Песня для тумана (СИ) - Курленёва Анастасия - Страница 11

А ещё у него были зелёные глаза. Зелёные. Такие, каких Сату до сих пор не видела нигде. Должно быть, такого цвета трава на пастбищах Верхнего мира, где вольготно пасётся олень-предок Мяндаш.

Волк перехвалил её взгляд. И улыбнулся. Сату бросилась бежать.

Нойд-олень Олли поразил родичей тем, что прошёл мимо чудесного золотоволосого новоприбывшего без всякого интереса. А перед его невзрачным спутником опустился на колени.

Олли знал, что каждый дурак с хорошей памятью и толикой ума может заговаривать с водой: она наш общий предок, без воды нигде и никто не живёт. А вот нойдов-волков не бывает. Волк не заигрывает с людьми, волк не ввязывается в споры. Он следит за равновесием и законом. Вот почему ни один саам не станет охотиться на волков, даже когда их расплодившиеся стаи нападают на стада оленей.

— Я не знаю, зачем ты пришёл, о Волк, — произнёс Олли на священном наречии, — но прошу тебя: не дай умереть землям Суоми. Твои дети злы и обильны, но с каждым годом становится всё хуже, и хуже. Трава не может пробиться из-под снега, а рыба — пробить лёд, голод гложет нас и наших детей, но хуже всего, что много зим нету согласия между медведем и оленем.

— Встань, нойд, — сказал Волк, и его голос был одновременно тёплым и твёрдым, как разогретый на солнце камень. — Я сделаю, что ты просишь. Но мне потребуется помощь.

— Все люди-олени на твоей стороне, о Волк, — ответил Олли, которого избрали вождём в эти тяжёлые времена. Как ни трудно приходилось, а все понимали: не будь поддержки Мяндаша, олени были бы уже мертвы.

— Да будет так, — ответил пришлый, и на скале позади Олли сами собой появились глубоко высеченные замысловатые руны.

— Расскажи, как у вас… там, — попросила Пёрышко, доверчиво прижимаясь к плечу Эрика. На кончиках её ресниц подрагивало любопытство. Так просят странника рассказать сказку о дивных краях за высокими горами, за глубокими морями.

— У нас… — викинг задумался. Риторика не была его сильной стороной, за что Альвгейр частенько пенял молодому предводителю. «Вождь должен уметь вести за собой, — повторял он. — Не только примером, но и словом. Словом даже предпочтительнее. Потому что это позволяет сформировать не только арьергард, но и авангард». Эрик не всё понимал из того, чему пытался обучить будущего зятя ярл. Но от этого восхищение предводителем не только не страдало, но даже выигрывало.

— У нас замечательный вождь, — сообщил фее викинг. — Он самый мудрый, самый храбрый и самый доблестный воин. Ауд говорит, что с тех пор, как Альвгейр победил старого ярла и принял нас под свою руку, жить стало намного легче. Женщины стали больше рожать, а дети — меньше умирать. Драккары возвращаются с богатой добычей из походов, и мы не знаем больше ни голода, ни холода. Ярл повелел захватывать не только золото и драгоценности, но и мастеров, ведунов, и прочие диковины, так что в наших домах теперь много хитрых придумок.

— А жена у него есть? — перебила Пёрышко.

— У ярла? Нет, нету. Умерла. Только дочка осталась. — Тут Эрик мечтательно улыбнулся, а фея чуть заметно нахмурилась. Но тотчас же согнала облачко с лица, закинула полусогнутую ногу мужчине на пояс и одарила страстным поцелуем. На некоторое время Эрик отвлёкся от рассказа.

— Ты заберёшь меня с собой? — молочно-белый, упоительно нежный пальчик заскользил по бешено вздымающейся груди викинга, пытающегося отдышаться, стал спускаться ниже, ниже…

— Да, — со стоном выдохнул Эрик. Любой мужчина на его месте сейчас ответил бы то же самое.

