Надвигается шторм (СИ) - Грэм Анна - Страница 8

— Пошли, — он освобождает проход, кивает мне, зовёт следовать за ним.  Я почти счастлива сойти, наконец, с этой хлипкой железки. — Покажу кое-что.

Едва заметная ниша в стене оказывается полузаваленным проходом, Эрик подаёт мне руку, чтобы я не упала в темноте на камни. Иду, как в тумане, даже не думая противоречить — как-то слишком легко ему удалось разрушить мои планы на спокойный отдых в своей командировочной квартире, закрывшись от мимопроходящей пьяни на семь замков. Досадно сознавать, что самый молодой Лидер Бесстрашия действует на меня почти так же, как и на остальных; хорошо, что способность к анализу происходящего ещё не покинула меня.

Ступени крутой лестницы, ведущей строго вниз, больше напоминают сколотые наспех выступы в породе — никто не позаботился об удобстве и безопасности тех, кто будет пользоваться ей. Лестница узкая; справа — скользкие скалистые стены, покрытые моросью, слева — ничего, пропасть с мерной капелью горной реки, разбивающей густую, вязкую тишину между нами. Лидер идёт на ступень впереди, изредка оглядывается через плечо, проверяет, не затерялась ли я по дороге. За очередным поворотом меня накрывает шум — вода льёт сплошным потоком, а свет едва пробивается откуда-то сверху, рисуя радугу в мутной россыпи брызг. Пройти сухой через этот перевал почти невозможно.

— Осторожно, скользко, — Эрик предупреждает меня в ту же секунду, как я делаю очередной шаг и теряю равновесие. Моя реакция спасает меня от падения спиной на острые сколы камней — я хватаюсь за его плечо, как за спасательный круг.

— Скользко, говорю, — повторяет он, как неразумному дитя.

— Очень вовремя, — я лишь закатываю глаза, но продолжаю держаться. За каким чёртом я сюда полезла? Ноги себе переломать?

— Строго за мной иди. — У кромки водопада он снимает с плеча мою ладонь и крепко сжимает в своей; мои тонкие пальцы в ней почти тонут. Гром бурлящего потока такой оглушительный, что Эрик повышает голос до крика. — Чуток намокнуть придётся!

Ещё раз проклинаю своё смиренное согласие потащиться за ним в неизвестность.  Хотя был ли у меня выбор? Каждая фраза, брошенная им невзначай, воспринимается приказом.

Следую за ним шаг в шаг, прижимаюсь лопатками к сырому камню, чтобы бурный поток не смыл меня вниз. Влажность сто процентов, дышать тяжело, кажется, что уши забиты ватой, а удары плотных водяных струй отдаются у меня в грудине. Чувствую прикосновения ледяной воды к выставленной вперёд свободной руке, к саднящим после боя в Дружелюбии коленям, мокрая майка облепляет вздыбившиеся от холода соски, а волосы теперь беспорядочно вьются от влажности. Обратно самой мне точно не выбраться.

Перевал заканчивается ровной площадкой, заваленной плоскими камнями в порядке хаоса. Мы на дне пропасти. Тёмная река ползёт ленивой живой лентой в глубокую расселину в скале — бурлящие, шумные  потоки остались позади.  Здесь холодно и темно, я вижу ржавую кишку моста далеко над своей головой; снующие по нему лихачи кажутся отсюда мелкими, чёрными насекомыми. Какое здесь расстояние? Тридцать метров? Сорок? Сколько времени мы вообще шли? Мышцы голеней ноют от непривычного напряжения, убираю вбок сосульки мокрых волос, обнимаю себя руками, чтобы согреться и спрятать слишком очевидные под мокрой тканью очертания груди.

— Ветер меняется. Надвигается шторм, — он тычет пальцем наверх, указывая на  узкие трещины в скале. — Скорость ветра сейчас достаточно высока, давление воздуха на препятствия возрастает, потоки ветра рассекаются об них, создаются вихри, ну и соответственно, звуковые волны.

— Спасибо за урок физики для младшей школы, — я начинаю злиться; Эрик не спеша проходит к центру площадки, вальяжно разваливается на одном из камней и откупоривает бутылку. Тусклый луч заходящего солнца подсвечивает тёплой рыжиной его внушительную фигуру, словно гранитный мемориал Отцам-основателям на главной площади у Искренности.

Буря движется с севера, ветер с заражённых земель приносит с собой частички радиоактивного мусора, и изгои на прикорме у фракций несколько дней подряд отмывают город от этой дряни. Такое происходит не чаще, чем раз в пять лет.

