Т. 4. Сибирь. Роман - Марков Георгий Мокеевич - Страница 38

— Сын аптекаря беременную жену на прогулку вывел, — пояснила тетя Стася, пристроившаяся за спиной Кати. — Ну, а это ноги Бронислава, — через минуту сказала она, увидев медленно передвигавшиеся черные ботинки в блестящих калошах.

— Пора и мне, — сказала Катя, опуская шторку.

— Удачи вам, родная! — горячо прошептала тетя Стася и порывисто обняла Катю.

Как и в раннее пасмурное утро, так и теперь, в разгар осеннего дня, в Болотном переулке стояла тишина. Сын аптекаря с беременной женой уже повернули за угол, выйдя на другую улицу, и, кроме Насимовича, Катя никого не увидела. Она чуть отошла от дома портного и, как было уговорено, пересекла переулок. Насимович шел широкими шагами, не оглядывался, при каждом новом шаге откидывал сомкнутый зонт, заменявший ему сейчас трость. Катя быстро нагнала его, и некоторое расстояние они шли на одной линии. Но вот Насимович на секунду приостановился, и Кате показалось, что он качнул головой. Катя поняла это как знак того, что ей нужно отстать. Она нагнулась и стала поправлять застежку на туфле. «Что он так медленно вышагивает?! Пароход, наверное, уже причалил», — волновалась Катя.

Не выпуская из виду Насимовича, Катя минут через двадцать оказалась на берегу Томи. Вольный речной ветер, пропахший прелой рыбой, тиной и дымом костров, обдал Катю. Обмелевшая перед ледоставом река обнажила свои ребристые перекаты, усеянные разноцветной галькой. Нежаркое солнышко разгулявшегося под конец дня освещало их нежными лучами, и они переливались, вспыхивали и гасли, придавая берегам радужное неосеннее выражение. Пароходов у причалов уже не было, зато по всему берегу, насколько мог охватить глаз, стояли катера, баржи, завозни, лодки. Некоторые из судов были уже вытянуты на берег и покоились на круглых бревнах, остальные ждали своего часа.

Напротив дебаркадера Катя подошла к Насимовичу. Минутой раньше она видела его вместе с человеком в форменной фуражке. Вероятно, это был кто-то из чинов пристани, а может быть, даже и повыше, вроде управляющего пароходством.

— Скажите, пожалуйста, уважаемый господин, — обратилась Катя к Насимовичу своим сочным, певучим голосом, — не известно ли вам что-нибудь о приходе последнего парохода?

«Натуральна! Умеет держаться соответственно», — с удовлетворением подумал о Кате Насимович и, не меняя строгой осанки и серьезности на лице, с известной долей галантности сказал:

— Только что, милая барышня, имел разговор с начальником пристани. Пароход вот-вот появится на нашем плесе. О, да вон, посмотрите! — вдруг воскликнул Насимович и вскинул длинную руку с зонтом. — Видите над лесом клубочки дыма? Это пароход дымит. Еще десять — пятнадцать минут, и он покажется из-за поворота.

— Вижу, вижу. Благодарю вас.

Катя стремительно отошла от Насимовича, стараясь всем своим видом подчеркнуть полную непричастность к этому человеку. Коротая эти нескончаемые, тягучие минуты ожидания, она двинулась по самой кромке прибрежного яра, как бы навстречу пароходу, вновь и вновь вспоминая и обдумывая все свои прошлые встречи с Акимовым.

Крутой изгиб реки долго скрывал пароход. Но дым от его трубы на фоне безоблачного, синеватого неба становился с каждой минутой отчетливее и плотнее. Наконец в лучах солнца появилось поблескивающее контурами темное пятно. Оно увеличивалось, все больше и больше светлело и через четверть часа стало прорисовываться в деталях.

Когда Катя вернулась к мосткам, соединявшим берег с дебаркадером, она увидела суетившуюся толпу людей и длинную, в целую версту, вереницу извозчиков, сдвинувшихся от пакгаузов сюда, к мосткам главного дебаркадера.

Оказавшись в толпе, Катя не стояла на одном месте. Она двигалась по мосткам то выше, то ниже, особо не сопротивляясь тому вращению, которому подвергался каждый, кто оказывался в этом живом месиве. Один раз она столкнулась лицом к лицу с Насимовичем. Портной посмотрел на нее равнодушным взглядом, будто в самом деле не знал ее. Чувство какого-то детского, бездумного озорства на мгновение охватило ее, и она, лукаво прищурив глаз, подмигнула ему. В ответ на ее выходку Насимович крепче сомкнул губы, и Катя поняла, что он не одобряет даже такую малую степень лихачества.

