. Стояла, стояла - и пошла наугад. Просто шла по лестнице и смотрела на каждую дверь и говорила себе: нет, не то. А когда встала перед твоей дверью, сразу поняла: то. И позвонила. И, к счастью, это был ты.
- Это был я, - повторил Кириллов и отпил немного из бокала. Коньяк был хороший. В прежние времена такой коньяк не простоял бы у него и недели, но теперь он спокойно смотрел на спиртное и мог пить или не пить по собственному желанию.
- Это был ты, - повторила Ирина и тоже отпила.
- И все-таки что за причина? - спросил он. - Про которую ты не знала, а теперь знаешь, что она есть. Ты можешь объяснить?
- Это трудно.
- Жить вообще трудно.
- Умирать тоже.
Кириллов посмотрел на вспухшую борозду на ее горле.
- Особенно таким дурацким способом.
- Что? - не поняла Ирина. - Ах да, конечно. Тебе видней. Ты храбрый, ты мужчина, ты военный. Специалист по выживанию. И по умиранию тоже. А я баба. Сочинительница сентиментальных бабских романов. Если бы про войну или детективы, было бы легче. Но я про любовь пишу! - Она криво улыбнулась. - Ты читал, ты знаешь, какая там у меня любовь. Розовые сопли. Мои романы нельзя давать девушкам. Нельзя! Если девушки начнут учиться любви по моим романам, они так и останутся в девушках. Я не для девушек пишу, я для сорокалетних баб, которые ненавидят своих мужиков. Они запираются в спальне и, пока мужики пьют пиво и смотрят Формулу-1, - читают, читают, читают... Ты думаешь, если бы моим читательницам встретился рыцарь вроде тебя, они влюбились бы в него и бросили своих мужей?
- Предыдущая
- 6/25
- Следующая
