Надвигается шторм (СИ) - Грэм Анна - Страница 21

— Твою мать, — выжимаю из себя. Голос окончательно сел, кости и суставы будто желейные, лишь плотное кольцо его рук, сомкнутых у меня под грудью, не дают мне сползти на поддон душевой кабины. Хочу отстраниться, высвободиться, пережить отголоски безумных ощущений без настойчивого присутствия их виновника в моём интимном пространстве, но для Эрика понятия такого пространства, похоже, не существует вовсе.

— Ты ещё и ругаться умеешь?! — подначивает он, смеётся, разворачивая меня к себе лицом, пытается поймать мой пьяный, расфокусированный взгляд.

— Нельзя же так, больной ты ублюдок, — беззлобно шепчу ему в губы, на гнев не хватает сил, меня словно вывернули наизнанку, встряхнули и свернули обратно, оставив лишние детали.

— Привыкнешь. Дело тренировки.

Беспомощно приваливаюсь затылком к стене, закрываю глаза, чувствую его огрубевшую ладонь на своём лице — он убирает с моей щеки налипшие, мокрые пряди. Мне хочется беспомощно хныкать от болезненных ощущений меж ягодиц, тянущего, приятного опустошения внизу живота, от его объятий, таких тесных и жарких, что температура горячей воды, льющей на меня сплошным потоком, уже не кажется мне такой обжигающей. Безумно хочу пить; чувствую, что скоро сварюсь. Любое движение даётся через не могу, но Эрик ещё слишком далёк от разрядки.

В его спальне распахнуто окно, я вижу, как пар сходит с моей разгорячённой, влажной кожи. Я сижу у него на бёдрах, скрестив ноги за его спиной, крепко обнимаю за плечи, под моими пальцами — мягкий ворс коротко стриженого затылка, на шее — стылые прикосновения его губ, а подбородок растёрт докрасна колючей щетиной. На превосходящей позиции я могу задавать ритм, двигаюсь так, как хочется мне —  я  с его размерами освоилась и столь глубокое проникновение больше не причиняет мне боли.

— Маленькая моя, — кажется, я в полубреду; слышу в его голосе такие чуждые для него ласковые нотки, вижу нежность в туманном, потемневшем взгляде, направленном на меня снизу вверх. Словно в его стальной броне появилась невидимая брешь, и я могу заглянуть ему в душу, не до конца ещё очерствевшую от безжалостного времени, в которое нам не посчастливилось родиться. Возможно, это лишь моё воображение, но мне сейчас слишком хорошо. Время рухнуть с небес на землю у меня ещё будет.

Терпению его быстро приходит конец, как и моему томному, неспешному блаженству, Эрик бесстыдно раздвигает мне ягодицы, насаждая свой собственный, быстрый темп. Откидываюсь назад, упираюсь руками в холодное покрывало постели, подставляя грудь под умелые ласки его языка. Мои крики перекрывают отчётливый скрип деревянного каркаса кровати, тело выгибается дугой и мелко вздрагивает, словно под хлёсткими ударами плети. Мои руки — последняя опора — надламывается, словно спички, Эрик кладёт меня на спину, сгибает мне колени и прижимает к груди. Пытка настойчивыми, таранными толчками продолжается не больше минуты, после долго, бурно изливается мне на живот.

Я смотрю в потолок, разглядываю обрывки теней, смутно пляшущих на его каменных сводах, чувствую, как семя щекотно сползает мне по бокам, впитываясь в нагретую от моей кожи ткань. Эрик лениво, медленно подходит к окну, разминает шею, щёлкает зажигалкой. Чувствую, как сквозняком в комнату заносит змейку табачного дыма, его горьковатый запах окончательно туманит мне мозги.

Под бледным светом луны он похож на вытесанную из камня статую древнего воина, внушительную и такую же молчаливую. Сейчас эта тишина давит на меня, заставляя края лёгких трепетать, как лист на ветру. Я невольно жду от него слов, будто мне становится до обидного мало того, что есть у меня сейчас, и мне хочется больше. Я боялась этого. Боялась, что чётко выстроенная система логики и фактов сгинет под волной эмоций, столь не свойственных урождённым жителям нашей фракции. В чём-то Юджин был прав — я дефектная единица.

— Ложись без меня. Мне надо поработать.