— Должна сама знать, — Лидер с большим удовольствием строит из себя эрудита; я знаю, но мои взвинченные полевой работой нервы иногда не оставляют мне шанса. — Лекарство от твоего ПТСР*. Давай, — он тянет мне бутылку.

— Оно даёт временный эффект, — не отказываюсь. Пересекаю площадку, становлюсь в кружок света, будто от него мне станет теплее. Замечаю, что его ладони опутаны сетью коротких, белых шрамов и вен, чётко выступающих под ровной, чуть шершавой кожей. Пальцы длинные, завершённые светлыми пластинами крупных ногтей, а чёткие, острые выступы фаланг придают им необъяснимой мужественной красоты; едва касаюсь их своими, принимая бутыль.

Принюхиваюсь к содержимому. Крепость напитка может свалить меня за два глотка, но выпить мне хочется с самого своего переезда сюда. Пробую. Кажется, сожгла себе нёбо, хочется запить эту горечь водой прямо из реки, сколько бы рентген в ней не было.

— К психологу ходила?

— Нет. Я медик, я прекрасно знаю, что со мной происходит. Не люблю, когда мне без толку ездят по ушам.

Сажусь рядом, бутылку из рук не выпускаю, чувствую, как жидкое тепло течёт по пищеводу и как тепло человеческого тела греет мне обнажённое, покрытое гусиной кожей предплечье. Ещё глоток, и в голове становится мутно; Эрик вжикает молнией форменного жилета и набрасывает его мне на спину. Я могу завернуться в него дважды.

— Что показал твой тест? — он первым нарушает тишину, забирает у меня виски.

— Отречение, — не вижу смысла лгать, результаты тестов всех неофитов хранятся на серверах в Эрудиции, и пусть сейчас считаться Отреченным равно, что изгоем — смотрят косо, будто все члены фракции тайно или явно относят себя к повстанцам.

Мне нечего скрывать. Я знала, что получив в родной фракции высшее медицинское, смогу гораздо эффективнее помогать людям, нежели если буду лазить, как мышь, по трущобам и разливать афракционерам похлёбку. До Восстания Отречение было правящей фракцией, и никто не сомневался в правильности этого выбора, пока его Лидеры не скомпрометировали себя сами. Чего только стоил тот скандал с Маркусом Итоном, его сыном и его сбежавшей от рукоприкладства женой.

— Всё ясно с тобой, — бросает он мне почти презрительно, пьёт крепкое крупными глотками, запрокидывая голову и почти не морщась. Я бездумно считаю чернильные фигуры, выбитые на его шее. Четыре квадрата, восемь прямоугольников. Или нет? — Ты неплохо держишься. Лучше, чем многие урожденные неофиты. Но ещё раз полезешь под пули или нарушишь приказ, отдам под трибунал.

Он бросает мне это беззлобно, а я не ощущаю ни страха, ни взыгравших мук совести, которые слишком часто преследуют меня. Алкоголь начинает действовать, развязывает мне язык. Мне тепло, хорошо и спокойно; странно, я больше не ощущаю себя довоенным экспериментом Павлова, где «Эрик» равно «смятение и страх».

— А твой тест? Бесстрашие?

— В правду или действие хочешь сыграть? Со мной не интересно, я всегда выбираю правду, — он лукаво усмехается, передаёт мне бутылку. Она пуста уже наполовину, и я здесь почти не помогла; на один мой глоток приходится его пять. — Эрудиция. Бесстрашие — мой осознанный выбор. Скучала по мне?

Я давлюсь, захожусь кашлем, а чёртов Лидер смеётся в голос своей же потрясающе смешной шутке — сомнительно, что хотя бы одна живая душа в нашей фракции скучала по нему, скорее наоборот, его наскоро забыли, как ночной кошмар.

Впервые за то недолгое время в Бесстрашии я вижу его таким — открытым, без налёта спеси и яда, без претензий на превосходство, без явной или скрытой угрозы. Это непривычно, странно, и мне интересно наблюдать такие перемены. Пора прекращать пьянство, пока Лидер не стал казаться мне вполне симпатичным.

— Нет! — ни секунды не сомневаюсь в ответе. Я тоже всегда выбираю правду. — Помню, как ты и твои дружки посадили меня на шкаф в мужской раздевалке. Я пропустила все уроки! И сторож меня только вечером нашёл! — негодую по-настоящему, тру ладонями горячий лоб, вспоминая свой позор и тонны пролитых по этому поводу детских слёз.