Вскоре пароход, оказавшийся однопалубным, изрядно поношенным и не таким уж белым, каким он представлялся Кате издали, в освещении небесного светила, шумно спуская пары, стукнулся бортом о дебаркадер, загруженный и забитый людьми до отказа.

— Посторонись! Посторонись, любезные! — послышался вдруг звонкий голос, перекрывший гам и шум толпы. Люди расступились, и к месту выхода пассажиров, где сейчас лежал гибкий широкий трап, проследовал наряд полицейских под командой жандармского офицера, который не переставал покрикивать, краснея от натуги: — Посторонись, господа! Посторонись!..

У Кати словно сердце оборвалось. «Значит, Ваня на пароходе. За ним пришли», — подумала она и, расталкивая плечом впереди стоявших, стала пролезать ближе к пролету, через который будут выходить пассажиры. «Пусть Ваня увидит меня. Все-таки ему легче будет оттого, что товарищи не забыли о нем», — проносилось в уме Кати.

Она продиралась сквозь толпу энергично, упорно, невзирая на ругань, которой то и дело награждали ее и мужчины и женщины. Оборвав беличьи манжеты и пуговицы и получив от какой-то сердитой бабы ощутительный удар по шее, Катя протиснулась к самому краю толпы, отжатой нарядом полицейских на три шага от сходней, кинутых на дебаркадер матросами парохода.

— Боже мой! Откуда вы появились, барышня, в столь далеких краях?! — воскликнул человек, оказавшийся напротив Кати. Их разделяла только полоска трапа.

В один миг Катя вспомнила этого человека. Она часто встречала его возле Петроградской предварилки, когда доводилось носить Акимову передачи. Несколько раз тогда этот человек, выдавая себя за отца арестованного рабочего, находившегося в этой же тюрьме, пытался заговорить с ней. Но было в нем что-то такое, что не располагало к откровенности. Может быть, это лицо с нарочито простецким выражением, с припухшими веками, одутловатостью щек и подбородка и вялые, вроде бы охваченные дымкой полусна, блеклые, под цвет ненастного неба, глаза?.. Как он тут, в Томске, сам-то оказался? Какая его нужда пригнала из столицы сюда, в этакую даль? А может быть, забота о сыне, печаль отца? Вероятно, сын его проследовал по той же дороге, что и Ваня Акимов, — в Нарымскую ссылку. Катя хотела уже сказать этому человеку, что свела их вновь забота о близких людях, как вдруг заметила, что человек усиленно подает глазами кому-то знаки. При этом Катя приметила, что его неброские, сонные глаза приобрели ястребиное выражение, горят огнем, округлились в немом ожесточении. В десятую долю секунды Катя сообразила, что человек, которого она принимала за отца арестованного рабочего, на самом деле самый обыкновенный полицейский шпик и, может быть, прибыл сюда, чтоб участвовать в поимке Акимова.

— Вы о чем, милейший, говорите? Вы обознались, — твердо сказала Катя, хотя от волнения у нее дрожали ноги.

— Ну уж нет! Голосок у вас, барышня, приметный: раз услышишь — вовек не забудешь, — продолжая бешено вращать глазами, сказал человек и протянул руку, чтоб схватить Катю за плечо.

— Прошкин, смотреть в оба!.. — Грубый окрик звонкоголосого жандарма сбил его руку.

Кате было достаточно и этого замешательства. Все решили секунды. Она скинула шляпку, присела и ловко юркнула в толпу. Когда Катя высунула голову, чтобы убедиться, не спешит ли за ней Прошкин, она увидела его стоявшим на том же месте. Теми же округлившимися, ястребиными глазами он всматривался в каждого человека, выходившего с парохода. Одутловатое, широкое лицо Прошкина было искажено гримасой отчаяния. Одна добыча явно ускользнула, а вторая пока не торопилась идти в западню.

Катя поняла, что ей надо уходить, и уходить немедленно. Она протиснулась сквозь толпу, запрудившую дебаркадер, на берег и тут, не сдерживая себя, почти рысью кинулась куда глаза глядят. Завернула в один переулок, потом во второй, в третий и вскоре оказалась на безлюдной мостовой, ведущей в гору.