Эрик щелчок выбрасывает сигарету в окно, она летит вниз мелкой искрой, как падающая звезда. Желание я загадать не успеваю. Не глядя на меня, он проходит мимо, скрывается на кухне за перегородкой матового стекла — вижу, как он, не одевшись, садится за стол и склоняется над планшетом. Его сосредоточенное лицо озаряют холодные, голубоватые отсветы экрана.

Не понимаю, что делаю. Молча встаю, надеваю свою до блевоты осточертевшую синюю юбку.

— Я пойду.

Эрик, не отрываясь от бумаг, едва заметно кивает. За мной щелчком захлопывается дверь. Он не стал меня удерживать.

Сон был на удивление крепким, глубоким, тягучим, как смола — мерный писк будильника едва сумел вытащить меня в реальность. Иду на склад, забираю выписанный комплект униформы, забегаю в столовую и сразу же топаю в лазарет с кульком упакованной еды под мышкой — предпочитаю завтракать одна и в тишине.

Сегодня важный день для местных неофитов. Психологического этапа подготовки ждут и боятся все без исключения новобранцы — от урождённых до военнообязанных переходников из остальных фракций. Готовлю системы с питательными растворами и элементарный нашатырный спирт — чувствую, сегодня у меня будет много пациентов. О Лидере и вчерашней встрече я запрещаю себе думать, есть вещи важнее, например, запланированное на сегодня тестирование под сывороткой правды.

 Я никогда не испытывала на себе её воздействие. Состав сыворотки не имеет побочных эффектов, кроме, пожалуй, усиления эмоциональных реакций и воздействий определённого диапазона физической боли на заведомо ложные ответы. Боль носит характер фантомной, и интенсивность её зависит от индивидуальных особенностей каждого тестируемого. Мне свой болевой порог испытывать не приходилось — в детстве я не ломала ни рук, ни ног, не падала с деревьев, не поднимала ничего тяжелее старых печатных учебников в архивной библиотеке, а недавнюю трещину в кости я пережила под тоннами обезболивающих и седативных. Зато вчера… Да и была ли это боль? Ёрзаю на стуле, пытаюсь принять позу поудобнее — надеюсь к вечеру это проклятое, неудобное ощущение отпустит меня.

За полчаса до наступления смены решаю просмотреть списки погибших и пропавших без вести на момент начала Объединённого восстания. Голографическая панель расположена недалеко от входа в медицинское крыло, доступ к спискам имеет любой желающий — люди спят спокойнее, зная, что среди этих сухих, чёрных строчек нет имён их близких.

Я вижу знакомые фамилии — это коллеги отца, убитые в недавнем нападении изгоев на корпус лаборатории. В той проклятой кровавой свалке я не могла разглядеть ни одного лица, кроме родного. Живого. Проверяю ещё дважды, чтобы убедиться окончательно — я стала слишком мнительной и уже сама себе не верю. Фамилии Нортон в списках нет. Как и фамилии Колтер. Значит, родители Эрика живы, либо список давно не обновлялся, такое случается тоже. С досады хлопаю ладонью по приборной доске — чёртов Лидер сидит в моей голове острой занозой.

— Док, пройдите в кабинет симуляций, — здоровенный лихач кивком головы зовёт меня следовать за ним. К стенкам жмутся две медсестры из Эрудиции, переведённые во фракцию Лихачей чуть раньше, чем я. Они смотрят на меня большими глазами, надеясь, что я в курсе, зачем нас сюда вытащили. Я лишь пожимаю плечами —  я в курсе, но разбалтывать информацию о всеобщем тестировании, которую мне поведал Лидер в доверительной беседе, я не имею права под угрозой трибунала. Эрику не нужно было предупреждать меня, это и так очевидно.

Меня без лишних объяснений проталкивают в полутёмное помещение допросной.

— Вам не о чем волноваться. Это небольшой, дополнительный тест на эмоциональную устойчивость, одобренный Советом в связи с военным положением во фракциях. Уверен, вы не раз проходили такие, — вещает молодой азиат в форменной чёрно-белой одежде Искренности. Молча киваю головой, наблюдаю, как он набирает сыворотку в шприц. При стандартной процедуре присутствуют двое — Искренний, который будет вводить препарат и задавать вопросы, и наблюдающий Бесстрашный.