— Хорошо. — Пёрышко обворожительно улыбнулась и склонила златокудрую головку на могучее плечо. Эрик слушал её ровное дыхание, вдыхал дразнящий аромат молока и думал: «В конце концов, а почему нет? Сигрид, конечно, это не понравится… ну да привыкнет. Она, всё-таки, будет женой. А в наложнице ничего плохого нет. Будет ей по дому помогать… — викинг огладил упругую высокую грудь. — Детей кормить… — Пушистые ресницы слегка вздрогнули, Пёрышко промурлыкала что-то неразборчивое и подалась вперёд. — Возьму! Йотун меня раздери, если не возьму!» Маленькие, полудетские ладошки шаловливо поглаживали в таких местах, что жгучее удовольствие достигло предела, когда начало причинять Эрику боль. Он перехватил оба запястья феи одной ладонью, а второй смахнул баночки и чашки со стола. Пёрышко чуть вскрикнула: не то сожалела о своих зельях, не то от того, что её водрузили на их место и решительно раздвинули ноги. Запах молока заглушил дугой: резкий, терпкий и пряный, под рукой у Эрика стало тепло и влажно, как в летнем болоте. Ему вспомнилось, как Ауд учил мальчишек пробираться через трясину: аккуратно погружать шест, пока тот не коснётся дна, и тут же проворно доставать обратно, чтобы снова погрузить, отметить следующий шаг… Фея-болотный огонёк извивалась ужом, время от времени издавала влажные, нечленораздельные звуки, наводившие на мысли не то о водах болот, не то о криках вьющих там гнёзда птиц, умело заманивала путешественника к желаемому омуту. Напряжённая плоть викинга обрела твёрдость морёного дуба, фея отвечала с упругой податливостью гусиного пёрышка. Когда измождённый путник упал лицом меж двух ароматных «кочек» и уснул, невольно ослабив хватку, руки и ноги девушки обвили крепкое тело подобно побегам дикой омелы. Пёрышко губами сняла капельку пота у Эрика с виска и неторопливо начала выводить по щеке языком: «М-О-Й».

***

Геро застала королеву плетущей венок из кувшинок. Опустив голову, Мэб тихонько напевала под нос. Альва осторожно приблизилась к чёрно-зеркальной глади пруда. По спине пробежал холодок, хотя тумана поблизости не было.

— Где собака? — Последняя, самая крупная, кувшинка заняла своё место, замыкая цветочный круг, становясь одновременно его центром, началом и концом.

— В берлоге. — Альва заворожённо глядела в восковую чашечку, наполненную трепещущим, но непонятным колдовством. — Старого вожака волчьей стаи порвал. Отлёживается.

— Хорошо. — Королева жестом приказала Геро наклониться. Альва подавила порыв бежать прочь, сверкая пятками. Подчинилась.

Мэб водрузила своё произведение на голову однорогой, после чего рассыпалась легкомысленным роем ярких, неправдоподобно огромных бабочек. Такое поведение было столь необычно для повелительницы фей, что Геро долго ещё в недоумении следила за разлетающимися точками и не сразу обратила внимание: голову перестало клонить влево. Но когда, наконец, заметила, не удовлетворилась отражением, глядевшим на неё с тёмной поверхности омута — по желанию королевы там можно было увидеть не только то, что есть, но и что было, или же только могло бы быть. Долго и тщательно Геро ощупывала трагически утраченный правый рог. Тот упрямо оставался на месте, будто никуда и не отлучался.

— Так что, она в любой момент могла это сделать? — сама у себя спросила альва со слегка вытянувшимся лицом.

Мимо пролетела говорливая стайка ласточек и цветочных фей, оставила за собой облако сладкой пыльцы и повисшее в воздухе: «Завтра! Завтра!! Завтра!!!»

Завтра Бельтайн.

***

Чествование необычного гостя протекало весело и шумно: мёд-то ярл ставит. Повод не так уж важен. Впрочем, необычная внешность шамана и сама по себе вызывала любопытство. На другом конце стола травили байки про саамов, правда, вполголоса. Сам Онни, проголодавшийся с дороги, молча уплетал жаркое, не забывая отдавать должное соленьям и ягодам. Ульв заметил, что тот старается отведать всего понемногу: мочёные яблоки, рябину в меду, китовую отбивную… что-то у него на родине готовили иначе, что-то не готовили вовсе. Любопытство в сочетании с аккуратной неторопливостью расположили Стейнсона к молодому гостю. Альвгейр же поглядывал на саама исподлобья, видел в нём только скорбного вестника. Когда Онни накрыл кубок ладонью, не позволяя наполнить мёдом, ярл нахмурился, даже хотел указать на неподобающее поведение гостя, но Ульв опередил: